Рэй Бредбери - Око за око? Страница 2

Она прижала к груди тонкие черные руки, силясь сдержать растущий в ней страх, и чувствовала, как кренится их машина, огибая, обгоняя другие автомобили. Она слышала голоса:

"Эй, Вилли, глянь-ка!" – и мимо проносились поднятые руки, держащие ружья и веревки. И мелькали улыбающиеся рты…

– Приехали, – сказал, наконец, Вилли и тормозом втиснул машину в пыльную неподвижность и тишину. Ударом большой ноги он распахнул дверцу, вышел, обвешанный оружием, и тяжело зашагал по траве аэродрома.

– Ты подумал, Вилли?

– Вот уже двадцать лет я только и делаю, что думаю. Мне было шестнадцать, когда я покинул Землю и был рад, что уезжаю, – сказал он. – Там не было жизни ни для меня, ни для тебя, ни для кого, похожего на нас. Ни разу я не пожалел, что уехал. Здесь мы обрели покой, впервые смогли вздохнуть полной грудью. Не отставай!

Он протискивался сквозь встречавшую его темную толпу.

– Вилли, – кричали они, – Вилли, что надо делать?

– Вот ружье, – отвечал он. – Вот еще одно, еще… – Он раздавал ружья резкими взмахами рук. – Вот пистолет. Вот дробовик.

Люди столпились так плотно, что казалось: одно огромное черное тысячерукое тело принимает оружие.

– Вилли, Вилли!

Его жена стояла рядом с ним, высокая, примолкшая, мягкий изгиб ее губ выпрямился в тонкую черту, в больших влажных глазах было отчаяние.

– Давай краску! – обратился он к ней.

И она потащила через поле четырехгаллонную банку желтой краски – туда, где только что остановился трамвай со свежим указателем впереди: К МЕСТУ ПОСАДКИ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА. Трамвай был битком набит разговаривающими людьми, они выходили на поле и, спотыкаясь, бежали по траве, устремив взгляд в небо. Женщины с: корзинами, полными припасов, мужчины в соломенных шляпах, без пиджаков. Гудящий трамвай опустел. Вилли вошел в него, поставил банки на пол, открыл их, размешал краску, проверил кисть, вооружился шаблоном и вскарабкался на скамейку.

– Эй, вы! – За его спиной, гремя разменной мелочью, стоял кондуктор. – Что это вы затеяли? Слезайте!

– Будто не видишь! Не горячись.

И Вилли обмакнул кисть в желтую краску. Он намалевал "Д", "Л" и "Я", со зловещим упоением отдаваясь своей работе. Когда он кончил, кондуктор, прищурясь, прочел блестящие желтые слова: ДЛЯ БЕЛЫХ – ЗАДНИЕ СКАМЕЙКИ.

Он прочел снова. ДЛЯ БЕЛЫХ… Он моргнул. ЗАДНИЕ СКАМЕЙКИ. Кондуктор поглядел на Вилли и засмеялся.

– Ну как, это тебя устраивает? – спросил Вилли, слезая вниз.

И кондуктор ответил:

– В самый раз, сэр.

Хэтти, скрестив руки на груди, глядела снаружи на надпись.

Вилли вернулся к толпе, которая продолжала расти.

Он взобрался на ящик.

– Давайте составим бригаду, чтобы за час раскрасить все трамваи. Есть желающие?

Лес рук поднялся над головами.

– Приступайте!

Они ушли.

– Еще нужна бригада отгородить места в кино – два последних ряда белым.

Еще руки.

– Действуйте!

Они убежали.

Вилли посмотрел кругом, весь в поту, тяжело дыша, гордый своей предприимчивостью. Его рука лежала на плече жены; Хэтти стояла, глядя в землю.

– Так, – произнес он. – Да, вот еще. Надо сегодня же издать закон: смешанные браки воспрещаются!

– Правильно! – подхватил хор голосов.

– С этого дня все чистильщики ботинок кончают работу.

– Уже кончили! – Несколько человек швырнули на землю щетки, которые впопыхах притащили с собой из города.

– Еще нам нужен закон о минимальной зарплате, верно?

– Конечно!

– Будем платить белым не меньше десяти центов в час.

– Правильно!

Подбежал мэр города.

– Эй, Вилли Джонсон! Слезай с ящика!

– Нет такого права, мэр, чтобы меня прогнать..

– Ты затеваешь беспорядки, Вилли Джонсон.

– Вот именно!

– Мальчишкой ты бы себе этого не позволил! Ты ничуть не лучше тех белых, о которых кричишь!

– Око за око, мэр, – ответил Вилли, даже не глядя на него. А смотрел он на лица внизу; одни улыбались, у других был нерешительный вид, у третьих растерянный, у четвертых неодобрительный, кое-кто испуганно пятился.

– Ты сам пожалеешь, – настаивал мэр.

– Мы устроим выборы и изберем другого мэра, – сказал Вилли.

И он повернулся к городу, где вдоль всех улиц появлялись новые вывески: ОГРАНИЧЕННАЯ КЛИЕНТУРА – право на обслуживание определяет владелец. Он ухмыльнулся и хлопнул в ладоши. Здорово! Люди останавливали трамваи и красили задние скамейки в белый цвет, чтобы ясно было, кому впредь на них сидеть. Хохочущие мужчины врывались в кинотеатры и отгораживали веревкой часть зрительного зала, а жены, недоумевая, стояли на тротуаре, награждая ребятишек шлепками, и отправляли их домой, чтобы они не торчали на улице в эти страшные минуты.

– Все приготовились? – крикнул Вилли Джонсон, держа в руке веревку с аккуратной петлей.

– Все! – отозвалась половина толпы.

Другая половина что-то бормотала, двигаясь, будто фигуры из кошмара, в котором им ничуть не хотелось участвовать.

– Летит! – вскричал какой-то мальчуган.

И головы дернулись вверх, точно кукольные.

Высоко-высоко, рассекая небо, мчалась верхом на помеле из оранжевого пламени красивая-красивая ракета. Она сделала круг и пошла на снижение, и у всех захватило дух. Она села, разметав по лугу маленькие костерки, но пламя погасло, и несколько секунд ракета лежала неподвижно, потом на глазах у притихшей толпы большая дверь в корпусе ракеты, дохнув кислородом, скользнула в сторону, и вышел старик.

– Белый человек, белый человек, белый человек…

Слова летели над замершей в ожидании толпой, дети шептали их друг другу на ухо и подталкивали один другого. Точно рябь на воде, слова добежали до той границы, где кончалась толпа и начинались облитые солнцем и ветром трамваи со струящимся из окон запахом свежей краски. Шепот становился все тише. Смолк.

Никто не двигался.

Белый человек был высокого роста и держался прямо, но на лице его была печать глубокой усталости. Он не брился в этот день, и глаза его были старыми – старше глаз не бывает у живого человека. Они были бесцветные, почти белые и слепые от всего того, что он видел за прошедшие годы. Он был тощий, как зимний куст. Его руки дрожали, и ему пришлось опереться о дверь, чтобы устоять на ногах.

Он протянул вперед руку, попытался улыбнуться, опустил руку.

Никто не двигался.

Он смотрел вниз, на их лица, и, возможно, видел, а может, и не видел ружья и веревки, и, возможно, он ощутил запах краски. Его об этом никто и никогда не спросил. Он заговорил очень медленно и спокойно, не опасаясь, что его перебьют, – и никто не перебивал, и голос его был очень усталый, старый, бесцветный.

– Кто я – никакой роли не играет, – сказал он. – Все равно мое имя вам ничего не скажет. И я не знаю ваших имен. Представимся после. – Он помолчал, закрыв глаза, потом продолжал: – Двадцать лет назад вы покинули Землю. Это очень долгий срок. Он больше похож на двадцать столетий, столько произошло за это время. После вашего отлета разразилась война. – Он медленно кивнул. – Да-да, большая война. Третья мировая. Она длилась долго. До прошлого года. Мы бомбили все города мира. Мы разрушили Нью-Йорк и Лондон, Москву и Париж, Шанхай, Бомбей, Александрию. Мы все превратили в развалины. А покончив с большими городами, принялись за маленькие, подвергли их атомной бомбардировке и сожгли.

И он стал перечислять города, поселки, улицы. И по мере того как он перечислял, над толпой рос гул.

– Мы разрушили Натчез…

Бормотание.

– Коламбас в штате Джорджия…

Опять бормотание.

– Сожгли Новый Орлеан…

Вздох.

– И Атланту…

Еще вздох.

– Начисто уничтожили Гринуотэр, штат Алабама…

Голова Вилли Джонсона дернулась, его рот приоткрылся.

Хэтти заметила это, заметила, как в его темных глазах мелькнуло воспоминание.

– Ничего не осталось, – говорил очень медленно старик у входа в ракету. – Хлопковые поля сожжены.

– О!.. – отозвались все.

– Прядильные фабрики взорваны…

– О!..

– Заводы заражены радиоактивностью – все заражено.

Дороги, фермы, продовольствие сплошь радиоактивны. Все…

И он продолжал называть города и поселки.

– Тампа.

– Моя родина, – прошептал кто-то.

– Фултон.

– Наш город, – произнес другой.

– Мемфис.

– Мемфис? Сожгли Мемфис? – потрясенный голос.

– Мемфис взорван.

– Четвертая стрит в Мемфисе?

– Весь город.

Безразличие улетучилось. Нахлынули воспоминания двадцатилетней давности. Города и поселки, деревья и кирпичные дома, вывески, церкви, знакомые магазины – все всплыло на поверхность из тайников памяти сгрудившихся людей.

Каждое название будило воспоминания, и не было никого, кто бы не думал о минувших днях. Возраст собравшихся – кроме детей – был для этого достаточным.

– Ларедо.

– Помню Ларедо.

– Нью-Йорк.

– У меня был магазин в Гарлеме.

– Гарлем разрушен бомбами.

Зловещие слова. Знакомые, возрожденные памятью места.