Макс Фрай - Ветры, ангелы и люди Страница 14

Каждый хотел бы так

Стелла идет по Калле Арко, по улице Арок, Смычка, Короткого Промежутка Времени, или Дуги; нет, лучше так: по улице Натянутого Лука идет она сейчас, звонко цокая невидимыми каблучками. Невидимыми – потому что какой же дурак, вернее, какая же дура отправится бродить по Венеции в босоножках на каблуках. Стелла предусмотрительна, на ногах ее нынче удобные кеды, они отлично сочетаются с новым шелковым платьем в мелкий горох, идеальная обувь для долгой прогулки, но походка у Стеллы все равно остается такой, словно она цокает невидимыми каблучками. Это, кажется, просто от счастья, дополнительный способ хоть как-то выразить эмоции, некоторые в подобных случаях размахивают руками или просто улыбаются до ушей, а у Стеллы появляются невидимые каблучки, не слишком высокие, зато очень звонкие, подбитые солнечной медью, высекающей из камней искры, почти настоящие звезды, просто недолговечные – как, впрочем, и люди, и города, как вообще все.

Но это не важно, потому что прямо сейчас все у нас еще есть – искры-звезды, Стелла, кеды, невидимые каблучки, влажный воздух, июньское солнце над головой, пестрый струящийся шелк, Калле Арко и вся остальная Венеция, даже слишком много для одной маленькой Стеллы, но много – не мало, заверните, берем.

«Нумерация здешних домов запросто может свести с ума, – весело думает Стелла. – Хорошо, что мне не нужно искать чей-нибудь адрес, потому что в этом городе я не знаю ни единого человека, можно сказать, повезло, не придется метаться между сто тридцать пятым и тысяча двадцать шестым номерами, пытаясь сообразить, где тут четыреста сорок второй».

Сегодня утром у Стеллы задача гораздо проще: выпить кофе, желательно на улице и в тени, по цене полтора евро за чашку, а не шесть, как в кафе на Сан Марко и прочих добросовестно отмеченных во всех путеводителях дорогих забегаловках для туристов. И не из экономии даже, просто когда пьешь кофе по обычной цене для своих, сама становишься местной, не праздной богатой зевакой, а частью этого города – на целых десять секунд, на все три жадных, нетерпеливых глотка. А если покажется мало, всегда можно повторить.

А пока подходящего кафе не нашлось, Стелла стремительно идет по Калле Арко, по улице Арок, по узкой Тропе Натянутого Лука летит она как стрела в новом шелковом платье и кедах на стройных загорелых ногах, такая красивая, что прохожие невольно замедляют шаг, оборачиваются, глядят на ее торопливые отражения в темных стеклах немногочисленных витрин, любуются и, чего греха таить, втайне завидуют. Никто бы не отказался хоть немного побыть счастливой легконогой Стеллой, выпущенной из лука кудрявой стрелой, вот прямо сейчас сворачивающей с Калле Арко куда-то в сторону Калле Чинкве. Каждый хотел бы так!

– С местной публикой дела обстоят совсем не так просто, как может показаться, – многозначительно заметил Тони.

Я адресовал ему изумленный взгляд – это с кем ты сейчас разговариваешь? Точно со мной? И с какого перепугу, дорогой друг, мне должно было показаться, будто с местной публикой «дела обстоят просто»? Что бы это самое «просто» ни означало на твоем сегодняшнем языке, который ты и сам-то не факт что понимаешь. По крайней мере не прямо с утра.

Наконец сказал:

– Ясно, что просто дела в Венеции могут обстоять разве только с туристами.

– С туристами, – Тони зачем-то перешел на шепот и наклонился к самому моему уху, – все еще сложней. Потому что местные просто живут на границе разных, почти несовместимых миров, удаленных друг от друга на расстояние, равное сумме букв в слове «немыслимо», последовательно записанном на всех существующих и выдуманных языках – ладно, подумаешь, с кем не бывает, к подобному положению вполне можно привыкнуть, или хотя бы жить так, словно привык; мы с тобой это знаем. А доброй четверти тех, кто кажется нам туристами, здесь сейчас вообще нет. При том, что любого из них можно коснуться и ощутить живое тепло, я уже сколько раз проверял. И вот это совершенно не укладывается у меня в голове.

– Как это – «нет»? Это метафора? Хочешь сказать, они так оглушены впечатлениями, что бродят по городу в полубессознательном состоянии, и?..

– Никаких метафор, – улыбнулся Тони. – В каком состоянии здесь обычно бродят туристы, сознательном или не слишком, меня не интересует. Я совсем о другом.

И умолк, отвернувшись. Стоял, глядел то ли на зеленые воды Гранд-канала, то ли на сияющие нити, протянутые между небом и землей, видные тут невооруженным глазом, даже стараться не надо, скорее наоборот, почаще моргать, твердя: «Примерещилось, примерещилось», – потому что это сияние не только прельстительно, но и почти невыносимо для человеческих глаз, обычно устремленных во тьму даже на ярком свету.

Однако не вовремя он замолчал. Мне-то уже любопытно, о чем таком – «о другом»?

– Звучит немного нелепо, – наконец сказал Тони, – но по этому городу толпами бродят мечты.

– Что значит – «мечты»?

– Ну как. Согласно словарям, мечта – это «образ желанного будущего, в достижимости которого нет уверенности». Я бы добавил: не обязательно будущего. О прошлом тоже можно мечтать. А чаще всего мечтают о настоящем: «вот бы прямо сейчас…»

Стелла сидит на Кампо ди Сан Сильвестро. На красном пластиковом стуле сидит она, за белым пластиковым столом, накрытым зеленой как тина клеенкой, возле самого входа в кафе, такое старое, что успело позабыть свое имя, во всяком случае, буквы на вывеске стерлись, не разобрать ничего, кроме разве что нескольких: «а», «l», «v» и… нет, это уже просто царапина.

Стол расчерчен солнечным светом строго по диагонали, и за его правый верхний угол рукой не возьмешься – так горячо. Зато левый нижний угол стола темен и прохладен. А на границе между светом и тьмой, то есть, между солнцем и тенью, стоит белоснежная чашка, пока еще наполненная капуччино, крепким, густым, с пеной легкой, как облака, почти самым лучшим во всей Венеции, так уж сегодня повезло Стелле: все лучшее – для нее. Каждый хотел бы так!

За соседним столом, который пока полностью спрятан в тени, перекуривают рабочие, выскочившие перевести дух из дома напротив, где идет ремонт. За другим соседним столом, полностью оказавшемся на солнцепеке, сидит седой загорелый старик в черном пальто, слишком теплом не только для этого жаркого июньского дня, но даже для мартовской ночи. Но ему, похоже, совсем не жарко: сидит, положив ногу на ногу, с блаженным лицом, медленно потягивает кофе, читает газету, словно мерз перед этим три тысячи лет, и теперь ему надо очень много времени чтобы – не согреться даже, а для начала просто оттаять.

Ни старик, ни рабочие не обращают внимания на кудрявую Стеллу в шелковом платье в горошек и новеньких кедах, думают, она соседка, явно живет где-то неподалеку, пила здесь кофе вчера и неделю назад, и завтра наверняка снова придет, не станем донимать ее разговорами, нынче ей не до нас.

Стелла блаженно вытягивает ноги, заранее представляя, как счастливо они устанут к вечеру, косится на свое отражение в оконном стекле – надо же, какая красивая! Никогда такой не была. Осторожно, обжигаясь об раскалившуюся на солнце ручку, берет свою белую чашку, тут же ставит, дует на пальцы, снова берет, теперь уже вместе с блюдцем, делает небольшой глоток, думает восхищенно и немного испугано: «Боже мой, я действительно чувствую вкус».

– Видишь ли, многие люди мечтают побывать в Венеции, – внезапно сказал Тони.

Я даже опешил от такого его выступления. Что с моим бедным другом? Солнце голову напекло? Укачало на вапоретто? Врача? Или достаточно саркастической ухмылки – вместо холодного компресса на лоб?

Ладно, начнем с ухмылки.

– Не то чтобы это совсем уж шокирующая информация для меня.

– Не перебивай, – попросил он. – Мне и так очень трудно. Я сейчас пытаюсь сформулировать нечто невыговариваемое. Смертельный номер, специально для тебя! Местами оно звучит как чудовищная банальность – так что ж теперь, вовсе не говорить?

– Прости. По крайней мере теперь ясно, кто тут у нас балда. И кому солнцем голову укачало.

– Ничего, – отмахнулся он. – Так вот. С Венецией все, как мы с тобой понимаем, с самого начала настолько непросто, что само по себе признание этого факта – уже общее место. Но штука в том, что в последнее время стало еще сложней. Слишком уж много появилось завлекательной информации – книг, кинофильмов, рекламных путеводителей, красивых открыток, любительских фотографий в одном только Интернете, кажется, три миллиона, а сколько их прячется по семейным альбомам и персональным компьютерам в ожидании очередной жертвы, гостя, еще не оценившего уникальные кадры «я на фоне Сан Марко» – страшно предположить. А сколько стеклянного хлама, масок, флаконов, пачек бумаги для писем, клоунских колпаков, пикантных открыток и прочих будоражащих воображение сувениров пылится на полках квартир, в том числе тех, чьи хозяева никогда не бывали в Венеции, но регулярно, разрываясь между завистью и благодарностью, получали подарки от родни и друзей, представляешь? Я – нет. Но все равно содрогаюсь.