Дмитрий Гаврилов - Смерть за смерть. Кара грозных богов Страница 14

То копошился средь тюков, мешков да сундуков, как разборчивая мышь в мешке с зерном. То мерил шагами песчаный берег, кусал губы и заламывал руки. Затем метался, выискивая место, где бы товар спрятать от завидущих глаз, а не найдя – сам с тоской уставился на море.

Топить – жаль. Оставлять на берегу, где его непременно найдут бьярмы, разыскивая своих родичей, – ещё жальче. А вернуться быстро самому – вряд ли получится. В какой-то миг показалось, что Жедана вот-вот удар хватит. К счастью, обошлось.

Нажитое нелёгким купеческим трудом бросали и выплёскивали в море. Волны Онеги с немой благодарностью слизывали высыпанное и пролитое за борт. Но купцу казалось, духи чужой земли и чужой воды потешаются над ним, он рыдал. Убивался так, как не по всякому родному человеку случается.

Когда же лодья отошла от проклятого берега, кто-то «смышлёный» пособолезновал: дескать, добро нужно было спрятать в яму, в коей Ултен с ромейкой бьярмов схоронили. Вместо трупов, само собой.

Жедан, конечно, взбеленился. Раскричался: почему раньше этот дельный совет не дали?

Ромейка, как и положено, промолчала. Только взгляд опять стал таким, будто не покорная раба, а законная наследница всего змеиного царства.

Вот Ултен сказать не постеснялся. Оказалось, браниться по-словенски кульдей умеет не хуже, чем управляться с дрыном. Правда, склонения часто путал и ударения, поэтому оторопь, охватившая было мужиков, быстро сменилась безудержным хохотом. Даже безутешный Жедан малость повеселел.

Зато кульдею было не до смеха, он тоже едва не плакал: за отведённое время успели похоронить лишь шестерых. Остальных чайки начали терзать прежде, чем люди ушли. Одну, особо нахальную, Ултен самолично отгонял лопатой, а та всё не отлетала, уверенная в своём праве на поживу. И даже клюнуть успела непонятливого монаха, чем, конечно, потешила богохульных словен. Теперь горечь Ултена не мог развеять даже попутный ветер, гнавший лодью прочь – на восток.

– К вечеру войдём в устье, – сказал кормщик, вглядываясь в очертания берега.

А Жедан, наоборот, зажмурился: путь от Онеги до Кемского озера чуть проще, но их всё равно мало, даже если племянница с рабыней будут стараться наравне с мужчинами, волоками с таким отрядом даже мало груженная лодья не пройдёт. Придётся выбросить и оставшийся товар.

За подмогою некому идти, окромя его самого да кормщика. А как племянницу Затею с мужиками оставить. Олегов посланец сторожить лодью не будет, на убытки Жедановы ему наплевать – больно сам в Белозеро торопится.

При этих мыслях сердце купца билось пойманной в силки птицей и слёзы на глаза наворачивались, подобные морскому прибою. Он безмолвно вопрошал небо «за что?», но ответа так и не нашел.

Затея присмирела окончательно, глаз боле не поднимала. Даже на седатого кормщика. Тот пытался развеселить девицу, да без толку.

Дружинники отмалчивались. Загадывать, как преодолеть остаток пути, не хотелось никому.

Розмич клевал носом, обессиленный после ночи. В беспокойных коротких снах он снова и снова рубил бьярмов, входил в воду Онеги, чтобы оттолкнуть лодки, в коих покоились соратники. О чём-то спорил с одноглазым. Ещё ему снился крик Затеи, но во сне звучал иначе – не испуганно, а ласково. Будто не спасти просила, а обнять.

Только Ловчан угомониться не мог, приставал к кульдею.

– Ултен, вот ты ж нормальный мужик! – И перечислил, загибая пальцы: – Драться умеешь, браниться тоже, да и выпить не дурак. Может, и с бабами того?.. Так чего же ты в священники подался-то?

– Господь позвал, – ответил кульдей, поёжившись. Перечисленное Ловчаном он к достоинствам не относил, вспоминая – робел.

– Как это «позвал»?

– Ну… – Лицо священника стало задумчивым, взгляд потеплел. – Я в ту пору ещё мальчишкой был. Лоботрясом, как это у вас говорят. Шалил так, что и дня без порки не обходился. А однажды в храм зашёл и такую благодать ощутил…

– Благодать и всё? – удивился Ловчан.

Ултен удивился не меньше:

– А разве этого мало?

– Да ладно, ладно! Знаем! У нас одна баба как-то за хворостом пошла, да живот у ней прихватило. И тут, как назло, волки. Баба от волков драпает, а живот ейный успокаиваться не желает, наоборот – чуть не рвётся. И поди знай, от чего раньше помрёт – от зубов или разрыва кишок…

– Это-то тут при чём? – нахмурился священник.

– При том! Баба не выдержала, плюнула на волков да под ёлкой села. Опросталась. А после всему городу рассказывала: мол, такая благодать в тот миг на неё нашла, словами не описать. Ещё к волхвам приставала, уверяла, дескать, боги её в служительницы избрали, ведь абы кому такой благодати не посылают.

Кульдей оскорбленно отшатнулся, перекрестился. И если раньше всё-таки сомневался в словенской дикости, то теперь сомнений не осталось.

– Да как можно! Что ты мелешь, Ловчан!

– Это я про благодать рассказываю. Разная она бывает, понимаешь? И, как мне кажется, не всегда божественная. И отличить не всякий может! Вот баба эта до сих пор…

– Да дура она! – взвился Ултен.

– Волхв наш так же говорит, а она не верит. Всё про божью милость сказывает. Даже ж цельной жрицей быть пытается.

Кульдей едва удержался, чтоб не плюнуть.

– Ты верующих с юродивыми не сравнивай!

– Так она ж тоже верующая! Только в другое, в своё верит! И как, скажи на милость, её благодать от твоей отличается? Или ты тоже того… опростался?

– Тьфу на тебя! – воскликнул Ултен. – Бесово отродье!

Вот как объяснить дикарю проще, на пальцах? Хуже всего то, что Ловчан не издевается, всерьёз спрашивает. Действительно не понимает.

– Есть у человека тело, – чуть успокоившись, начал кульдей, – плоть от плоти, как говорится. А есть душа – суть бестелесная. Тело, думаю, – хотя бы та его часть, что ниже пояса, – нам от Дьявола досталось, и потому оно в земле остаётся, воспарить не может, а душа – она от Господа и к нему стремится. И главная задача Дьявола ещё и душу себе прибрать! – говорил он вдохновенно.

– Дьявол, это кто-сь такой будет? – осведомился дружинник.

– Это главный противник Божий. Чего бы Господь ни сотворил, всё этот его вечный враг испакостит, – пояснил Ултен. – И всё удовольствие, кое плоть испытывает, – от Дьявола, а коли душа радуется – то от Бога. Вот у бабы той, которая под кустом… что радовалось? Тело али душа?

– Рассказывает, дескать, и то и другое, – отозвался Ловчан серьёзно.

Ултен заскрежетал зубами. Разумных объяснений у него не осталось.

– Сперва тело порадовалось, – вывернулся священник. – Так?

Дружинник кивнул и, кажется, начал понимать.

– А уж после тела – душа. Значит, от Дьявола. Значит, не божья благодать, а так…

– Ну… а когда в баню сходишь? Там ведь тоже: сперва тело радуется, после – душа. И что, всё от твоего Дьявола?

Много лет прожил Ултен в Славии, но богословскими спорами не увлекался. Не с кем было. Все словены и русы с варягами от кульдея шарахались как от чумного. Теперь же, обретя достойного собеседника, коий и не думает насмехаться, слов священник не находил.

– А как же волки? – невпопад спросил он.

– Какие?

– Те, что за бабой по лесу гнались.

Дружинник криво усмехнулся, огладил светлую бороду.

– Разбежались. Она говорила – боги защитили, а народ, кто на этой поляне после бывал, о другом судачит. У волков нос-то чуткий…

– Да разве зверя запахом напугаешь?

– Смотря каким, – искренне развеселился Ловчан.

Помолчав, Ултен продолжил. Теперь говорил очень осторожно, всячески старался избегать опасных моментов.

– В общем, понял я, в церкви мне хорошо, как нигде более. И стал заходить туда при всяком удобном случае. Священник сначала не замечал меня. Вернее, не хотел замечать – в бытность мою озорником и ему немало хлопот причинил. Опосля священник понял, что искренне к вере Господней тянусь, и спросил о том, хочу ли всю свою жизнь служенью посвятить.

– А ты?

Ултен озвучил очевидное:

– Согласился. Сперва послушником был, после в монашью обитель уехал, постригся. – Священник указал на обритый лоб, который даже в путешествии умудрялся держать в порядке, старательно удаляя щетину.

– Не жалеешь?

– Нет. Господь милостив, он дал мне куда больше. Только человек, коий ставит плоть выше духа, может горевать о такой доле… Затем братья меня к себе в дюжину приняли, и как двенадцать есть апостолов с сыном Господа, так и нас двенадцать.

– А бывает у вас так… – оборвал его Ловчан на полуслове, – чтобы Господь сам являлся? Или посланцев своих являл?

Ултен прекрасно понял вопрос, но приподнял брови, дожидаясь пояснений. Ловчан же замялся, будто не свою, чужую тайну выдать собирался.

– Ну вот… Есть люди как люди. Живут себе, ничего волшебного не видят. А есть такие, коим то… дух подводный явится, то ещё какая… штука. Наши волхвы говорят, будто такие люди богами отмечены и вместо мирской жизни должны идти в услужение.