Станислав Лем - Рукопись, найденная в ванне Страница 9

– Так вот! Этот старик долгое время работал на них. Когда я разоблачил его, он признался, и я вместо того, чтобы передать его в Отдел Де, что формально было моим долгом, решил продолжать держать его на том же посту. Они продолжали считать его своим агентом, но теперь он работал уже на нас. Они должны были прислать к нему своего человека, курьера, и я на него приготовил ловушку. К сожалению, вместо него явились вы и…

Он развел руками.

– Минуточку. Значит, он работал на нас?

– Естественно! Под воздействием моего нажима. Отдел Де сделал бы тоже самое, но тогда для моего отдела это дело было бы потеряно, не так ли? И хотя это я его разоблачил, кто-то другой записал бы это на свой счет. Но, впрочем, я поступил так не из-за этого, а чтобы упростить, ускорить, для общего блага…

– Хорошо. Но почему в таком случае он…

– Почему он отравился? Он, очевидно, предположил, что вы и являетесь тем самым курьером, которого он ожидал, и что вы уже знаете о его измене. А ведь здесь он был пешкой…

– Ах, так…

– Да, это именно так. Сознаюсь, я превысил свою компетенцию, оставив его на прежнем месте. И, чтобы закопать меня, вас направили прямо к старику. Интрига…

– Да, но ведь я случайно зашел в его комнату! – вырвалось у меня.

Прежде чем я успел пожалеть о своих словах, офицер криво усмехнулся.

– Можно подумать, от того, что вы зашли бы в соседнюю комнату, что-нибудь изменилось бы, – пробормотал он и опустил глаза.

Призрачное зрелище череды совершенно одинаковых седых розовеньких старичков в очках с золотой оправой, которые терпеливо улыбались, поджидая меня за своими столами, бесконечная галерея чисто убранных, светлых комнат встала перед моими глазами, вызвав во мне внутреннюю дрожь.

– Так значит, не только в этой комнате?

– Ну конечно, ведь мы должны действовать наверняка!

– И в этих других комнатах тоже?

Он кивнул головой.

– И все они…

– Перевербованные, разумеется.

– На кого же они работают?

– На нас и на них. Вы же знаете, как это бывает. Но мы их держим крепко, и на нас они работают продуктивнее.

– Но постойте… Что это он мне плел о планах мобилизации?.. О тысячах вариантах оригинала?..

– О, это был шифр, опознавательный шифр, пароль. Вы, видимо, его не понимали, потому что это был их шифр, а он наверняка решил, что вы не хотите понимать, а значит, уже знаете о его предательстве. Мы ведь все носим нагрудные дешифраторы…

Он расстегнул мундир на груди и показал мне спрятанный под рубашкой плоский аппарат. Я тут же вспомнил, как офицер, который ехал со мной в лифте, прижимал руку к сердцу.

– Вы упомянули об интриге. Чья это была интрига?

Офицер побледнел. Его веки задрожали и опустились, несколько секунд он сидел с закрытыми глазами.

– Сверху, – прошептал он. – Сверху явно метили в меня, но ведь за мной нет никакой вины… Если бы вы воспользовались хотя бы частью своих широких полномочий и…

– И что?

– И замяли бы это дело, то я сумел бы…

Он не договорил. Затем какое-то время с близкого расстояния изучал поверхность моего лица.

Я видел блестящие, как стекло, белки его застывших, расширенных глаз. Пальцами рук, сложенных на коленях, он гладил, мял, дергал материал мундира.

– Девятьсот шестьдесят семь на восемнадцать на четыреста тридцать девять, – умоляюще прошептал он.

Я молчал.

– Четыреста одиннадцать… Шесть тысяч восемьсот девяносто четыре на пять! Нет? Тогда на сорок пять! На семьдесят!

Он заклинал меня дрожащим голосом. Я продолжал молчать. Он встал, бледный, как стена.

– Девятнадцать? – сделал он еще одну попытку. Это прозвучало как стон.

– Ага, значит, так? – сказал он. – Понимаю. Шестнадцать?.. Хорошо… Что ж… Прошу меня извинить.

Прежде чем я пришел в себя, он вышел в соседнюю комнату.

– Господин офицер! – крикнул я. – Подождите же! Я…

За приоткрытой дверью грохнул выстрел, вслед за которым послышался звук падающего тела. Остолбеневший, со вставшими дыбом волосами, я стоял посреди комнаты. "Бежать!" – зазвенело у меня в голове, но в то же время, весь обратившись в слух, я ловил звуки, все еще доносившиеся из комнаты. Что-то слабо стукнуло, словно каблук ударился об пол. Еще один шорох… и тишина, полная тишина. Через щель приоткрытой двери была видна нога в форменной штанине. Не спуская с нее глаз, я попятился задом к выходу, ощупью нашел ручку и надавил на нее.

Коридор – я проверил это двумя косыми взглядами – был пуст. Закрыв за собой дверь, я повернулся и прижался к ней спиной. Напротив, небрежно опираясь рукой о филенку, в распахнутой двери неподвижно стоял приземистый офицер и не отрываясь смотрел на меня. Внутри у меня все оборвалось. Я перестал дышать, ощущая, как делаюсь все более плоским под его слегка скучноватым ледяным взглядом. Его лицо, широкое, толстощекое, выражало все более явное неудовлетворение и недовольство.

Он извлек из кармана какой-то маленький предмет – перочинный ножик? – подбросил его вверх раз, другой, третий, по-прежнему не спуская с меня глаз, затем крепко схватил его, провел указательным пальцем – с тихим треском выскочило лезвие. Он попробовал его подушечкой большого пальца, усмехнулся одними уголками губ, медленно прикрыл веки, словно бы говоря "да", после чего отступил в свою комнату и закрыл дверь.

Я стоял и ждал. В тишине возник носовой певучий звук поднимавшегося где-то лифта. Звук ослаб, исчез. Я снова слышал лишь шум собственной крови. Наконец я оторвал руки от лакированной поверхности двери. Мог ли он наблюдать за мной через замочную скважину? Нет, она была маленьким черным пятнышком.

Шаг… Затем второй, третий…

Я снова брел по бесконечным коридорам, сходившимся, расходившимся, без окон, залитым светом, со стенами без единого пятнышка, с вереницей сверкавших снежной белизной дверей, измученный, слишком обессиленный, чтобы решиться на еще одну попытку вторгнуться куда-либо, позволить вовлечь себя в еще один из тысяч водоворотов, поджидавших меня за звуконепроницаемыми перегородками. Время от времени я пытался отдохнуть, опершись о стену, но стены были слишком гладкими, слишком вертикальными, не давали надежной опоры.

Часы, не заведенные мною вовремя, встали неизвестно когда, и я не знал, день сейчас или ночь. Иногда я ловил себя на том, что двигался в каком-то трансе, теряя чувство реальности, когда хлопанье какой-либо двери или звук трогающегося лифта внезапно приводили меня в себя. Я пропускал людей с папками, в коридорах то становилось совсем пусто, то офицеры целыми процессиями двигались в какую-то одну сторону. Возможно, работа шла здесь круглые сутки. Я видел, как люди выходили из кабинетов, и видел других, которые их сменяли, но плохо помню, что было со мной самим. Собственно, я не помню из этого странствия ничего, хотя и двигался куда-то, входил в лифты, куда-то ехал, выходил, даже отвечал, когда ко мне приставали с какими-то пустяками – хотя, может, мне просто желали "спокойной ночи".

Мое сознание не воспринимало ничего, только отражало окружающее. Наконец неизвестно каким образом я очутился в проходе, ведущем к туалетным комнатам. Пройдя в одну из дверей, я обнаружил, что попал в похожую на операционную, сверкающую никелированными трубками и кафелем ванную комнату с мраморной, резной, словно саркофаг, ванной.

Едва усевшись на ее край, я почувствовал, что засыпаю. Последним усилием я хотел погасить подсматривавший за мной свет, но выключателя видно нигде не было. Некоторое время я сидел, покачиваясь, на широком краю ванны. Отблески отраженного от никелированных предметов света назойливо лезли в глаза, вонзались в веки, поигрывали бликами на ресницах.

Несмотря на такую пытку, я все же заснул. Закрыв лицо руками, сполз на что-то твердое, ударился обо что-то острое, но боль нисколько меня не побеспокоила.

Сколько времени я проспал, не знаю.

Пробуждался я с трудом, долго, пробираясь через бесформенные, загромоздившие вход в явь какие-то вязкие, хотя и невесомые препятствия. Наконец я отбросил последнее – как крышку гроба – и в мои зрачки полилось сияние, исходившее из голой лампочки под высоким белым лепным потолком.

Я лежал навзничь возле мраморного основания ванны, и кости мои ныли, словно после падения с высоты. Прежде всего я поспешил стащить с себя одежду и вымыться под душем. В серебряной полочке на стене я обнаружил стаканчик с жидким ароматным мылом, оказалось здесь и мохнатое жесткое полотенце с вышитыми на нем широко раскрытыми глазами, одно прикосновение которого разгоняло кровь и заставляло гореть кожу. Проникнувшись бодростью и свежестью, я поспешил одеться. До этой минуты я совсем не думал о том, что буду делать дальше. Протянув руку к задвижке, я вдруг впервые после пробуждения осознал, где нахожусь, и острота этого открытия поразила меня, как электрический разряд. Я словно бы ощутил неподвижный белый лабиринт, который за тонкой перегородкой бесстрастно ожидал моего бесконечного, как и он сам, блуждания. Я почувствовал сети его коридоров, ловушки разделенных звуконепроницаемыми стенами комнат, каждая из которых была готова втянуть меня в свою историю, чтобы затем тут же выплюнуть.