Наталия Рай - Башня. Книга первая Страница 10

То есть, если быть честным, приходится сделать вывод, что он, при всём своем старании всегда и везде быть и оставаться настоящим мужчиной, оказался, на поверку, обычным мужиком. И – обычным приверженцем, носителем мужского шовинизма и столь же обычным эгоистом, который в себе видит и непостижимые взлёты духа, и падения этого духа в самые глубочайшие бездны, в других же – читай, в женщинах – не способен заметить даже самых явных проявлений духовного или интеллектуального роста или, так же, падения. И при этом – имеет наглость громогласно объявлять всему миру! – о своей вселенской любви, причём, увы, безответной, что и даёт ему право носить венец мученика… Да грош цена такой любви – и тебе! – если ты о самом дорогом, самом значимом для тебя человеке не знаешь, на самом деле, ничего! Так что, кажется, Татьяна была права, не поверив его чувству и отказавшись перевести их дружески любовные отношения в куда более серьёзные – семейные?

– Ну что, Сергей, я могу на тебя рассчитывать? – Татьяна подняла на Лысого взгляд и он снова поразился тому, насколько у неё изменились глаза – включая, кажется, даже и цвет, придав абсолютно другое выражение лицу! Нельзя было сказать, чтобы очень увеличился – на довольно сильно похудевшем лице – размер глаз, но они явно стали больше от того внутреннего света, который теперь жил в Татьяне и лучился, казалось, из всего её существа, и даже цвет зрачков, прежде банально-карий, стал теперь другим – неописуемым, необъяснимым, невозможным: шоколад, просвеченный солнцем…

Лысый, с самого первого мгновения первого дня знакомства, собственно, так ни разу и ни в чём Татьяне не сумевший отказать, совершенно автоматически кивнул и столь же привычно пробормотал:

– Само собой… – и только тут спохватился, вспомнив, что ведь собирался же сначала всё дотошно выспросить у неё, вплоть до мельчайших деталей, дойдя, если потребуется, даже до попытки шантажа – то есть не давать точного ответа насчёт предлагаемого ему путешествия – если Татьяна будет запираться и не захочет рассказывать обо всех деталях знакомства и той таинственной власти, какую приобрели над ней её новые друзья.

– Спасибо, Серёжа! Я так на тебя надеялась! – опять лишив Лысого дара речи: Татьяна, всё и всегда от него принимавшая, как должное, само собой разумеющееся, соизволявшая, максимально, головой кивнуть в знак высокого благорасположения – благодарит! Более того, фактически открыто сознаётся, что всегда ценила – и сегодня оценила! – внимание, понимание и заботу о себе и что далеко не такая она твердо-каменная и бездушная амазонка-феминистка, какой всегда и всем казалась… Так что, вполне возможно, она и всегда была совершенно другим человеком, чем все её стандартно воспринимали, но если всем остальным такое непонимание настоящей сути Татьяны можно было простить, то не Лысому, самоуверенно полагавшему, что видит Татьяну не просто насквозь, а прозревает всю её буквально на километры во всех направлениях – стыд и позор!

Тем более, что он-то её – любил! Или только считал, что любил? Может быть, это – и не любовь вовсе, а синтез очарованности её магическим обаянием, умом, талантливостью, красноречием и прочим и прочим?.. Ибо что есть любовь, как не двуединая жажда: одаривать – всем, что только существует в мире прекрасного: от цветов и комплиментов до собственного сердца – того единственного человека, которого лучше даже Господь – больше не создаст! И надежда – обрести встречное чувство, взаимное стремление к тебе, постоянное желание и готовность быть с тобой, разделить с тобой – всё…

Но, чтобы дары твои были к месту, в масть – человека этого, самого прекрасного и совершенного, необходимо и знать, и понимать – идеально! А разве Лысый Татьяну – знал? Если – знал, то почему сегодня совершенно не понимает, что откуда в ней взялось: стоило им три месяца не видеться, как он обнаружил абсолютно другого человека. Правда, безумно на прежнюю Татьяну похожего, но настолько разительно отличающегося, что остаётся лишь разинуть рот в полном изумлении. И сверхсрочно покупать полный набор всякой оптики… А если – не знал, то и, соответственно, – не понимал. А, значит, все его дары могли быть и не к месту, и не в масть. Так что Татьяна ничего другого, кроме, как кивать в знак отмечения – да, вижу – и не могла: что, скажите на милость, человек может делать с мышами, которых с упорством маньяка старательно таскает в дом кот-охотник?.. И невдомёк гордому собой коту, считающему себя очень великодушным и благородным, что дар его – напрасен.

Надо ли говорить, что Татьяна с Лысым выехали в Тверь, не прошло и трёх дней? Татьяна, озабоченно кивая на преддорожные лихорадочные сборы перед действительно дальней дорогой, так пока ничего Лысому и не объяснила, но ведь, хмыкал про себя Лысый, куда же денешься с подводной лодки, даже тонущей, на глубине? Это будущее отсутствие всякой, для Татьяны, возможности промолчать было ещё одним, именно тем, действительно веским, мотивом, впрочем, как и отсутствие, на самом деле, выбора и у него, который помог ему окончательно определиться в ситуации, поэтому Лысый вдруг решился и быстро собрался.

Сначала Лысый, больше всего доверявший своими руками проверенной технике, предлагал ехать в Тверь на его верном «Волгаре» – что бы про эту машину не говорили, как бы её не обзывали в народе, но в хороших руках и она служит верой и правдой. Надо только – рукам этим – быть умелыми и заботливыми. Потому что, если даже к бездушной железяке пойдёшь с лаской и вниманием, то и она будет отвечать взаимностью.

Машина у Лысого, надо отдать ей должное, ни разу неожиданно всерьёз не сломалась даже в городской черте, а уж за городом вела себя, как стоик: скрипами и ахами предупреждала, что что-то в ней – на грани. Конечно, ухо сидящего за рулём должно быть тоже не только чутким, но и умеющим различать просто скрипы от скрипов предупреждающих. Но Лысый ухо имел именно чуткое и различающее, так что машина всегда могла быть уверена: её предупреждения втуне не пропадут. И если даже, пару раз, она всё-таки не дотягивала до пункта назначения, то, буквально, лишь несколько сот метров от ближайшего человеческого жилья.

Но Татьяна от предложения ехать в Тверь на машине отказалась. Во-первых, самолётом – куда быстрее, а ни время, ни дела – настолько не терпят, что просто-таки криком кричат; во-вторых, такую дальнюю дорогу машина, без основательной подготовки, преодолеет с трудом, наверняка без поломок не обойдётся, а время, опять же, не терпит, да и, в-третьих, у них всё равно там будет другой, значительно более быстрый и уместный транспорт.

– Вертолёт нам, что ли, выдадут в личное пользование? – хмыкнул недоверчиво Лысый.

– Гораздо лучше вертолёта, – спокойно ответила Татьяна, словно никак не среагировав на сарказм Сергеева замечания.

Едва ступив на землю Внуковского аэродрома, Татьяна тут же весьма шустро потащила Лысого ловить такси до московских трёх вокзалов, благо вещей у них с собой было – только по сумке, причём, естественно, обе их тащил Лысый. Татьяна ринулась к выстроившимся в ряд автомобилям и Лысый снова поразился: не так уж часто Татьяна бывает в Москве, чтобы даже взглядом не окинуть ломящиеся от всевозможных товаров, красочные прилавки. При всей своей феминистски-амазонской жёсткости Татьяна никогда прежде не отказывала себе в чисто женских удовольствиях – прикупить новую тряпку или набор косметики. Но её действительно словно подменили. Иной самый крутой делаварь очень позавидовал бы её целеустремлённости: никакие соблазны не были в состоянии отвлечь Татьяну или сбить чёткую направленность и скорость её движения.

Молниеносно, в шесть секунд, ангажировав какого-то левака, сбив, в те же шесть секунд, дико им заломленную выше небес цену – да как же не «обуть» провинциалов! – Татьяна спокойно уселась впереди и, смиренно дождавшись, когда машина тронется, тихим голосом предупредила водителя:

– Не вздумайте только везти нас на три вокзала – через Тёплый Стан или Люберцы…

Водитель понимающе кивнул: выглядят-то, кажутся лопушистыми провинциалами, но, ходят слухи, именно настоящие миллионеры разгуливают в жутко ношенных пиджаках, которые просто в крик на помойку просятся. Так что нынче, кажется, древняя поговорка о встречании по одёжке начинает, наконец, терять свою всегдашнюю актуальность. Зато по уму провожать, естественно, не перестанут никогда: его – не скроешь, как ни пытайся. Равно, как и глупость.

Ни на вокзале, в суматохе приобретения билета и поиска нужной платформы, ни даже усевшись в электричке Татьяна тоже не стала рассказывать Лысому, куда, и зачем, и к кому они несутся в такой рьяной неостановимой спешке, хотя, явно нарываясь, Лысый то и дело старательно наводил разговор на эту, самую для него интересную тему.