Боб Шоу - Деревянные космолеты Страница 6

– Но ведь я четко сформулировал условия. – Толлера обозлила новая уловка короля. – Я сказал, что смогу одолеть любого вашего фехтовальщика, пока в моей руке – этот меч.

– Ну вот, теперь ты юлишь, как дешевый кейлианский стряпчий. – На лице Чаккела потихоньку вырисовывалась ухмылка. – Или забыл, что считаешься человеком чести?

– Здесь только один человек, в чьей чести можно усомниться.

Эта реплика – смертный приговор самому себе – быстро растаяла в окружающем безмолвии, однако Толлеру казалось, что ее эхо все еще блуждает по галереям его разума. «Наверно, я и впрямь решил покончить с собой, – подумал он. – Ну почему тело опережает разум? Почему оно спешит навстречу смерти? Может быть, знает, что ум робок, и на него нельзя положиться? Неужели каждому самоубийце свойственно колебаться над склянкой яда?»

Охваченный тягостными раздумьями, он заставил себя заткнуться и окаменеть лицом, ибо единственное, что он мог сделать в эти минуты перед королем, – выказать хоть тень раскаяния. Поздно было просить прощения; содеянного не исправишь. В государстве Колкоррон оскорбление правителя неизбежно каралось смертью, и Толлеру оставалось только одно – мысленно проститься с Джесаллой, которая скоро узнает, что ее муж сам себе возвел эшафот.

– Мне всегда это чем-то напоминало игру, – произнес Чаккел скорее укоризненно, нежели гневно. – Раз за разом я прощал тебе выходки, за которые с любого другого заживо содрал бы шкуру, и даже сегодня, если б ты дрался с Каркарандом как полагается, я бы охотнее остановил его меч под конец, чем увидел твою смерть. По моей личной прихоти, Толлер. По правилам нашей тайной игры. Ты хоть понимаешь?

Толлер отрицательно качнул головой.

– Ваши намеки слишком туманны, чтобы хотелось их разгадывать.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. И еще ты знаешь, что минуту назад игра закончилась, ибо ты нарушил все правила и не оставил мне другого выбора, кроме…

Слова вдруг перестали проникать в сознание Толлера, поскольку через плечо короля он увидел гвардейского офицера, бегущего к ним от дверного проема в северной стене дворца. «Наверно, Чаккел подал тайный знак», – решил он, и сердце его екнуло, а рука сильнее сдавила рукоять меча. На мгновение родился соблазн взять короля в заложники и выторговать себе беспрепятственный выход из города, купить свободу – но упрямая половина его характера взяла верх. К тому же идея бежать от людей, как зачумленное животное, выглядела малопривлекательно. Да и семье злодея, поднявшего руку на короля, пришлось бы несладко. Лучше всего смириться с мыслью, что настал его последний час, и распрощаться с жизнью, сохранив достоинство и честь.

Протягивая меч, Толлер шагнул к Чаккелу и тут только сообразил, что офицер с оранжевым гребнем на шлеме ведет себя не как стражник, производящий арест. Он был один, выглядел взволнованным и вместо обнаженного меча держал в руке бинокль. Вдалеке на краю плаца появились другие военные и чиновники; запрокинув головы, они смотрели в небо на юг.

– …Если не окажешь сопротивления, – продолжал Чаккел. – Иначе мне останется только… – Звук приближающихся шагов встревожил его, он оборвал фразу и резко повернулся к офицеру.

– Ваше Величество, – обратился капитан, – по солнечному телеграфу пришла депеша от небесного маршала Еапарда. Чрезвычайно срочная! – Капитан остановился, отдал честь и замер в ожидании.

– Докладывай, – буркнул Чаккел.

– Ваше Величество, к югу от города замечен небесный корабль.

– Небесный корабль? Небесный корабль? – Чаккел осклабился, глядя на капитана. – Не иначе, Еапард рехнулся!

– Ваше Величество, иными сведениями я не располагаю. – Капитан нервным движением протянул бинокль в кожаном футляре. – Маршал сказал, что вы, наверно, захотите взглянуть.

Чаккел схватил бинокль и направил в небо, а Толлер положил меч на землю и полез в карман за подзорной трубой. Вскоре его прищуренный глаз нашел сияющее пятнышко на полпути между южным горизонтом и диском планеты-сестры. Толлер быстро навел резкость и поймал пятнышко в центре ясного круга синевы. Увеличенное изображение всколыхнуло в нем бурю эмоций, да такую мощную, что она вытеснила все мысли о неминуемой смерти.

Даже с такого расстояния шар в форме жемчужины казался огромным. Под ним Толлер увидел прямоугольную гондолу с торчащей кверху горелкой и даже различил едва заметные линии ускорительных стоек, что соединяли гондолу с оболочкой. Именно вид этих стоек, характерных для кораблей, сконструированных специально для Переселения более двадцати лет назад, и подтвердил его интуитивную догадку, отчего сумятица в душе разгулялась еще сильней.

– Ничего не вижу, – проворчал Чаккел, слишком быстро водя биноклем. – Откуда тут взяться небесному кораблю? Я же никому не позволял их восстанавливать.

– Похоже, как раз на это и намекает небесный маршал, – спокойно заметил Толлер. – К нам пожаловали гости со Старого Мира.

Глава 2

Караван секты Исконного Первородства – тридцать с лишним фургонов – продвигался со всей возможной скоростью. Но деревянные части повозок рассохлись и растрескались, краска почти полностью облупилась, а поломки так участились, что в день едва удавалось преодолеть какой-то жалкий десяток миль. Синероги – тягловая сила переселенцев – отощали и ослабли. Кормили их в пути сносно, но плохая вода и неотвязчивые паразиты брали свое.

Вожжи головного фургона держал Бартан Драмме, проводник. Когда обоз справился с подъемом на невысокую гряду, впереди открылись диковинно расцвеченные топи с преобладанием тошнотворной белизны и чахоточной зелени в крапинах поникших, уродливо асимметричных деревьев и кривых шпилей черного камня – неприглядная картина даже для обычного путешественника, а уж для того, кто взялся довести обнадеженных фермеров до сельскохозяйственного рая, и вовсе гнетущая.

Сопоставив в уме противоречивые факты, Бартан застонал вслух. Потребуется по меньшей мере пять суток, чтобы добраться до противоположной кромки болотистой низины – вон она, на горизонте, подле цепочки приземистых сине-зеленых холмов. За последние дни Джоп Тринчил, задумавший и возглавивший это переселение, похоже, утратил все иллюзии, и новая неудача Бартана едва ли улучшит их взаимоотношения. Хорошо еще, если хоть кто-нибудь из прочих фермеров согласится впредь иметь с ним дело. Они давно не обращались к проводнику без крайней нужды, и Бартана тяготило предчувствие, что без успеха даже верности Сондевиры, его невесты, хватит ненадолго.

Решив, что прятать глаза от общественного гнева недостойно мужчины, он натянул вожжи, поставил фургон на тормоз и спрыгнул на траву. Выглядел Бартан что надо – высокий черноволосый парень лет тридцати, хорошо сложенный, ловкий, с круглым мальчишеским лицом. Вот оно-то – гладкое, веселое, умное на вид лицо – и служило в основном поводом для трений с фермерами, не склонными (за редкими исключениями) доверять человеку, вылепленному не из их теста. Понимая, что ближайшие несколько минут ничего приятного ему не сулят, Бартан изо всех сил постарался выглядеть человеком-скалой, знатоком своего дела, и дал обозу сигнал остановиться.

Как он и думал, созывать митинг не понадобилось. Стоило фермерам увидеть впереди убогую равнину, как они со всей родней высыпали из фургонов и столпились вокруг него. Каждый орал что-то свое, внося посильный вклад в общую какофонию, но Бартан смутно догадывался, что их неудовольствие делится поровну между его способностями проводника и последним из череды бесплодных, не стоящих затраченного труда «географических открытий». Даже маленькие дети глядели на него с нескрываемым презрением.

– Ну, Драмме, какую байку ты придумал на сей раз? – Голос Джопа Тринчила не сулил ничего хорошего. Патриарх стоял, сложив руки на мясистой подушке-груди. Он был сед и рыхл, но избыточный вес носил с легкостью; его руки смахивали на лопаты, и было похоже, что в кулачном бою он разделается с Бартаном, даже не запыхавшись.

– Байку? О чем это ты? – Бартан тянул время, напустив на себя оскорбленный вид. – Байки – не по моей части.

– Ну да? А кто мне вкручивал, что знает эти земли, как свои шесть пальцев?

– Я говорил, что несколько раз пролетал над этой местностью с отцом, но это было давным-давно, и вообще есть пределы тому, что способен увидеть и запомнить один человек.

Последние слова Бартан выпалил не подумав и тотчас обругал себя: опять дал старикашке повод блеснуть так называемым остроумием.

– Дивлюсь я, как ты вообще ухитрился запомнить, – изрек Тринчил, лукавым взглядом поощряя аудиторию на смешки, – что струю, когда мочишься, нужно направлять по ветру.

«А сам-то ты не забыл, как вообще мочиться?» – Бартан не без труда удержал при себе эту шпильку; все кругом, особенно дети, покатились со смеху.

Джоп Тринчил был законным опекуном Сондевиры, мог запретить ей брак с чужаком и, проигрывая в словесных дуэлях, имел обыкновение так выходить из себя, что невеста взяла с Бартана клятву никогда не заводить старика.