Алексей Живой - Семь верст до небес Страница 10

Тут Акулину на крыльцо вывели. Разодета она была в наряды красные, бусами да украшеньями увешана, но только на лице ее застыла печаль великая. Двое ратников невесту крепко под руки держали, видать вырывалась она от них не раз, словно кобылица своенравная. Посмотрел на нее Вельямир, усмехнулся, на культяпку свою взглянул и молвил Егорше со Стенькой:

– Забирайте сваты добрые сию девицу Акулину. Отдаю ее принародно в жены купцу Афанасию на жизнь долгую. Живите счастливо. В любви и согласии.

При словах сиих рванулась Акулина сильно, но ратники ее удержали.

– Забирайте девицу! – приказал Вельямир, голос повысив.

Подошли шатаясь Егорша со Стенькой. Хотели было Акулину взять под белы рученьки да усадить в телегу с бубенцами, только вырвалась она, да как съездит Егорше по широкой морде кулаком – Егорша аж удивился. Только Афоня ему строго-настрого приказал, чтобы невеста ни делала – привезти ее в любом виде в дом его, а там уж он с ней разберется, как полагается. Потому Афоня ухватил невестушку за руку да стал пихать ее в телегу широкую. Закричала Акулина, заголосила. Загомонил народ собравшийся. Что же это за свадьба получается? Всякого конечно видали, но уж больно девку жалко. Меж тем Стенька с Егоршей запихали Акулину мятущуюся в телегу, стеганули лошадей кнутом, да поехали в дом к Афоне.

Оставив позади народ волновавшийся выбрались они к окраине самой, где застава Верхоглядская располагалась. Акулина бесновалась по-прежнему. Но Стенька, сидевший рядом, держал ее крепко.

– Погоди, погоди! – приговаривал он, – вот приедем до дому, ужо Афанасий Геронтич тебе покажет жисть сладкую. Правда, Егорша?

– А-то! – усмехался Егорша погоняя и без того резвых коней.

Скоро показался дом купца Афанасия – высоченная изба к коей были пристроены обширные, подстать избе, резные сени и амбар. Около избы сидело верхом на конях добрая дюжина всадников, по оружию дорогому и упряжи, то были княжеские ратники, коих купец Афанасий позвал на свадьбу поддержать честную кампанию, не забыв подарить кажному по шкуре соболя. На высоком крыльце стоял в раззолоченом кафтане и сапогах сам Афанасий, уткнув ручищи с необъятными кулаками себе в боки.

Поравнявшись с избой Егорша осадил коней и молвил с поклоном:

– Вот, хозяин, привезли тебе невестушку как было велено.

Посмотрел Афанасий на то как вырывается Акулина из рук холопских и довольно осклабился.

– А девка-то с норовом, будет кого уму-разуму поленом поучить.

Сидевшие на лошадях ратники заржали не хуже конского табуна, услыхав купеческую шутку.

– Ну да ладно, – сказал Афанасий, – Словом перемолвиться мы еще успеем. А сейчас, гости дорогие, пока не стемнело, поспешать надо в церквушку, что на лесной поляне под Киневом князь выстроил. Там и обвенчаемся, вдали от глаз людских, коих я терпеть не могу. А потом возвернемся к Вельямиру на двор княжеский да отпразднуем сие событие всем скопом. Ох и люблю-ж я покуражиться.

Со словами сиими Афанасий запрыгнул в телегу резную рядом с невестой и хлопнул по спине своего холопа.

– А ну, Егорша, вжарь по вороным что есть мочи! Гулять едем!

Холоп стеганул лошадей и они рванули с места. За телегой ратники пристроились. Свадебный поезд тронулся в путь. Афанасий наклонясь к Акулине, извивавшейся в руках Стеньки и, дыхнув ей в ухо перегаром, молвил:

– Что ты бесишься так, любушка ненаглядная? Али я не мил тебе, не красив, не знатен? Может я лицом не вышел?

И прильнул к щеке ее, раскрасневшейся от борьбы, своими губами слюнявыми. Рванулась Акулина, от оскорбленья великого силы у нее прибавилось, руку одну ослобонила, да как даст Афанасию в левый глаз, тот аж взвыл от боли.

– Ах ты стерва проклятая, – заорал купец, – Ну я тебе покажу как со мной разговаривать надо.

Схватил ее за обе руки, заломил их назад, так что косточки хрустнули, и связал веревкой, что в телеге валялась, Опосля чего столкнул тело Акулины себе под ноги. И залилась девица горючими слезами.

– Полежи вот так, охолони, покуда дурь из тебя не выйдет, невестушка.

Долго ли, коротко ли, ехали они по лесной дороге неизвестно, а только стало по-немногу смеркаться. Давно уже пора было показаться церквушке лесной, что на поляне одинокой таилась от глаз людских, а ее все не было. Деревья потянулись вдоль дороги высокие, да замшелые. Кое-где они вставали над Афанасием со товарищи лесными арками. Ехали они ехали, да кони вдруг спотыкаться стали, а ратники усталость почуяли. Меж тем, дороге конца-краю не видно. Да и стемнело почти совсем. Первые махонькие звездочки на небосводе показались. Выпил купец браги с ратниками и уже хотел было держать совет не сбились ли они с дороги, как вдруг услыхали они впереди себя конский топот. Кто-то скакал им навстречу. Решил Афанасий, что это Вельямир-князь послал за ними провожатого, да ошибился.

Меж тем топот все приближался и, наконец, показались из-за поворота дороги четверо рыцарей. Подъехали они поближе о остановились в десяти шагах. Как увидал их Афанасий – дара речи лишился. Не рыцари то были, а чудища невиданные. На всех были надеты брони черные, казавшиеся чернее ночи даже в наступивших сумерках. На плечах, локтях и коленях торчали из них во все стороны шипы вострые, что одним ударом могли пробить доспех вражеский. Попоны конские до земли стлались. Щиты массивные с изображеньями коваными, не то драконов, не то змей, в левой руке у каждого всадника имелись, а в правой держал воин каждый свое копье, особенное. Один – длинное узкое древко, что острым лезвием оканчивалось, с клинком сходным. Второй оружьем имел трезубец вида ужасного, опосля которого в теле рваные раны оставалися. Третий держал копье с наконечником в виде острого серебристого полумесяца, а копье четвертого рыцаря венчало массивное трехгранное острие. Шеломы у всех на головах были диковинные, таких в русской земле не делают, – в виде птиц и зверей ужасных с рогами и клыками острыми. Афоня таких никогда не видывал.

Вдруг один из всадников поднял забрало, и ратники княжеские, при виде сиих чудищ страхом к земле пригвожденные, увидали два желтых, засветившиеся в темноте глаза. Другой черный рыцарь снял шелом, и увидели все, что нет у него человеческой головы, а вместо нее из доспехов торчит голова сокола. Засветились на той голове глаза, как у первого рыцаря, жутким светом желтым. И попадали тогда ратники княжеские с коней своих и стали ползать меж ног у них. Осветилась в тот час одинокая лесная дорога серебристым светом – то вышла из облаков луна. И обратились ратники в волков лесных, с диким воем разбежались по окрестностям. Афанасий купец обернулся тот час медведем-шатуном, злым и голодным вечно. Прыгнул он из телеги в лес и пропал. Холопы его – Егорша со Стенькой – хорьками стали. Акулина несчастная обратилась в горлицу. В небо высокое кинулась. Проводил ее желтым глазом воин с головою сокола и снова надел шлем диковинный. Пришпорив лошадей своих, четверо черных рыцарей, невесть откуда появившихся в земле русской, двинулись дальше по дороге лесной.

Глава 4. Князь Вячеслав

То не солнце младое на небо взошло высоко, то Вячеслав, князь Солнцеградский, владетель Руси великой, на балкон широкий терема резного вышел. Терем княжеский, как водится, прямо посреди городища, на холме возвышался. Оттудова далеко видать мог князь: где что в землях его вытворяется, где живут люди согласно порядку, а куды и дружину послать нужно, уму-разуму поучить особо непослушных. Высоко терем стоял княжеский, и, ежели приглядеться, посильнее, то и царства заморские становились видны как на ладони. Особливо эти страны и любил Вячеслав по утрам, апосля трапезы легкой, рассматривать. Сядет бывало на балконе, кинет взгляд за горы высокие, моря широкие, так и сидит цельный день, забавляется. А чего еще царям по утрам делать? Прямо скажем – нечего, ежели в отечестве уже благодать есть. А она, как раз, в то время и наблюдалась по всей округе.

Авары, после смерти хана своего, границ южных боле не беспокоили; Андрофаги и Меланхлены, на севере далеком ловили рыбу и ни о чем зловредном не помышляли. Кириаландия, страна вольная и независимая, что простирается от моря Варяжского аж до самого моря Белого, хоть и имела население воинственное, которое славилось боле набегами своими да волшебством, чем хлебопашеством, ныне вела себя тихо и русичей не беспокоила. Биармия, соседняя с нею, по характеру народа своего была страна схожая. Тянулась она от Двины Северной и моря Белого до реки Печоры, за коею лежала страна неизведанная и страшная, где жители варяжские полагали отчизну ужасов природы и чародейства злого – Йотунгейм.

Место то поганое, неведомо было никому, лишь старики поговаривали, что водятся там не только лешаки да ведьмы, чего и на Руси полным-полно было, а нечисть ужасная и огромная, что летать и огонь изрыгать умела. Живут-де там змеи многоглавые, медведи шестипалые, волки с глазами красными, что лишь людьми питаются, рыбы зубастые и хвостатые, которые по земле ходить могут и летать, да много другой нечисти, что и описать нельзя. Вся трава там сонная, ягоды – ядом полные, где на землю ни ступишь – в колодец с гадами провалишься, время – заколдовано, в лес зайдешь – не воротишься. Слава Богу, что на Руси та нечисть не является. Лишь виден иногда дым черный, что от горы великой подымается, затерянной средь лесов тамошних. Ходят слухи, живет там в глубокой пещере хозяин мест поганых и всей окрестной нечисти, злой волшебник, великанОршан. А дым идет, когда варит он на костре огромном варево из трав ядовитых, и измысливает новую погибель для людей, что во всех странах окрестных обитают, ибо люто их ненавидит. Вкруг горы, охраняя покой, стоят шесть истуканов каменных, насылая на всех, кто отважился в пещеру проникнуть сон смертный. Так что, ни человек, ни птица, на тыщу верст приблизиться к той пещере не могут.