Александр Беляев - Девочка и домовой. Хроники затомиса Страница 10

Если раньше люди тоже не всегда замечали своих невидимых жильцов, то почти всегда чувствовали их присутствие: говорили специальные слова, совершали необходимые обряды, которые им, домовым, очень нравились, а бывало, и вступали в контакт, правда, – чего греха таить – порою сильно этого пугались, то теперь все это оставалось в далеком прошлом, два мира стали отдаляться друг от друга. Дома стали огромными, в них проживало много совершенно разных людей, и жилища их были мало приспособлены для обитания существ из мира Манику. В своих квартирах люди не держали столь любимых каждым домовым русских печей, сундуков, прялок, скамеек. Утварь была лишена умиротворяющей энергии старины. С точки зрения домовых, современные городские жилища просто медленно умирали – и умирали потому, что домовые не находили там места.

Да, все это так, этот мир уже не для него, но эта девочка! Она была совсем не такой, как другие дети. Она сразу его увидела, услышала, поняла и совсем не испугалась, но отнеслась к его существованию как к чему-то вполне естественному. Маленькому человечку захотелось подружиться с этим необычным человеческим детенышем, впервые за долгие годы ему захотелось служить человеку, и не просто служить. Похоже, эта девочка способна при небольшой тренировке увидеть живую природу вещей, сквозящие миры и изначальный самосущий свет, необходимо только слегка подтолкнуть ее восприятие, что-то объяснить, от чего-то защитить, чтобы уберечь сознание ребенка от слишком мощного потока информации.

Он вдруг вспомнил то, о чем, казалось, давно забыл: в этот земной мир он явился в образе домового для того, чтобы кого-то найти и что-то рассказать, но кого найти и что рассказать?

И все же: он ведь домовой, его нельзя забрать с собой в другое жилище просто так – нужно выполнить специальный ритуал, сказать заветные слова.

– Я не могу с тобой пойти, я без обряда не могу, ты заветных слов не знаешь, – сказал домовой как-то неуверенно. – Меня нельзя забрать просто так, я буду уязвим.

– Я не знаю никаких слов, – решительно ответила девочка. – Но тебе нельзя здесь оставаться, тебя любой может легко обидеть, и потом, тебе надо лечиться, лежать в тепле, пить горячее молоко, ставить горчичники, иначе, – голос девочки задрожал, – ты совсем замерзнешь и умрешь, скоро ведь зима.

В голосе человечка появились капризные нотки.

– Я не могу без заветных слов, и не спорь со мной, а то я обижусь и стану невидим. – И человечек неожиданно пропал.

Девочка в недоумении огляделась вокруг:

– Ах, ты капризничаешь, вредничать решил! Ну ладно, я сяду на ступеньки и никуда не уйду, пока ты снова не появишься. – Она опустилась на холодную грязную ступеньку лестницы и стала ждать.

Час прошел в полном молчании, девочка поняла, что замерзла, что у нее болит горло и свербит в носу, но продолжала упорно ждать своего нового знакомого. Прошел еще час, девочка начала подкашливать, затем громко чихнула.

– Ты чего? – снова раздался знакомый тревожный голосок из пространства над трубой. – Тоже простудилась? – Через секунду человечек опять стал видим. Он соскочил с трубы, взобрался девочке на плечо и прикоснулся своей маленькой ладошкой к ее лбу. – Да ты горишь вся, тебе надо домой!

– Я без тебя не пойду, – решительно заявила девочка. – Тебе тоже надо в тепло, пить горячее молоко!

– Ну ладно, ладно, пойдем, – согласился человечек. – До дома я тебя провожу.

Девочка поднялась на затекшие ноги, взяла домового за ручку и, пошатываясь, стала подниматься по ступенькам. На счастье, двор был пуст, и новые друзья, никем не замеченные, через минуту уже стояли перед дверью большой коммунальной квартиры, где жила девочка со своей семьей.

Домовой снова заупрямился, ссылаясь на незнание заветных слов и необходимого ритуала, хотел снова бежать в подвал, но девочка решительно заявила, что сядет здесь на ступеньках и будет его ждать, пока совсем не разболеется и не умрет – и домовой согласился посетить ее жилище.

Входная дверь была почему-то не закрыта на замок, оказалась открытой и дверь в комнату, где жила девочка, и друзья беспрепятственно вошли туда.

– Ну, вот мы и дома, – оживленно заговорила девочка. – Здесь ты теперь будешь жить, мы будем с тобой очень-очень дружить и никогда не расставаться. Располагайся. Вот здесь стоит моя кроватка, под ней живут мои игрушки, мишка, кукла, мелки, мячик. Раньше у меня было гораздо больше игрушек, но однажды я их вынесла погулять, и их растащили другие дети, у которых игрушек не было. С той поры мама больше мне ничего не покупает.

– А кто еще здесь живет? – Домовой обвел взглядом большую комнату, разделенную посередине длинным высоким шкафом, за которым стояла высокая двуспальная кровать.

– Здесь спят мама с папой, а около окна стол Юры – он здесь уроки делает, а под столом ящик с Юриными игрушками – он не любит, когда я их трогаю, а также не любит, когда я беру его книжки, – почему-то засмущалась девочка. – Он очень умный, много читает, но я иногда, когда никого дома нет, их все-таки беру картинки посмотреть, а также мне вон тот петух нравится, – девочка вытащила из коробки дорогую плюшевую игрушку. – Его Петруша зовут, я с ним играю, когда никто не видит.

Но тут их разговор прервали. В коридоре раздались шаги, и в комнату вошла красивая женщина в сером пальто в сопровождении мальчика лет восьми-девяти с капризным лицом и в очках.

– Анечка, – взволнованно заговорила женщина, – да куда же ты подевалась? Мы с Юрой с ног сбились, тебя разыскивая. Где ты так перемазалась? Ну-ка раздеваться! Теперь мне твое пальто в химчистку сдавать и платье стирать… А почему у тебя щеки красные?

Мама подошла к девочке и потрогала ее лоб.

– Да ты горишь вся, у тебя температура, быстро раздеваться и в постель! Я сейчас на кухню схожу, тебе молоко подогрею.

Мама сняла пальто и ушла на кухню, а Юра подступил к сестре и зашипел:

– Ну, Анька, мы с мамой ее ищем, ищем, волнуемся, а ей хоть бы что, да еще моего Петрушу взяла. Я сколько раз говорил: мои игрушки не трогать!

Брат вырвал из рук девочки петуха, которого она прижимала к груди, аккуратно положил его в ящик под столом и вышел за мамой на кухню.

Тут только девочка поняла, что ни мама, ни брат ничего не сказали о домовом, который в момент их прихода сидел рядом с ней на кровати. Она тревожно огляделась:

– Домушка, где ты?

– Я здесь, – раздался тоненький голосок из-под табуретки. – Не бойся, я никуда не уйду, только твоей маме и брату не могу показываться – они в нас не верят, они могут испугаться и наделать глупостей. Когда они будут входить в комнату, мне придется прятаться, показываться я только тебе могу и только с тобой могу разговаривать.

Девочка успокоилась. Она быстро, как большая, разделась, разобрала постельку и легла в кровать.

В комнату снова вошла мама с чашкой горячего молока в руке.

– Пей, дочка, будет мало, я еще принесу.

Девочка выпила одну чашку, попросила еще и, когда мама снова вышла из комнаты, позвала:

– Домушка!

Человечек снова возник на ее кроватке. Он сидел на краю и болтал ножками. Девочка протянула ему кружку:

– На, домушка, пей, лечись!

Домовой взял молоко. Казалось, он не сможет его удержать, так как кружка в руках человечка казалась не меньше бочонка, но ничего, она не упала, и человечек надолго припал к ее краю, булькая и чмокая.

– Уф, – сказал он, отдышавшись и отдавая кружку девочке. – Я теперь совсем здоров, я сразу стал выздоравливать, когда почувствовал тепло твоего сердца, – мы ведь болеем не от холода, а от одиночества, от человеческого безверия, а теперь все, совсем здоров, теперь ты поправляйся, а чтобы тебе было не скучно, я буду с тобой вместе лечиться. Тебя, кроме горячего молока, чем еще лечат?

Вечером пришел доктор, он долго слушал девочку через фонендоскоп, стучал по ее спинке пальцами и поставил диагноз «пневмония». Дав указания по поводу лечения, он ушел, а девочка осталась лежать в постельке, глядя в потолок. Домовой снова не показывался, так как в комнате оставалась мама, а Юра учил уроки. Вскоре пришел с работы и папа.

Приняв горькое лекарство, девочка лежала на спине и думала, что вот в этой комнате находятся самые близкие ее люди – мама, папа, брат, но с сегодняшнего дня у нее появилась тайна, в которую она не может посвятить никого, даже маму с папой. Она поняла, что между ней и ее родными пролегла черта, что ни мама, ни папа, ни тем более брат уже никогда не смогут быть ей так близки, как раньше, что в ее жизнь вошло что-то новое и очень важное. Она еще не понимала, что разрыв этот гораздо глубже, чем она думает, что маленький человечек – вестник Иного мира, и туда нет доступа никому, кроме нее, что с сегодняшнего дня жизнь ее будет идти по новому, неведомому сценарию – и куда заведет действие этого сценария, знают только высшие силы, о существовании которых она знала когда-то давно, в какой-то другой жизни: ее она часто видела во сне, но никогда не могла вспомнить утром.