Оксана Демченко - Ветры земные. Книга 1. Сын заката Страница 12

Эо распахнул глаза, по-собачьи грустные, с опущенными уголками век и слишком крупной радужкой, едва оставляющей место проблеску белка. Взмах длинных ресниц получился насмешливым и по-женски кокетливым. Если допустить признание непредвзятой правды, юноша мог бы нарядиться девушкой, нет в нем ни малейшего оттенка мужественности. Но нет и женственности, он слишком иной, разум пытается оттеснить в тень чуждость и подменить привычным. Руки хорошей формы, но кисти некрупные. Пальцы сильные, с характерными мозолями, оголовье рапиры они гладят привычно. Сама рапира старомодна до смешного. Гарда мала и проста. Клинок короче нынешних, зато лезвие куда шире. Скорее уж меч, таким сподручнее рубить, нежели колоть. Весьма похожий клинок висит на стене столичного оружейного зала рядом с покоями короля: им владел прадед и, по слухам, был мастером, поскольку дожил до седин, не прекращая шляться по гостериям, пить сладкое сантэрийское и полагать себя бессмертным. Малость остепенился предок лишь после неприятной истории в порту. Его подкараулили, и ловко. Однако же некий нэрриха в одиночку помешал расправе, оплаченной и подготовленной со знанием дела.

– У того дона была невеста, – продолжил Эо. Убедился, что слушают его внимательно и снова смежил веки. – Прелестная девица, она умела петь соловьем… более никто не владел голосом так, по крайней мере на моей памяти.

– На твоей, значит.

– Положим, да… Девица была мила и, что куда важнее, имела трезвую голову. Она с растущим беспокойством наблюдала пьяные выходки дона жениха, чей отец был всего лишь третьим претендентом на власть… и подлецом, каких поискать. Он зарезал брата и племянника, и это тоже правда, не добавляющая друзей и сторонников.

– Списки наследования часто стремятся укоротить, тем более при наличии поводов в виде мести, – включился в игру Бертран.

– Месть точила свой эсток, но девица прибегла к способу, позже вычеркнутому из всех списков, хранимых вне обителей Башни. Темной ночью она пошла к старому колодцу…

– Только без жертвоприношений, – поморщился Бертран.

– Обижаешь! Даже огорчаешь, – Эо снова открыл глаза и подмигнул. – Что ты знаешь о вере вне Башни, о старых культах и самом понятии «жертва»? Прочти без спешки заметки того старика. Не зря они тревожат робкого патора Паоло: в них много искренности. Жертвой древним многочисленным богам, олицетворявшим природу, могли быть цветы, капля вина, пролитая на алтарь с благими мыслями или хотя бы без ругани. Девица отправилась к колодцу, имевшему название «Поющий о радости».

– О! Неужто тот, в летнем дворце моей Изабеллы, у самого берега? Его вода слегка отдает солью, – живее уточнил слушатель.

– Не исключено, почему бы нет? Она пошла к колодцу и спела просьбу. С душой, без срывов голоса, не особенно громко, это как раз лишнее. Девицу интересовал определенный защитник, и она избрала день владычества его родного ветра.

– И когда же…

– Голос твоей жены, уж прости, не в моем вкусе. Низковат, с легкой хрипотцой, – отметил Эо без тени почтения. – Зато она умна, вы умудрились без войны объединить земли и даже, по слухам, счастливы в браке… вопреки тому, что альянс создан по расчету. О вас даже не сплетничают.

– Мы тверды в вере, тверды до фанатизма, это общеизвестно. Не зли меня.

– Не поддавайся на подначки. Ты в состоянии понять, что за ветер надобен на сей раз?

– Положим, да.

– Распорядись вычистить колодец и избавить от изменений в исходном устройстве: навес там лишний. Уж не стараниями ли сэрвэдов патора возведен, откуда мне знать?

– Звук теперь, значит, отражается и гаснет…

– Сказано достаточно, более не добавлю ни слова. Мне пора, ворота обители позади, в карете душно, в столице и того противнее. Я всегда любил горы.

Эо глянул в окно и глаза его блеснули азартно, молодо. На тонкой коже проявился румянец. С долей раздражения Бертран подумал: сейчас гость покинет карету, и родится новая сплетня. Мол, кое-кто без жены ездил на север, якобы в обитель, а сам-то, сам-то… Все видели, притащил с собой переодетую девица. Может статься, подобрал в гостерии по пути и развлекался, точно как прадед, чтоб ему в гробу икалось, пьянице, наплодившему слухов никак не меньше, чем незаконных отпрысков…

Мысли свернули с кривой тропки на главный путь: если патор задействовал свой план, как отнестись к тому, что более не тайна и значит, давит на плечи ответственностью? Сэрвэды уже скачут к горам и везут назначенное Башней для крепостей и их жителей «провидение», более похожее на проклятие. А ведь долина – земли Барсы, там живут люди Барсы. Увы, отказаться от применения «провидения» трудно, сейчас войска очень нужны на севере. И совета спросить не у кого: Изабелле никто не сообщал причин поездки мужа на север. Но, едва правом и именем Бертрана Трасты войска отведут из долины, скрывать сговор станет поздно, во дворце разразится непогода… Башне и это в пользу. Но вот вопрос вопросов: стоит ли играть, если тебя так яростно затаскивают в игру?

Бертран нахмурился. Долго молчал, не в силах избрать решение. Наконец, он снял с пальца перстень, протянул спутнику.

– Возьми. Он надежнее золота или приказов, переданных с гонцом, обеспечит коня, право проезда и содействие на землях Барсы. Не ведаю, как можно предотвратить то, что уже начато. Но пусть моя долина живет без столь жуткого… провидения. Я сегодня не пошел на прямой раздор, даже дал патору некие обещания. Твои советы смутны, и если Башня будет…

– Не позволяй делать за тебя выбор ни мне, ни Башне, ни кому-то еще, – напевно вымолвил Эо. Убрал перстень в кошель у пояса. – Запомни, неумеренность – худший грех для короля. Не повторяй старинных ошибок. Башня охотно поможет северу прибрать к рукам все. Твоя новорожденная дочь, если первой будет именно дочь, вполне способна своим браком убить династию. Кто-то скажет, что она, положим, безумна. И…

– Прекрати! Порой желание прикончить тебя делается слишком уж значительным.

– И снова припомни мои советы по поводу умеренности, – рассмеялся Эо. Стукнул в стенку кареты, давая знак к остановке. Спрыгнул в траву и оглянулся последний раз, ожидая, пока подведут коня. – Все, что я мог, сделал и сделаю. Прочее же твое право и дело – решать или не решать, плыть по течению или бороться. Береги семью и не шляйся по порту, ради всех богов древних и новых… – Темные глаза блеснули озорством, Эо одним движением качнулся в седло, склонился к карете и шепнул едва слышно: – Зря переживаешь, что меня сочтут сплетней. Но если вдруг… напомни Изабелле о серебряных розах.

– Что? О каких таких…

Бертран смолк на полувздохе и быстро оглядел спины десятка знакомых с детства приятелей-донов, усердно отвернувшихся, но норовящих все услышать и домыслить. В отчаянии Бертран махнул рукой, то ли провожая скачущего галопом Эо, то ли посылая его подальше.

– Говорят, в бестию были влюблены одновременно дон Кармелло и его сестра, – серьезно сообщил ближний из донов охраны. – Клянусь пресвятой девой, я начинаю понимать, почему. Это существо вызывает приязнь и отвращение одновременно.

– Вроде, ни с чем остались и дон, и донья, – расхохотался королевский пес Эппе, конем тесня охрану подальше от кареты. – Если оно чем и интересуется, точно не внешностью. Тем более нет в нем тяги к ночным похождениям. Зато я знаю толк в драках. И верую истово.

– О, ты исполнен святости, когда трезв, то есть день или два в году, – предположил Бертран, наблюдая, как слуги складывают ступеньку и прикрывают дверцу кареты. – Вперед, хватит бессмысленно тратить время на сплетни и прочие глупости.

Король остался в карете один, но ему казалось, что экипаж проседает на рессорах, перегруженный сомнениями сверх всякой меры.

Можно ли счесть нэрриха – союзником? Стоило ли отдавать перстень в залог союза? Что скажет Изабелла, когда узнает – а королева умеет узнавать то, что вообще ни разу не было сказано вслух… И, черт подери, король он или не король? Неужели он обязан всякий раз, принимая решение, оглядываться на патора, жену, влиятельных донов? Разве это – власть?

Глава 3. Кукла для плясуньи

Первый раз за все время телесной жизни Ноттэ приснился добрый сон, интересный, – такой, что от солнышка, щекочущего веко, пришлось отворачиваться и накрываться с головой, стараясь досмотреть и не проснуться.

Мотылек не спешил взлетать с раскрытой ладони, просто сидел и чуть покачивал крыльями. Ветерок их движения вздыхал без голоса – улыбался. Тьма делалась реже, как истертая ткань, и сквозь неё проступал свет. Тонкие лучики протыкали плетение нитей, сияли. Тень крыльев была перламутровой. Наконец, мотылек взлетел, ладони сделалось одиноко, легко… и это не огорчило, словно так и надо. В полете крылья обрели полную красоту, порхающий цветок вился и танцевал, скручивал воронку ветра. Поднимаясь в ней все выше, в большое золотое сияние.