Боб Шоу - Астронавты в лохмотьях Страница 26

Толлер нахмурился и несколько раз провел пальцем по прилагательному.

– Лейн, тут сказано, что птерты розовые. Лейн не поднял глаз.

– Ты, наверно, неправильно прочел, там должно быть «пурпурные».

– Нет, написано – розовые.

– В субъективных описаниях допустимы вольности. И потом, за такое долгое время мог измениться смысл слов.

– Да, но… – Толлер почувствовал разочарование. – Значит, ты не считаешь, что раньше птерта была дру…

– Толлер! – Лейн отбросил ручку. – Не подумай, что я тебе не рад, но скажи, почему ты обосновался в моем кабинете?

– Мы совсем не разговариваем, – смущенно сказал Толлер.

– Вот как? О чем же ты хочешь поговорить?

– Все равно о чем. Может быть, осталось мало… времени. – Толлера осенило. – Ты мог бы рассказать мне о своей работе.

– Толку от этого не будет, ты не поймешь.

– Но все-таки мы бы поговорили. – Толлер встал и положил фолиант на место. Он уже шел к двери, когда Лейн заговорил.

– Прости меня, Толлер, ты совершенно прав. – Он виновато улыбнулся. – Понимаешь, я начал эти исследования больше года назад и хочу закончить их до того, как меня отвлекут другие дела. Но, возможно, это не так уж и важно.

– Наверно, важно, раз ты все время с этим возишься. Я не буду тебе мешать.

– Подожди, не уходи, – быстро сказал Лейн. – Хочешь увидеть одно удивительное явление? Вот, следи! – Он взял маленький деревянный диск, положил его плашмя на лист бумаги и обвел чернилами. Потом сдвинул диск и обвел его так, что новая окружность касалась первой; затем повторил эту процедуру еще раз. В итоге получился ряд из трех соприкасающихся окружностей. Опустив на дальние края ряда по пальцу, он сказал:

– Здесь ровно три диаметра, так?

– Да, – с беспокойством сказал Толлер, не зная, все ли он понял.

– Теперь переходим к удивительному. – Лейн пометил обод диска чернильной черточкой и поставил его на стол вертикально, тщательно совместив черточку с краем чертежа. Бросив взгляд на Толлера, он убедился, что тот внимательно следит за ним, и медленно покатил диск через нарисованные окружности. Черточка на ободе поднялась по плавной кривой и опустилась на дальний край чертежа.

– Демонстрация окончена, – объявил Лейн. – Это часть того, о чем я пишу.

Толлер недоуменно моргнул.

– О том, что окружность колеса равна трем диаметрам?

– О том, что она в точности равна трем диаметрам. Это весьма грубый опыт, но если мы измерим с большей тщательностью, отношение все равно окажется равно трем. Разве этот удивительный факт не поражает тебя?

– С какой стати? – все более недоумевая, сказал Толлер. – Если уж оно так – значит так.

– Да, но почему оно равно точно трем? Из-за этого, а еще из-за того, что у нас двенадцать пальцев, целые области вычислений делаются до смешного простыми. Это какой-то подарок природы!

– Но… ведь так было всегда. Разве может быть иначе?

– Теперь ты приближаешься к теме моего исследования. А что, если существует некое другое… место… где это отношение равно трем с четвертью или, допустим, всего двум с половиной? Собственно, оно может выражаться и вообще иррациональным числом, от которого у математиков разболелись бы головы.

– Некое другое место, – повторил Толлер. – Ты имеешь в виду другую планету? Вроде Дальнего Мира?

– Нет. – Лейн взглянул на Толлера прямо и вместе с тем загадочно. – Я имею в виду иную вселенную, в которой физические законы и постоянные величины отличаются от известных нам.

Толлер вперился взглядом в брата, пытаясь преодолеть выросший между ними барьер.

– Это все очень интересно, – ответил он. – Понятно, почему исследование занимает у тебя так много времени.

Лейн громко рассмеялся и, выйдя из-за стола, обнял Толлера.

– Я люблю тебя, братишка.

– И я тебя люблю.

– Хорошо. Слушай, я хочу, чтобы, когда приедет Леддравор, ты помнил следующее. Я убежденный пацифист, Толлер, и я старательно избегаю насилия. То, что я не могу тягаться с Леддравором, не имеет значения. Я вел бы себя точно так же, если бы поменялся с ним статусом и физической силой. Леддравор и ему подобные – люди прошлого, а мы представляем будущее. Поэтому обещай, что не станешь вмешиваться, как бы Леддравор ни оскорблял меня, и позволишь мне самому вести свои дела.

– Я стал другим человеком, – сказал Толлер, отступив на шаг. – И потом, Леддравор может оказаться в хорошем настроении.

– Дай мне слово, Толлер.

– Даю. И в моих интересах не ссориться с принцем. Я хочу стать пилотом небесного корабля. – Толлер сам был шокирован своими словами. – Лейн, почему мы так спокойно это принимаем? Нам только что сказали, что Миру конец… и что некоторым из нас предстоит лететь на другую планету… а мы занимаемся обычными делами, как будто так и надо. Чепуха какая-то.

– Это более естественная реакция, чем ты себе представляешь. И потом, миграция – пока всего лишь вероятность, она может и не состояться.

– Зато война с Хамтефом состоится.

– За это отвечает король, – неожиданно резко возразил Лейн. – Ко мне это не относится. А теперь я вернусь к работе.

– А я пойду посмотрю, как там мой хозяин.

Толлер шел по коридору к центральной лестнице и думал, почему Леддравор решил приехать в Квадратный Дом, а не к Гло, в гораздо более удобную Зеленогорскую Башню. В переданном из дворца по солнечному телеграфу послании сообщалось лишь, что принцы Леддравор и Чаккел прибудут в дом до малой ночи для предварительного технического совещания. Немощный Гло получил указание также приехать на встречу с ними. Вечерний день близился к середине; вероятно, Гло уже начал уставать, причем попытки скрыть свою немощность еще больше подрывали его силы.

Толлер спустился в холл и свернул в гостиную; он оставил там магистра под присмотром Феры. Фера и Гло отлично ладили друг с другом, и – как подозревал Толлер – не вопреки, а благодаря низкому происхождению и неотесанности его женушки. С помощью таких фокусов Гло любил продемонстрировать окружающим, что его не следует считать заурядным затворником-ученым.

Он сидел за столом и читал маленькую книжку, а Фера стояла у окна и разглядывала сетчатую мозаику неба. Она надела простое платье из одного куска бледно-зеленого батиста, которое подчеркивало ее статную фигуру.

Услышав, как вошел Толлер, она повернулась и сказала:

– Скучно. Я хочу домой.

– А мне казалось, что ты хочешь увидеть вблизи настоящего живого принца.

– Я расхотела.

– Они скоро должны приехать, – сказал Толлер. – Почему бы тебе пока не почитать, как мой хозяин?

Фера беззвучно зашевелила губами, вспоминая отборные ругательства, чтобы у Толлера не осталось сомнений насчет того, что она думает о его предложении.

– Если бы здесь нашлась хоть какая-нибудь еда!

– Ты же ела меньше часа назад! – Толлер сделал вид, что критически оглядывает фигуру своей стажерки-жены. – Неудивительно, что ты толстеешь.

– Неправда! – Фера шлепнула себя по животу и втянула его, выпятив грудь. Толлер с любовным восторгом наблюдал это представление. Его удивляло, что Фера, несмотря на прекрасный аппетит и привычку целыми днями валяться в постели, выглядит так же, как два года назад. Единственное, что в ней изменилось, – начал сереть обломанный зуб, и она подолгу натирала его белой пудрой, якобы из размолотого жемчуга, которую доставала на рынке в Самлю.

Магистр Гло оторвался от книги, и его утомленное лицо оживилось.

– Отведи женщину наверх, – посоветовал он. – Будь я лет на пять моложе, я бы так и сделал.

Фера верно оценила настроение Гло и выдала ожидаемую реплику:

– Хотела бы я, чтобы вы были на пять лет моложе, господин; мой муж сдохнет от одного подъема по лестнице.

Гло издал тихое одобрительное ржание.

– Тогда займемся этим прямо здесь, – сказал Толлер. Он набросился на Феру, схватил ее и прижал к себе, шутливо изображая страсть, а Гло проявил к разыгравшейся сцене бесспорный интерес. Продолжая поддразнивать Феру в присутствии третьего лица, Толлер после нескольких секунд тесных объятий вдруг почувствовал, что жена начинает воспринимать все это всерьез.

– Ты еще распоряжаешься своей детской? – прошептала она ему в самое ухо. – Я была бы не прочь… – Не размыкая объятий, она вдруг умолкла, и Толлер понял, что кто-то вошел.

Он обернулся и увидел, что на него с холодным презрением, припасаемым, видимо, специально для Толлера, смотрит Джесалла Маракайн. Темная, словно тонкая дымчатая пленка, одежда подчеркивала ее худобу. Они встретились впервые за два года, и его поразило, что она, как и Фера, совершенно не изменилась. Джесалла не вышла к трапезе во время малой ночи, так как плохо себя чувствовала, но бледность и худоба не портили ее, а, наоборот, наделяли каким-то сверхъестественным величием. У Толлера вновь возникло щемящее чувство, что все важное в жизни проходит мимо.

– Добрый вечерний день, Джесалла, – поздоровался он. – Я вижу, ты по-прежнему появляешься в самый неподходящий момент.