Евгений Войскунский - Очень далекий Тартесс Страница 7

После шестого фиала нос тартессита по цвету сравнялся с вином.

– Брось ты свою... как ее... Кофею, – лепетал он, глядя на Горгия пьяненькими рыжими глазками. – Чего там хорошего – козьим сыром брюхо набивать... Оставайся у нас, Горгий. Каждый день жирную ба... баранину... Шепну хозяину слово – он тебя возьмет... Он без меня и шагу не ступив Без меня он бы – вот!

Довольно ловко он сплюнул в трещину между палубных досок.

– Не просто это, – отвечал Горгий. И добавил, чтобы отвязаться: – Там у меня женщина, которую хочу взять в жены.

– Ме-е-е! – проблеял тартессит, всем видом выражая величайшее презрение. – Женщина! Да их у нас тут сколько хочешь! Тебе какую – потолще? – Он встал, шатаясь, направился к двери каютки. – Сейчас приведу...

– Постой, не к спеху. – Горгий поймал его за полу, усадил. – Я бы, пожалуй, остался, да боюсь, не смогу с вашими мастерами сравняться. Вы же не только обычную бронзу льете, а и еще кое-что к меди добавляете...

– Да это – тьфу! – Посланец Амбона снова сплюнул. – Выучу я тебя. Самоцветный порошок любой дурак добавит, был бы он только под рукой. Налей еще вина!

Выпили.

– Самоцветный порошок? – переспросил Горгий. – Посмотреть бы...

– А вот я с обозом на рудники поеду, возьму тебя с собой. Клянусь Быком! Меня там начальник знает, Индибил, блистательный... Да что блистательный! Сам све... светозарный Павлидий меня знает! Думаешь, вру? Клянусь Быком! Он часто у Амбона бывает... У-у-у, Павлидий! – прогудел он, округлив глаза. – Боятся его до смерти... Чуть что – на рудники, а там знаешь как? Лучше удавиться... Да вот, послушай!..

Он протянул над столом жилистую руку, схватил Горгия за ворот, притянул к себе, доверительно прошептал, брызгая слюной:

– Басня такая ходит, будто перед праздником Нетона царь с Павлидием задумались: как бы подешевле угостить народ и чтоб доволен он был... Дальше слушай! Спросил Павлидий у богов, а боги ему: удавитесь оба, говорят, вот и дешево будет и народу праздник...

Тартессит пьяно заблеял, затрясся от смеха. Вдруг разом умолк, оторопело уставился на Горгия, раскрыв рот с редкими зубами.

– Ничего я тебе не говорил... нич-чего! – прошипел он. – И знать тебя не знаю!

Откуда только в нем, хмельном, такая прыть взялась – опрометью кинулся прочь.

Горгий, усмехаясь в черную бороду, вышел из каютки поглядеть. Вольноотпущенник Амбона мчался по причалу, расталкивая портовых людей. Истинно – как от чумы удирал.

А купец Эзул так и не прислал своего человека...

Грызла Горгия беспокойная мысль: не зря ли доверился Эзулу, что он за человек? Карфагенским псам, видно, служит, затаил злобу на родной город. Ну, это не его, Горгия, дело. Он должен исполнить повеление хозяина, привезти в Фокею оружие (хорошо бы – из черной бронзы!), и тогда Критий, как обещал, возвысит его, возьмет к себе в долю. Критий стар и сам понимает, что нужно передать торговое дело в надежные руки. Так-то вот... Пусть этот Эзул служит кому угодно, хоть мрачным силам Аида, лишь бы сдержал слово. И Горгий в который уже раз начинал прикидывать, сколько выручит за продажу корабля и во сколько обойдутся быки с повозками, чтобы пройти сухим путем до Майнаки, а там надеялся он нанять корабль до Фокеи. Жалко, очень жалко было Горгию продавать корабль (шутка ли – сколько свинца ушло на обшивку), но иного выхода он не видел. Испытывать еще раз судьбу, лезть напролом через Столбы – на это, видят боги, и неразумный ребенок бы не решился.

День перевалил за полдень. Жаркое солнце Тартесса так накалило палубу, что в щелях меж досок плавилась смола – босой ногой не ступишь. Духота загнала гребцов и матросов в воду: кто плавал возле корабля, кто просто сидел в воде, держась за спущенный канат или за сваи причала. Горгий с завистью подумал о тенистом дворике и прохладном бассейне купца Амбона.

Обедала команда вяло: кусок в рот не лез при такой жарище. Все были в сборе, кроме Диомеда. Еще утром Горгий с несколькими матросами отправился на базар, продал десятка три амфор с маслом и вином – часть за деньги, часть за бараньи тушки, лук и ячменную муку (пшеничную брать не стал – дорога больно). Собрались с базара домой – Диомед привязался, как репей к гиматию: дозволь, мол, остаться ненадолго, еще раз поглядеть на ту диковинную трубу. Прямо малый ребенок. Велел ему Горгий через час быть на судне.

Вот уже солнце за полдень, а Диомеда все нет.

Горгий начинал тревожиться но на шутку. В этом городе держи ухо востро. Припоминал вчерашнюю облаву на базаре. Уж не угнали ли желтые всадники Диомеда вместе с другими бедолагами, не сумевшими откупиться? Денег-то у Диомеда не было...

А может, стоит в гончарном ряду, дует в закрученную трубу, и горя ему мало, обо всем позабыл?

Могло быть и так.

Не выдержал Горгий, пошел на базар – посмотреть, как и что. Портовые закоулки кишели пестрым людом – полуголыми грузчиками, мелкими торговцами, подвыпившими матросами. Горгий скромненько проталкивался сквозь толпу – вдруг навстречу всадники в желтом. Лошади шли шагом, портовый люд спешно очищал им дорогу. Ехавший впереди безбородый человек в высокой шапке держал в руке серебряную палку, обвитую лентами. Потрясал палкой, что-то кричал зычным голосом. Горгий высмотрел в толпе человека почище, моряка с виду, дернул его за рукав, спросил, о чем кричит безбородый. Тот окинул Горгия быстрым взглядом, ответил на плохом греческом:

– Новое царское повеление выкрикивает: отныне считать Карфаген... как это... голой цаплей на кривых ногах.

– Голой цаплей?

– У которой нет перьев, – пояснил тартессит.

– Общипанной цаплей, – догадался Горгий.

– Верно! А ты с фокейского корабля?

– Да. – Горгий поспешил прочь.

Он шагал по пыльной дороге и невольно вспоминал карфагенян – Падрубала и того, молодого, с яростными глазами. Общипанная цапля – как бы не так, думал он, дивясь странному царскому указу.

Издали увидел еще группу всадников – там тоже выкликали указ. Видно, по всему городу разъезжают, чтоб, избави боги, никто не остался в неведении...

Торговые ряды сильно поредели: базарный день заканчивался. Все же Горгию повезло – разыскал тощего гончара с трубой, как раз тот укладывал в возок свой товар. Кое-как объяснились. По словам гончара выходило, что, верно, подходил к нему грек с бородкой, опять пробовал дуть в трубу. Дул, дул, а потом что-то сказал, сам засмеялся и ушел. Куда ушел? Гончар махнул в сторону порта. Больше он ничего не знал.

Ну, не иначе как в винном погребе сидит Диомед, нашел, видно, собутыльника, угощается на даровщинку. Горгий огорченно поцокал языком.

Вернулся в порт, заглянул в одну винную лавку, в другую. Народу всюду полно, а Диомеда нет. Разыскал еще погреб, спустился в душную, пропахшую бараньим салом полутьму. За длинными нечистыми столами ели, пили, галдели люди, моряки по обличью, над ними тучами роились мухи. Какой-то пьянчуга спал, уронив лохматую голову на стол.

Диомеда не было и здесь.

Один из едоков привстал, замахал Горгию: подсаживайся, мол. Горгий узнал в нем давешнего моряка, который объяснял про ощипанную цаплю. Сделал вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу – не тут-то было! Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил.

– Отведай, грек, моего пива, – сказал он, – и все заботы с тебя сразу слетят.

С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода еще не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него был, как у хищной птицы.

– Мои заботы – не твоя печаль, – сухо ответил Горгий, раздосадованный неожиданной задержкой.

– Верно, грек! – весело воскликнул моряк. – Вот и выпей, чтобы твои заботы и мои печали обнялись, как родные братья.

И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом, которое Горгию доводилось пить прежде.

– Э, нет, грек, пей до дна! Вот так. Это не простое пиво – дикарское. На Касситеридах его варят из зеленых шишек. Тебя как зовут?

– Горгий.

– А меня – Тордул.

Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо:

– Блистательный Тордул.

Моряка будто оса ужалила в зад. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов – должно быть, попросил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить.

– Спасибо за пиво, Тордул, – сказал он. – Мне пора идти.

– Нет, Горгий, – отрезал моряк. – Ты должен выпить еще.

Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? – подумал он.