Дэвид Вебер - В руках врага Страница 28

Эстер снова улыбнулась, а Пьер откинулся в своем огромном, стоявшем во главе стола кресле, обдумывая ее пожелание. Впрочем, все кресла в совещательной комнате были велики и до неприличия удобны, однако председательское превосходило все прочие, и когда председатель, опершись о подлокотники, свел пальцы под подбородком, уподобляясь сидящему на троне монарху, перед мысленным взором МакКвин возник образ засевшего в центре своих тенет паука. Даже понимая, что это набившее оскомину клише, она находила ассоциацию удачной.

Некоторое время Пьер молча рассматривал сидевшую напротив худощавую темноволосую женщину. Ее зеленые глаза светились мягкой любезностью, да и всем своим обликом, несмотря на золотое плетение эполет и многочисленные знаки отличия на мундире, она мало походила на хладнокровного и сурового боевого командира. С другой стороны, и Оскар Сен-Жюст едва ли похож на таинственного и грозного главу Бюро государственной безопасности. Это стоит взять на заметку, подумал Пьер, в свое время использовавший внешнюю безобидность Сен-Жюста при подготовке и осуществлении переворота.

Но МакКвин, по крайней мере сейчас, приступая к своей работе, демонстрировала надлежащий такт и понимание ситуации. Войдя в состав Комитета почти три месяца назад, она, однако, согласилась с официальной версией, согласно которой полученные ранения не позволяли ей немедленно приступить к выполнению своих обязанностей. Разумеется, то была не слишком хитрая отговорка: раны, даже болезненные, не лишали ее трудоспособности, но МакКвин предпочла не спорить, а согласиться. Она едва ли догадывалась, что подлинная причина отсрочки состоит в том, что ей было предпочтительнее приступить к работе в отсутствие на Хевене Корделии Рэнсом с ее патологическим недоверием к военным. Пьер понимал: хотя внешне Корделия и согласилась на кооптацию в Комитет представителя военных, это не изменило ее убеждений, а он не нуждался в трениях между нею и гражданкой адмиралом, во всяком случае до тех пор, пока МакКвин не обретет почву под ногами. Он не собирался информировать ее об этом – следил за реакцией, желая понять, насколько она готова к сотрудничеству. Так или иначе, МакКвин согласилась с официальной версией об отсрочке вступления в должность по причине нездоровья: от Сен-Жюста ему было известно, что, прежде чем обратиться с просьбой о встрече, она даже заручилась разрешением лечащего врача.

Это могло быть как очень хорошим знаком, так и очень плохим. Едва весть о том, кто остановил Уравнителей, разлетелась по Новому Парижу, популярность МакКвин в народе взлетела на недосягаемую высоту. Комитет по открытой информации приложил колоссальные усилия, чтобы преуменьшить роль флота и превознести силы госбезопасности, многие сотрудники которых, как признавал Пьер, проявили куда большую стойкость и отвагу, чем от них ожидали, однако на городских улицах уже знали правду. В результате к репутации адмирала, удерживавшего Звезду Тревора свыше восемнадцати стандартных месяцев, МакКвин добавила славу «спасительницы Республики». Тот факт, что она перебила ничуть не меньше их друзей и соседей, чем сами Уравнители, для городской толпы ничего не значил. Разумеется, любовь черни непостоянна и зыбка: в долгосрочном плане она не имела значения, однако в настоящий момент Эстер могла бы воспользоваться положением любимицы народа и потребовать от Комитета предоставления ей более широких прав и полномочий. Подобные опасения существовали, и Пьер с Сен-Жюстом даже разработали тайный план ее устранения: осложнения после тяжелых ранений могли повлечь за собой неожиданную кончину гражданки адмирала.

Однако МакКвин никаких требований не выдвигала, а благодарность Комитета и предложение войти в его состав приняла если и не со скромностью, то без высокомерия. Что, разумеется, тоже было отмечено Пьером: в ее положении демонстрация скромности была бы явным лицемерием. Она не хуже его знала, кто спас Комитет… и знала, что даже после этого никто не предложил бы ей места в высшем органе управления, если бы Пьер не счел это полезным. Похоже, эта особа была готова воспринимать действительность такой, какова она есть, не зарываясь. Именно так – во всяком случае внешне – она воспринимала приказы командования. Пьер позволил себе надеяться, что поступки Эстер точно отражают ее отношение к делу: его бы это вполне устроило.

Однако он не имел склонности к скоропалительным выводам. Планы действий на случай непредвиденных обстоятельств, разработанные ею самовольно, под носом у гражданина Фонтейна, сыграли важную – если не решающую – роль в спасении Комитета, однако заниматься ими ей вовсе не следовало. Безусловно, способность Эстер вести за собой людей являлась одним из качеств, определяющих ее ценность как военачальника, однако та же способность позволяла ей убеждать подчиненных участвовать в составлении несанкционированных планов и фактически в хитроумном обмане гражданских властей. Недаром Сен-Жюст приставил к ней в качестве комиссара именно Эразмуса Фонтейна.

Фонтейн являлся одним из лучших сотрудников госбезопасности, однако со стороны производил впечатление законченного болвана. Идея, одобренная Пьером заключалась в том, чтобы, оказавшись под присмотром явного идиота, МакКвин почувствовала себя в безопасности и утратила бдительность. Разумеется, для этого ему требовалось убедить ее в том, что он не только выглядит дураком, но и впрямь таковым является. Похоже, Эразм со своей ролью справился, и его истинная суть раскрылась перед Эстер лишь после того, как мятеж Уравнителей заставил его сбросить личину и решительно действовать совместно с ней. Однако, несмотря ни на что, об осторожности она не забыла и ухитрилась скрыть от него тайную деятельность своего штаба. Причем не частично, а полностью. В своем отчете комиссар с обезоруживающей откровенностью признавал, что это стало для него полнейшей неожиданностью.

Пьеру такая прямота понравилась: слишком многие на его месте попытались бы скрыть собственные промахи, замаскировав их лавиной обвинений. Кроме того, Фонтейн, как подлинный профессионал, постарался довести до сведения вышестоящих свое видение личности МакКвин, и Пьер с его выводами согласился. Если эта женщина столь умело скрывала свои замыслы от человека, которого считала остолопом, то в отношении людей, явно не имевших в ее глазах репутации дураков, от нее можно было ждать гораздо большей осмотрительности. По этой причине безупречное поведение Эстер настораживало Пьера чуть ли не сильнее, чем встревожила бы попытка выкроить для себя побольше власти. Что бы он ни говорил Корделии, Пьер понимал, что Эстер МакКвин – обоюдоострый меч, и не хотел, чтобы клинок лишил его пальцев. С другой стороны, он осознавал, что человек в его положении легко может оказаться жертвой чрезмерной подозрительности, парализующей волю и заставляющей даже в критической ситуации не действовать, а вновь и вновь размышлять о потенциальных угрозах, которые, скорее всего, никогда не реализуются.

– Наверное, нам уже давно следовало объяснить, что у нас на уме, – сказал он, с улыбкой кивнув МакКвин. – Прошу прощения, Эстер, за то, что мы до сих пор не ввели тебя в курс дела. Отчасти причина в том, что суматоха, связанная с попыткой переворота, заставила нас пересмотреть все планы и графики, но, должен признаться, имелись и некоторые политические соображения. Уверен, ты сама понимаешь, что идея прямого представительства военных в Комитете по душе не всем его членам

– Я вполне допускаю, что кто-то может не испытывать энтузиазма по этому поводу, – спокойно ответила МакКвин, глядя Пьеру прямо в глаза.

Нельзя сказать, чтобы это было подлинным столкновением воли с волей, однако мало кто, не считая Корделии, был способен выдержать его взгляд, и Пьер, как ни странно, ощутил легкий прилив удовольствия, словно фехтовальщик, скрестивший клинки с достойным противником.

– Так или иначе, – продолжил он, – предубеждение существует, и я, прежде чем подключить тебя к работе, хотел выждать, пока все чуточку утрясется.

– Могу ли я считать, что все утряслось?

– Можешь.

Пьер не собирался говорить ей, что, учитывая популярность МакКвин у толпы, как раз назначение ее в Комитет, как бы это ни маскировалось, и сыграло решающую роль в помянутой «утряске». Не понимать этого могла бы разве что дурочка, а дурой Эстер явно была, однако председатель решил, что если она сочтет, будто он числит ее в глупцах, не способных сообразить очевидного, это будет кстати.

– На самом деле, – продолжил он, – если бы не твоя просьба о встрече, я сам попросил бы тебя зайти нам с Оскаром завтра утром.

МакКвин, откинувшись в кресле, подняла бровь, и Пьер улыбнулся. Но улыбка его тут же растаяла: он подался вперед и заговорил очень серьезно.

– Мятеж Уравнителей обнажил новую проблему и заставил пристальнее взглянуть на некоторые из уже известных. Новая состоит в том, что Уравнителям удалось пробраться в сам Комитет. С чисто военной точки зрения они не смогли бы подложить бомбы или парализовать работу командной сети без помощи изнутри, а с политической – они просто должны были рассчитывать на публичную поддержку представителей нынешнего Народного собрания, чтобы после победы обрести видимость легитимности. Конечно, они могли бы заполучить несколько говорящих голов на голографических проекторах, с приставленными к виску пульсерами, однако если рядовые Уравнители в массе своей – придурки, то сам Ла Бёф и его ближайшие соратники были умны и опасны. Я убежден – и Оскар разделяет мое мнение, – что они никогда не выступили бы, не будь у них уверенности в долгосрочной поддержке части Комитета. К сожалению, выявить изменников в своих рядах нам не удалось, а стало быть, мы имеем дело с серьезной внутренней проблемой. Конечно, люди Оскара, – он кивнул на Сен-Жюста, – работают над ней. Результаты пока не впечатляют, но они будут рыть землю, пока не докопаются до внедрившихся предателей. А мы тем временем поразмыслим о радикальном сокращении Комитета: предполагается уменьшить число его членов вдвое. Разумеется, мы не можем пойти на столь радикальный шаг немедленно. Кроме того, даже по завершении чистки у нас не будет уверенности в том, что все чуждые элементы удалены. Но вот что в наших силах, так это сохранить людей, более всего заслуживающих доверия.