Владимир Васильев - Перестарки Страница 2

Шестьдесят один символ, и три пустых в конце.

Капитан тупо глядел на монитор. До сих пор он не мог поверить, до сих пор надеялся, что все как-нибудь просто и естественно объяснится, что все окажется не более чем неожиданным и приятным приключением, отвлекающим от рутины нескончаемого полета к Сальсапарелле.

Но все оказалось не так. Маврин ничего не напутал, и ничего не приплел. Ничего ему не померещилось, и он не сошел с ума. Хотя, оставался шанс, что они оба сошли с ума и что у них сходный горячечный бред.

До завершения очередной, семнадцатой пульсации оставалось еще полтора месяца. Потом – короткое пребывание в обычном пространстве, придирчиво-тщательная ориентировка, расчеты, и очередной прыжок за подкладку мироздания, когда четырнадцатикилометровый корабль-песчинка замирает посреди бесконечного ничто, и только далекие и равнодушные звезды видны из-за подкладки. Вблизи же не видно ничего. Да и нет ничего вблизи, кроме осколков пространства.

Но кто тогда посылает сигнал? Осколки пространства?

Капитан с трудом подавил желание длинно выругаться.

– Надо тормозить! – без обиняков сказал Маврин. – А, капитан? Раз ответить не сумеем – тормозить надо.

«Дьявол! – подумал капитан. – Представляю, что начнется, когда придет Самарин, штатный циник восьмой звездной!»

Капитан наперед знал, что тот скажет, потому что Самарин уже тысячу раз говорил это. При всех. Еще на Земле, перед стартом.

Что они не долетят до Сальсапареллы. Что за годы полета на Земле пройдет уйма времени – и люди научатся прыгать к звездам. Прыгать, а не тащиться годами. И что все их мучения окажутся напрасными.

Капитан знал даже какие именно слова скажет Самарин. Способ быстрого полета к звездам он назовет тирьямпампацией. Он будет говорить, о музее Самарина в Вологде, сплошь мемориальных досках и о рогатом шлеме, который, якобы, носил Самарин в детстве. И о нехороших ассоциациях, связанных с бюро Вечной Памяти. И о моложавых потомках еще что-то скажет. А участников восьмой звездной назовет перестарками.

– То-то Самарин раздухарится, – проворчал Маврин, косясь на капитана.

Капитан слабо пошевелился.

– Мысли ты, что ли, читаешь?

– Только учусь, – отозвался Маврин с неожиданной тоской в голосе. – Капитан, неужели он прав?

– Как видишь, не совсем, – капитан пожал плечами. – Он прогнозировал веселье по возвращении из полета, а потомки, похоже, оказались гуманнее. Они решили предупредить нас еще по пути туда.

– Предупредить? – не понял Маврин.

– Предупредить, – холодно пояснил капитан. – Что Сальсапарелла давно изучена, что они туда летают на уик-энд, и что там теперь искусственная планета-курорт размером с Юпитер. Или как там в книге-то?

– А-а-а, – дошло до Маврина. – И на том спасибо. Сколько лет мы сэкономим? Шестьдесят, что ли?

– Около того, – отозвался капитан. Мрачно отозвался. Очень мрачно.

– Зося не выдержит, – вздохнул Маврин. – Столько лет коту под хвост? Нет, точно не выдержит.

форвард прекратите пульсацию экстренно объяснения после земля

– Буди экипаж, – устало сказал капитан и поднял глаза на Маврина. – Слушай, где ты коньяк прячешь?

Маврин покраснел.

– Вы действительно знали?

– Сережа, в моем экипаже идиотов нет. Просто мой коньяк нашел Шапиро, и, конечно же, выдул. А в каюту идти мне лень.

Маврин вздохнул и полез под кресло, в зип фар-спикера. Извлек початую бутылку «Юбилейного», сбегал на кухню и притащил пару стаканов. Дунул в них зачем-то, налил на два пальца каждому.

– Может еще и будтербродики сообразишь? – попросил капитан. – Чес-слово, шевелиться не хочется… Ноги дрожат.

– Момент, Михалыч! – Маврин засуетился, поставил стакан с коньяком на пульт, отпихнул ногой раскрытый чемоданчик зипа и вскочил.

– Побудку-то все-таки включи. Время идет… – проворчал капитан.

Маврин торопливо заколотил по клавишам дежурного терминала. В полутора километрах отсюда вспыхнул ослепительный свет, выдергивая медблок из темноты, зацокали диагностеры, поднялись колпаки камер гиперсна. Пятеро звездолетчиков начали двухчасовой путь от небытия к жизни. А Маврин зайцем ускакал на кухню и чем-то там зашуршал, чем-то зазвенел. Там Маврин чувствовал себя хозяином. Почти как за пультом фар-спикера.

– Кстати, – спросил капитан, повысив голос. – А где Маша?

– Спит! – прокричал Маврин с кухни, заглушая ровное гудение микроволновки. – Я на нее наорал, и она обиделась. Неделю уже.

– В смысле – гиперспит? – удивился капитан; одним глотком выпил коньяк и болезненно поморщился. – Осел ты, Серега. Разве можно так с женщинами?

Маврин виновато шмыгнул носом, опять громче микроволновки.

«Гиперспать» – это слово Маша же и изобрела. «Пойду-ка я погиперсплю…» Остальные на «Форварде» радостно подхватили это громоздкое словечко, и употребляли его к месту и не к месту.

Маврин вернулся с подносом; увидел, что стакан капитана пуст и вновь плеснул на два пальца «Юбилейного».

– Между прочим, – едко сказал капитан – коньяк принято пить из бокалов. Пузатых таких бокалов, – он показал каких. – На кухне в шкафу стоят, мог бы и отыскать. А ты – как студент, из гранчака.

Глаза у Маврина сделались наполовину виноватыми, наполовину озорными; сочетание было на редкость забавным. Капитан даже фыркнул. От выпитого коньяка по жилам растекалось приятное тепло, и отступала противная пустота в груди.

Пустота, порожденная боязнью, что Самарин окажется прав. Что дело, которому они посвятили всю жизнь, уже сделано другими людьми, сделано лучше, проще и надежнее.

И что они вернутся на чужую Землю, Землю будущего века, вернутся в качестве живых ископаемых, в качестве беспомощных экспонатов исторического музея.

Они чокнулись, и выпили – капитан восьмой звездной Виктор Сперанский и кибернетист восьмой звездной Сергей Маврин. Выпили, и взяли по бутерброду с изящного, разрисованного диковинными цветами, подноса.

– Кстати, – сказал Маврин с набитым ртом. – А пульсацию прервать? Время-то идет, как вы изволили выразиться…

– Не раньше, чем проснутся остальные и мы обсудим этот вопрос, – спокойно отозвался капитан. Так спокойно, что Маврин даже жевать перестал.

– То есть – обсудим? Вы же капитан!

– А вдруг я сумасшедший капитан? А? – спросил Виктор, стараясь говорить спокойно. – А ты – сумасшедший кибернетист-связист-дежурный?

Маврин только глазами недоуменно хлопал. Капитан развивал тему:

– Вдруг это просто галлюцинация двух сумасшедших звездолетчиков? Навеянная, скажем, бутылочкой-другой «Юбилейного»?

Маврин немного обиделся:

– Я сегодня не пил… А даже если и пью иногда, то уж не до галлюцинаций… К тому же сходных галлюцинаций у разных людей, по-моему, не бывает.

– Много ты знаешь о галлюцинациях, – проворчал капитан. – Вот придут все, тогда и поглядим. Одинаковые галлюцинации сразу у восьмерых – вот это действительно маловероятно. А у двоих…

Капитан неопределенно пошевелил пальцами.

– Да ты наливай, наливай, – добавил он негромко.

Маврин подчеркнуто четким движением взялся за бутылку.

Коньяк они допили. Бутерброды доели. Промолчали минут пятнадцать, и тут шлюз тихо пропел, открываясь. Вошел Герман Шапиро, физик, химик… и обладатель еще дюжины специальностей, как это принято у звездолетчиков. Велосипед Герман зачем-то протащил сквозь шлюз и прислонил к стене рядом с дверью в кухню.

– Что случилось? – ровным голосом спросил он и натолкнулся взглядом на бутылку из-под коньяка, по прежнему стоящую на краю пульта. Брови Германа поползли на лоб.

– Да, вот, – небрежно сказал капитан. – Кто-то мой коньяк спил, пришлось Серегу раскручивать. Ты не знаешь – кто?

Шапиро замялся. Кончик носа у него предательски покраснел.

– Я думал, это коньяк Самарина…

– Самарин коньяк в библиотеке прячет, – сообщил Маврин со знанием дела. – На второй полке, слева. За «Железной башней» Строгова. Она как раз толщиной с бутылку, и высотой тоже.

Шапиро мельком взглянул на диаграммер, и вздохнул.

– Так что случилось-то?

– Полюбуйся на фар-спикер, – посоветовал Маврин.

Единственная строка все еще тлела в кубе монитора. Шапиро взглянул и насупился.

– Что это еще за новости?

– Это значит, – жестко сказал капитан, – что Самарин, кажется, прав.

Шапиро не успел ответить – снова пропел шлюз и в рубку ворвался расхристанный, как всегда, Леша Самарин. Комбинезон у него был застегнут косо, и не на все пуговицы, ботинки – незашнурованы, а кепка надета задом наперед. Он единственный из экипажа носил кепку – никто не знал зачем или почему. Может быть, мерз?

– Что Самарин? Что Самарин? Самарин всегда прав!

Он задержал взгляд на диаграммере.

– Ух! Всего-то! Я думал, дальше отползли. Какое число сегодня? Я часы забыл. И месяц какой заодно?

– Десятое апреля, – не задумываясь ответил Маврин.