Александр Громов - Тысяча и один день Страница 20

Нет смысла изучать его фундаментальные свойства – они многократно описаны. А вот понять их нам, по-видимому, не дано. Собственно, у нас только один частный, но насущный и очень опасный интерес – попытаться постичь, почему Вязкий мир открыт для меня, одного-единственного эксмена, и закрыт для всех остальных, – однако и тут у нас нет никаких успехов. Вот дядя Лева и мудрит, пытаясь охватить проблему шире, а по-моему, тычется наугад, как слепой котенок, без всякого смысла.

– Откуда я знаю, куда оно девается? Пропадает – и все. Хочешь я скажу тебе, почему оно пропадает?

– Ну? – В голосе дяди Левы только глухой не услышал бы скепсис. После техникума я проработал в КБ всего год и, хотя постарался зарекомендовать себя эксменом с мозгами, для дяди Левы еще далеко не авторитет. По его мнению, Вязкий мир – что-то вроде хитро закрученных высокочастотных полей в разработанных им штуковинах – специалисту не нужно их видеть, чтобы знать их заковыристую конфигурацию. Он с самого начала пребывал в убеждении, что понимает Вязкий мир лучше меня.

– Телепортирующий сам создает себе Вязкий мир, каждый раз новый. Ты станешь искать в Калахари фляжку воды, забытую в Гоби? А мы последнее время только этим и занимаемся.

Дядя Лева остановил взгляд. Когда ему случается крепко задуматься, он превращается в истукана. Хоть маши рукой перед его глазами, хоть дуй ему в ухо – реакции никакой. Однажды ему случилось впасть в оцепенение как раз во время неожиданного визита начальства в лабораторию (мысль, видите ли, в голову пришла) – схлопотал в итоге штраф в размере полуоклада. Сорок полосатеньких! И как раз в то время, когда их можно было сменять на женские – зелененькие – по курсу всего-навсего семь к двум! Ходил потом, клянчил в долг до аванса…

– Ты так думаешь? – только и сказал он, выйдя из ступора.

– А как еще? Объективным я его считать не могу. Пробы газа меня еще ни в чем не убеждают. И вообще, если что-то не желает подчиняться никакой логике – значит, это чисто человеческое, и точка.

– Хорошо же ты о людях… – покривил губы дядя Лева, – хотя тут я с тобой согласен…

– Нам – что? Мы-то эксмены.

– Молодец, – сказал дядя Лева. – Вот так и говори при всех. А при мне не надо, понял?

– Понял.

– Понятливый… Расскажи-ка еще раз, как тебя к нам пристроили.

– Не пристроили, а посоветовали, – возмутился я. – Кто он такой, чтобы пристраивать? Просто… один человек подсказал мне, как себя вести.

– А как?

– Будто не знаешь. Быть в числе лучших, но не самым лучшим, способным, но не чересчур талантливым. Пожалуй, даже чуть-чуть тугодумом. Главное – старательным. Тогда, мол, возьмут в техникум. И взяли. Как раз на радиотехнику – у них был недобор.

– А потом?

– Точно так же. В первые не лез, до последних не опускался. Золотая середина. Меня даже спросили, где я хочу работать… ну я и назвал. Уважили.

– А как ты думаешь, почему тебе советовали не быть первым?

– Потому что первым выбора не предлагали. Я знаю.

– Верно. А почему им не предлагали выбора? Я пожал плечами. Над этим вопросом я как-то не задумывался.

– Ну, наверное, на самых способных были заявки откуда-нибудь…

– Вот и дурак. Год работаешь, а такой простой вещи не понял. Самые способные работают хотя и по специальности, но где-нибудь очень сбоку. Талантливый инженер-электронщик, к примеру, в лучшем случае станет десятником на производстве печатных плат и там заржавеет. А когда сопьется, его выкинут в подметалы. Шибко умные не нужны, понял? Они опасны уже потому, что и без всякой телепортации могут со временем устроить подкоп под систему – сами того не желая, простой логикой событий. Мы со своим якобы среднетехническим и без того наголову выше нашего Начальства с их якобы высшим университетским – они и не хотят, чтобы на две головы. Бабам не нужны технические революции, им нужна стабильность и, уж так и быть, медленный-медленный прогресс. Им никогда не понять, что любую железяку нужно любить, чтобы она работала как следует! – Последние слова дядя Лева почти выкрикнул – наболело, видно, – но сейчас же спохватился и понизил голос: – Есть, конечно, и среди них исключения… но именно исключения, Тимка! На нас, мужиках, все держится, и ты меня с глазу на глаз эксменом не называй – заеду невзначай в рыло, даром что ты такой бугай. Понял?

– Понял, – улыбнулся я. – Крамола. Люблю.

– И не скалься мне тут, феномен. Пошли.

– Куда?

– В лабораторию. Уговорил, на сегодня хватит. Рабочие часы уже истекли – лаборатория была пуста, персонал давно вывалился через проходную кто в подземку, кто к остановкам автобусов-экспрессов с затемненными стеклами, шпарящих прямиком в спальные кварталы эксменов. Блестел свежевымытый пол, пахло жидким мылом, нагретым металлом, озоном от недавно выключенных приборов и горелой пылью. Стало быть, завтра начальство, по-своему понимающее порядок, опять заставит вскрывать корпуса приборов и собирать пыль тряпками. Занимая половину помещения, солидно громоздился старый ИВК – измерительно-вычислительный комплекс, который дядя Лева с полным на то основанием обзывал изнурительно-вычислительным. Счетно-решающее устройство образца прошлого века, так и именующееся счетно-решающим устройством, поскольку его аббревиатура выглядела, а особенно произносилась, несколько неприлично, тихо потрескивало, остывая. Дядя Лева обесточил щит.

– Ты мне книжку принес? – поинтересовался я.

– На. – Дядя Лева достал из кармана дискетку-крохотулю. – Сходишь к компьютерщикам, скажешь, что от меня, они тебе распечатают. Только завтра. И через проходную с распечаткой поосторожнее… ну ты сам понимаешь.

– Учи ученого, – весело оскалился я. – Меня на прошлой неделе патруль обыскивал, только что в задницу не заглядывали, и то обошлось. Главное – рожу кирпичом…

– Кирпичом по роже и получишь. Не та, видно, у тебя рожа была, коли обыскали. Где спрятал-то?

– В ботинке под стелькой.

Дядя Лева сказал что-то об идиотах, которые распечатывают запрещенных Толстого, Островского и Золя мельчайшим шрифтом, а потом слепнут в сорок лет.

– Я только не пойму, – сказал я, пропустив его слова мимо ушей, – зачем она под поезд-то бросилась?

– Кто?

– Анна Каренина.

– А куда ей было еще бросаться? – подивился дядя Лева. – В прокатный стан?

– Я не о том. Она могла ведь развестись и отсудить себе ребенка… Тогда развод уже был или нет?

Дядя Лева безразлично пожал плечами и не ответил – соображай, мол, сам. До меня дошло только одно: книга эта запрещена именно как пасквиль на женщину. Выбрать смерть вместо борьбы с мужским игом – позорно. Женщина во все века обязана быть сильной.

– Я пойду? – спросил я, оставив свои соображения при себе.

– Погоди.

С усилием отодвинув от стены небольшой сейф, притулившийся возле стола нашей начальницы, дядя Лева подковырнул и легко снял заднюю стенку. Из недр сейфа он добыл плоскую металлическую фляжку, покачал ее на ладони и встряхнул. Внутри булькнуло.

– По какому поводу? – заинтересовался я.

– Повод-то не очень веселый, – пробурчал дядя Лева. – Ты еще помнишь старика Вокульского, привратника в вашем интернате?

– Так ты его знаешь?

– Еще бы. Так помнишь или нет?

Конечно, он знал, что помню. И прекрасно знал, кто сделал все возможное, чтобы я попал именно сюда. Чтобы я ХОТЕЛ попасть именно сюда, а не куда-нибудь еще, и в бурунах эксменских трудопотоков подгребал туда, куда следует.

– Помню. Давно не видел, правда.

– А тебе и незачем было его видеть. Лет двадцать назад – да! Орел был. Ярослав Вокульский, он же Аспид, теоретик и практик подпольной работы, видная фигура. Потом сломался, отошел от борьбы… Одно только и сделал по старой памяти: вывел тебя на нас. Может, со временем окажется, что это главное из всего, что он сделал, как ты думаешь?

– А что с ним такое? – спросил я, все еще не понимая.

– Как что? Умер. Умер от старости три недели назад. Вчера передали по эстафете… с подробностями передали. Говорят, улыбался напоследок – в детство впал, наверное. Каков бы он ни был, а в память прошлых заслуг надо его помянуть. Ты не против?

– Нет.

Дядя Лева глубоко вздохнул.

– Что есть жизнь? Временное отсутствие смерти, не более. А что есть тело? Пустая оболочка, только и всего, – философски сказал он и добавил загадочно: – Между нами говоря. Аспид давно ее покинул. Сбросил кожу. Но все-таки биологическая смерть есть биологическая смерть, а потому давай помянем усопшего добрым словом и техническим спиртом. – Он свинтил с фляжки колпачок, наполнил его вскрай и протянул мне. – По одному колпачку, не больше, не то погорим. Пей.

Спирт не сивуха, купленная втихаря за пару полосатеньких, – пить чистый мне по молодости лет еще не приходилось. Я вогнал в себя жидкость одним посылом, ожидая, что меня прожжет насквозь. Но этого не случилось. Спирт был разбавлен минимум наполовину – видимо, выдохся из-за небрежного хранения.