Кирилл Бенедиктов - Война за «Асгард» Страница 49

Тамим молча поклонился. Президент еще раз дружески улыбнулся ему и направился к дверям, леди Джоанна, держась, как всегда, на шаг позади мужа, следовала за ним. Охраны ас-Сабах не заметил, из чего, впрочем, не следовало, что ее не было.

– Прошу прощения, Ваше Величество. – Де Тарди, до той поры скромно стоявший чуть в стороне, приблизился к Тамиму, опираясь на свою великолепную трость. – Я нечаянно оказался свидетелем вашего разговора с Президентом и теперь посвящен в кое-какие государственные тайны. Стало быть, вы не идете на прием нынче вечером?

– Вы человек-невидимка, месье де Тарди? – засмеялся ас-Сабах. – Клянусь, Президент не заметил вас, хотя смотрел прямо на колонну за вашей спиной, да и леди Джоанна, которую трудно упрекнуть в невежливости, не сделала и попытки поздороваться с вами. – О том, что он сам напрочь забыл о существовании консула, Тамим предпочел не упоминать.

– Я могу быть незаметным, если понадобится, – спокойно отозвался француз. – Мне почему-то кажется, что это искусство знакомо Вашему Величеству не хуже, чем мне.

«Джингиби, – услышал ас-Сабах голос Айши. – Ты опять подкрался незаметно и напугал бедную женщину до потери сознания. О муж мой, могу ли я подарить тебе тяжелые деревянные сандалии, чтобы ты ходил по дому, топоча, как стадо слонов?»

– Полезное умение, – уклончиво заметил он. – Могу ли я надеяться на ваше умение хранить тайны, месье де Тарди? Мне бы не хотелось, чтобы детали нашего маленького сговора с Президентом стали широко известны публике.

Консул Евросоюза удивленно поднял брови.

– Разумеется, Ваше Величество. Кроме того, я и сам собирался пропустить сегодняшнее помпезное и, вне всякого сомнения, скучнейшее мероприятие. Хватит с меня часа, проведенного под этими мрачными сводами. Пол здесь, как вы могли заметить, весьма холодный, а мои немолодые кости чрезвычайно чувствительны к перепадам температур. Так что сегодняшний вечер я проведу в спокойном одиночестве в уютном кресле, завернувшись в шерстяной плед, с томиком Монтеня в руках. К сожалению, мой уважаемый начальник сейчас в Брюсселе, и мне не удастся потешить свое самолюбие, обыграв его в шахматы. А жаль, поскольку в такой промозглый вечер лучше хорошей партии в шахматы может быть только бокал старого бургундского, но это, по счастью, вещи вполне совместимые.

– Господин Вурм, насколько мне известно, неплохой шахматист, – заметил ас-Сабах, на мгновение нырнув в воспоминания короля. – Мы несколько раз играли с ним в эту чудесную игру, и мне понравился его агрессивный стиль. Вы играете лучше?

Де Тарди тонко улыбнулся.

– Мой стиль не столь агрессивен, но я люблю многоуровневые комбинации. Вопрос же о том, кто лучше играет, я предоставляю решать другим.

– Возможно, я захочу составить собственное мнение на этот счет. Где вы остановились, друг мой?

Сверкающая хрустальным навершием трость консула указала на узкое, забранное железной решеткой окно в восточной стене Дома Господа Мстящего.

– Я снимаю апартаменты в двух кварталах отсюда, на берегу реки. Мой шеф неоднократно предлагал мне поселиться на вилле, принадлежащей посольству, но я предпочитаю старый Хьюстон.

– Если вам наскучит Монтень, – сказал Тамим ас-Сабах, – свяжитесь со мной по этому номеру. Я пришлю за вами машину. В нашем распоряжении будут великолепные шахматы персидской работы, выточенные в семнадцатом веке из бивней исчезнувшего ныне морского животного.

– Ваше Величество очень добры. – Де Тарди церемонно поклонился. – Для меня большая честь принять это приглашение. В котором часу вы хотели бы начать игру?

После вечерней молитвы Тамим ас-Сабах собрал у себя Малый совет. Ему не слишком хотелось вновь подвергать себя риску, играя роль короля перед людьми, которые знали ибн-Сауда много лет, но инструкции, полученные им во дворце Рас-Хадрамаута, не оставляли другого выхода.

Первым явился Юсуф аль-Акмар. Выглядел он подавленным – видно было, что участие короля в торжественном богослужении в Доме Господа Мстящего повергло его в глубокую депрессию.

– Держи себя в руках, дядя, – посоветовал ему ас-Сабах. —

Все мы нервничаем, но будет лучше, если хозяева праздника не почувствуют нашей неуверенности.

– Как прикажет Ваше Величество, – ледяным тоном отозвался министр двора. «Если он посвящен в тайну ибн-Сауда, то я заслуживаю в его глазах лишь гнева и презрения, – подумал Тамим. – Еще бы, ничтожный актеришка навлек на короля и на всю династию несмываемый позор, вознеся молитву богу неверных в разгар Рамадана... Если же он ни о чем не догадывается, то как бы мне не прозевать государственный переворот. – Он подавил нервный смешок. – Бедняга Хасан, как это должно быть обидно – потерять трон по вине не справившегося со своей ролью двойника...»

Вслух он сказал:

– Позволю напомнить тебе аят из Священного писания, дядя: «Ухитрились те, которые были до них, но у Аллаха – вся хитрость. И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах – лучший из хитрецов». Подумай вот еще о чем: нет таких слов, которые нельзя было бы толковать по-разному.

Юсуф аль-Акмар по-прежнему не поднимал головы. Его толстые, похожие на перезревшие финики пальцы перебирали крупные сапфировые четки, нанизанные на витой серебряный шнур.

– Да будет и мне позволено напомнить вам, Ваше Величество, о чем предупреждал мудрец аль-Маварди: «И коварство, и обман, и те, которые к ним прибегают, – всем им гореть в адском огне». А Праведный халиф Умар ибн аль-Хаттаб говорил: «Пусть правда унизит меня, хоть так бывает редко, она милее мне, чем ложь, пусть даже она меня возвысит, хоть так тоже бывает редко».

Ас-Сабах выругался про себя. Старый брюзга знает больше хадисов, чем Джингиби – названий голливудских фата-морган. Спорить с ним, призывая на помощь слова Корана, бессмысленно, ведь Тамим не посещал медресе и большая часть его познаний в богословии вложена ему в память доктором Газеви.

– Ты хочешь сказать, что сегодняшняя ложь возвысила меня, дядя? – холодно поинтересовался он. – Или намекаешь на то, что мне не избежать пламени ада? Будь добр, развей свою мысль до конца, я заинтригован.

Даже если министр двора действительно знал, что перед ним всего лишь двойник настоящего короля, идти на открытый конфликт он не решился.

– Разумеется, нет, Ваше Величество. Я всего лишь пытался выразить общую обеспокоенность... Ваши подданные в смятении, они не понимают, что происходит. Это странное происшествие с вынужденной посадкой, ваше исчезновение... все это вселило тревогу в сердца людей.

– Я дам необходимые разъяснения, – заверил аль-Акмара Тамим. – Подожди минутку, вспомни еще какие-нибудь мудрые изречения. Возможно, они нам скоро пригодятся.

Дядя короля поджал губы и промолчал. Ас-Сабах, удовлетворенный своей маленькой победой, прошел в соседствующую с кабинетом комнату, всю стену которой занимало огромное панорамное окно, дотронувшись до светочувствительной мембраны, включил режим односторонней прозрачности. Королевские апартаменты находились на тридцать девятом и сороковом этажах шестигранной башни «Хилтона», и из их окон открывался прекрасный вид на огромный, расползшийся по обеим берегам реки мегаполис. Странный город, выросший на нефти и религиозном фанатизме. Тонкие серебристые иглы небоскребов соседствовали с обширными, погруженными во мрак кварталами двухэтажных прямоугольников – общежитий паломников, стекавшихся со всех концов Федерации, чтобы послушать Иеремию Смита. Большая часть общежитий сейчас пустовала, но даже безжизненные, не освещенные ни одним огоньком каменные коробки, казалось, излучали какую-то мистическую энергию. Когда-то, много лет назад, в этом городе нефтяной магнат Дэвид Финч, баллотировавшийся на пост губернатора Техаса, произнес свою знаменитую речь о спасении белой цивилизации. Цивилизация белого человека гибнет, сказал Финч, подтачиваемая либерализмом, политкорректностью и смешанными браками. Либеральные политики на словах выступают за инициативу и частную собственность, а в действительности тайно передают рычаги экономической власти коррумпированным компаниям, разоряющим честных бизнесменов и вкладчиков. Политкорректность превратила жизнь американцев в ад, продолжал Финч, я не могу подмигнуть красотке на улице, не рискуя уплатить по суду невероятных размеров штраф. И ладно бы дело касалось только женщин. Но я, черт возьми, не могу сказать последнему разнесчастному иммигранту, что он здесь, в моей стране, человек второго сорта! Потому что пока я, стопроцентный американец, прилежно трудился, приумножая богатство своей страны, он, этот бедняга Хуан, или Слободан, или Ван Мин, всеми правдами и неправдами пытался получить вид на жительство в Соединенных Штатах Америки. И теперь он, черт возьми, пьет чистую американскую воду – нашу с вами воду! – плодит своих маленьких хуанов, Слободанов или ван минов и смотрит на меня сверху вниз, и не дай бог мне его чем-нибудь обидеть! Потому что он, этот новоиспеченный американский гражданин, пользуется защитой государства, которому мы с вами всю жизнь платим налоги. А потом его сыновья подрастут и начнут соблазнять наших дочерей, а его дочери выйдут на ночные улицы наших городов и станут разносить заразу и смерть. Те из вас, у кого есть дети, подумайте, какое будущее их ожидает. Те из вас, у кого еще нет детей, задайтесь вопросом – стоит ли давать им жизнь, если через десять лет белые протестанты, люди, трудом и кровью которых построена наша цивилизация, окажутся в меньшинстве в собственном доме. Давайте спросим себя – что можем сделать мы, рядовые американцы, чтобы защитить наших детей? Я подскажу вам ответ – мы должны защитить нашу цивилизацию, цивилизацию белого человека! И пусть первыми на ее защиту поднимутся граждане лучшего штата Америки, нашего родного штата Техас!