Продавец времени - Евгения Витальевна Кретова Страница 12

Выбравшись на берег, рухнул в траву. Раскинул руки по сторонам и, широко улыбаясь, уставился в небо – по нему медленно ползли серебристо-розовые закатные облака. Так, глядя на них, домовой и задремал.

Он проснулся от того, что упал в воду. Вернее, ему это показалось – с головы до ног окунулся во что-то мокрое и ледяное. Будто ушат ледяной воды на него, спящего, вылили. Но когда очнулся и резко сел, оказался сух.

А на небе уже вовсю разливался красным золотом закат, чернил стволы, прятал в свои погреба краски.

– Проспал! Вот итить твою растудыть, проспал! – домовой схватился за голову.

Лесьяр велел собрать живицу, которой ночь еще не коснулась, а где ее теперь найдешь, если ночь вовсю расстилала свои покровы. Малюта вскочил на ноги, торопливо напялил сапоги и кафтан, не застёгиваясь, подпоясался, сунув за пояс и шапку. Встал, подбоченясь. Сон, выпустивший его так резко, трогал кончики жестких волос, серебрил мысли. Малюта проморгался.

– Че делать-то? – рассеянно бормотал. Выскочив на поляну, заметил, как один из последних солнечных лучей скользит по ней, едва касаясь верхушек высокой травы. Багряные блики играли на крыльях пчел, также собиравшихся на ночлег. Малюта побежал на противоположную сторону поляны, к еще окрашенным закатом соснам, на ходу доставая из котомки склянку для сбора живицы. Подлетев к стволу, привстал на цыпочки, чтобы оказаться выше – там, где ночь еще не коснулась сочащейся через трещины в коре смолы.

«Лесьяр пришибет же, – застонал: он успел собрать всего половину склянки, когда ночь окончательно накрыла круглую поляну плотным покровом, и ему пришлось спрятать собранную живицу в котомку и обложить кусками погорской соли дабы не подпустить тьму к собранному снадобью. Малюта с тоской посмотрел на другие деревья – сейчас самый сезон, мог собрать бы даже не на одну ярмарку, а теперь…

«Может, задержаться еще на денек, да собрать жициву завтра вечером? – подумал, но тут же отбросил эту мысль: росная вода испортится. Значит, придется возвращаться и быть выпоротым.

Малюта вздохнул. Присев на горячую еще от дневного жара траву, поджал ноги и почесал переносицу: как он так опростоволосился, сам понять не мог. Уж не околдовал кто? Он вспомнил глаза в тине, повернулся к ручью: на камнях сидела, улыбаясь Малюте, болотница, вычесывала отломленной веточкой из волос тину и зазевавшуюся рыбешку.

Домовой замер, бросил быстрый взгляд на охранные печати, оставленные Лесьяром: ярилина метка на первой от кромки воды сосне горела ярче солнца, освещая поляну. Болотница при этом, держалась от границы, очерченной Лесьяром, на безопасном расстоянии.

– Потерял что? – ехидно спросила, повела голым плечом.

Домовой, привстав и вытянув шею, нахмурился:

– Ты чего тут делаешь? Отродясь ваших сестер тут не водилось.

– Не водилось – завелось, – водяная жительница засмеялась. Смех болотниц был не такой серебристый и переливчатый, как у русалок, отдавал простудой и осенней прохладой. Только эта была совсем молоденькая, еще с зелеными, живыми глазами. И волосы струились серебристым шелком, рассыпались по плечам, едва прикрывая наготу нежити. – Ты вот здесь тоже не водился… а пришел.

– Я по делу пришел, и моя эта поляна. – пробубнил Малюта, оглядываясь по сторонам с беспокойством: из темноты на него смотрели еще как минимум пять пар глаз.

Болотница снова засмеялась:

– Так ли уж и твоя?

– Моего хозяина…

Болотница снова рассмеялась, перестала вычесывать волосы, бросила ветку в воду – та поплыла, подхваченная течением, вдоль берега.

– Не опостылело прислуживать аптекарю? – спросила. – Не пора ли вернуться домой, к свободному народу?

– Это к тварям, что ли, мертвячьим? Так то не свободные, то гиблые, – он говорил, а сам прикидывал, кто бы мог прятаться в сгустившейся темноте вокруг поляны.

Болотница тихо спустилась в воду, подплыла к середине ручья, к невидимой глазу обычного человека границе, прочерченной волшбой аптекаря. Замерла у срединного камня, посмотрела на домового призывно и ласково:

– Только мы служим самим себе, а ты прислуживаешь человеку. Который тебя ни во что не ставит…

– Который мне жизнь спас, – напомнил Малюта нахмурился: – ты дело говори, по которому пришла. Ведь не с речами этими пожаловала от ближайшего болота?

Болотница поджала губы, вздернула и без того острый подбородок:

– Разговор к тебе есть.

– Так говори.

– Так то не у меня.

Малюта подпоясался крепче, нахлобучил шапку:

– Так зови.

Тьма вокруг поляны зашевелилась, заблестела зелеными гнилушечными огнями. Сердце Малюты упало – поляну окружили кладбищенские мары, больше десятка, вся семья – старые, с иссохшей до черноты кожей, и молодые, зубастые, с иссиня-черными волосами. Та, что постарше, почти седая и дряхлая, подошла к самой границе очерченного круга. Положила трехпалую ладонь на невидимую стену света, оставив золотой отпечаток парящим в воздухе.

– Без зла в душе пришла, – проговорила хрипло. – С дарами… – Она кивнула, и мары достали склянки, доверху наполненные живицей. Малюта встрепенулся, в панике схватился за котомку, заглянул внутрь – в суете он и не заметил, что из нее исчезли почти все заготовленные Лесьяром склянки. Старая мара кивнула, подтверждая его догадку. – За сестру просим. У хозяина твоего томится наша Кхара́на, в неволе. Без воды и пищи. Помоги освободить ее.

Малюта, как завороженный, смотрел на мар. Он был одного с ними роста и племени, понимал их странный, гортанный говор и знал исконную, непобедимую силу, которой они владели. И от которой он, как и многие его соплеменники, отказался добровольно, решив связать свою жизнь с живыми.

– Как?

Старая мара пошамкала потрескавшимися губами:

– Проведи в его дом…

Малюта отчаянно запротестовал, замахал руками, закрыв уши ладонями, схватился за живот и затопал ногами – чтобы не видеть и не слышать преступных речей мар.

– Это для вас предательство – мать родная, а для меня дом Лесьяра – мой дом.

– Твой дом, говоришь? А сам готов наказание принять за ослушание и слабость, – мара кивнула на стоящие на световой границе склянки с живицей.

– Это мое дело! – Малюта закричал. – Не могу я ее отпустить. Не могу, не просите!

Старая мара разочарованно кивнула, острые плечи опустились. Она была такого же роста, что и домовой, такая же нескладная и худая, с лохматой нечесаной головой, а сейчас стала похожа на.

– Одна кровь у нас, – напомнила. – Веками одним народом жили, да только развели нас реки судьбы по разные берега, вы, домовые с живыми остались, нам, марам, оставив заботиться об усопших. Прошу облегчить страдания сестры нашей. А если не получится, избавить ее от них… – она посмотрела пронзительно и остро, добавив шепотом: – Ты знаешь, как.

И в следующее мгновение они отступили, смешавшись с тьмой. Малюта остался один, даже болотница куда-то запропастилась, может, уплыла, может, притаилась у брода. Только сверкали в остатках солнечных бликов от яриловой печати склянки, доверху наполненные живицей.

Малюта думал лишь мгновение, бросился к собранному снадобью и покидал в мешок, к погорской соли, авось Лесьяр не разгадает, кто собрал ее и исполнил его поручение. Вернее, его часть – Малюте предстояло еще на заре набрать росных вод, но с этим-то уж он не оплошает.

12

Он дождался утра – сидел, поджав ноги к подбородку, не смыкая глаз. Не от того, что боялся проспать. А от того, что чувствовал, как шевелятся кусты, ловил чужие недобрые взгляды в зарослях, шепот заветных слов, которые то и дело слетали с чьих-то губ, но разбивались о выстроенную Лесьяром защиту – домовой видел, как летели злые слова, словно хищные птицы, как ударялись о невидимую преграду, как та загоралась. И падали заклятья, рассыпались искрами. С шипением угасали и ложились на траву. А в том месте, где падали, оставались черные гнилостные лужицы.

Малюта старался на них не смотреть – было до тошноты жутко и противно.

Он кутался в кафтан, прятал в воротник курносый нос и сильнее нахлобучивал шапку. И ждал рассвета.

– Малюта, – послышал всплеск рядом и знакомый голос: болотница.

– Чего тебе?

– Почто зверем смотришь, иди к нам!

Малюта покосился на нежить, отвернулся.

– Знаю я тебя, только подойди,