ЧВК Херсонес - Андрей Олегович Белянин Страница 18

Он был старше меня от силы лет на десять-пятнадцать, и в иной ситуации на обращение «юный друг» я бы обиделся. Но сейчас мне была нужна его помощь.

– Александр Грин, общая история искусств. А вы?

– Я Полипенко Виктор Никодимыч, – он без улыбки обнажил гнилые зубы, и мне слегка поплохело от одного их вида. – Ну что же, мой отважный Александр, вы жаждете найти пути наружу, к свободе, ветру, морю, кораблям, качающим древесные тела у пирса и мечтающим о море. Я помогу вам, заходите смело.

Мне ничего не оставалось, как войти в комнату, осмотреться и слушать.

– Судьба моя печальна, ибо я… Ох, вы тут не один пришли, однако?

Естественно, я обернулся к входу – посмотреть, кого он имеет в виду, – и в ту же секунду получил тяжёлый удар табуретом по башке. Звёзды, искры и разноцветные смайлики так и брызнули из глаз! Давненько меня так кустарно не кидали. Может быть, даже первый раз.

В себя мне удалось прийти лёжа на спине. Плечи прижаты железной спинкой кровати, ноги держит похожий механизм. Свободны лишь руки, но смысл, если я даже локтями толком пошевелить не могу. А странный мужик Полипенко тем временем потирал потные ладони и громко рассуждал вслух, словно бы меня и не было рядом:

– Мне выйти на свободу не дано, так боги порешили между делом. И если шаг мой пресечёт порог, то наказание неотвратимо и страшные клыки трёх псов в одном порвут меня в кровавые лохмотья. Так суждено! И смысл с богами спорить? Но если вдруг отыщется решенье…

– Э-э, как вас там? Виктор Никодимович, да? Произошло недоразумение. Пожалуйста, освободите меня, и мы вместе решим все вопросы. Я вам помогу.

– Поможет он? Но нет, едва ли по воле собственной нам станет помогать, – продолжал нервно читать странный мужик, сочиняя гекзаметр прямо из головы, словно для него это вообще плёвое занятие. – Хотя, возможно… то есть вдруг оно… как если б это было новою обувкой… Вдруг именно его стопа стать может мне желаемым мостом к свободе?

– Простите, вы о чём?!

– О вечном! – тут же откликнулся он. Его глаза лихорадочно блестели, а борода встала дыбом. – Смотри же, путник, что бывает с теми, чей норов, нрав, характер ли вольнолюбивый богам с Олимпа вдруг встаёт куском мусаки поперёк гортани!

Он отошёл от меня к дверям, подчёркнуто осторожно вытянул ногу вперёд, коснулся босой пяткой пола, и… раздалось неприятное шипение, а потом запах горелой плоти наполнил комнату. А тут, видимо, всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Впрочем, как оказалось, и на второй тоже.

– Ты видел? Видел?! Боги так взалкали! И мне не суждено покинуть проклятую тюрьму, вернуться к людям, вновь возродить стремление к общей мере. К стандарту золотому от Прокруста, чьё ложе и являлось миру мерилом вечным всяким из людей.

– Минуточку, – опомнился я. – Так, насколько я помню историю искусств, в греческих мифах Тесей поразил Прокруста, отрубив ему голову, не укладывающуюся в его же так называемый стандарт.

– Почти, – согласился Полипенко, и в глазах его на миг мелькнуло воспоминание о старой обиде. – Почти ему успешно удалось нанесть достойнейшему рану роковую. Он ел мой хлеб, он пил моё вино, он лёг в мою постель, не зная страха. Я был готов ему помочь достигнуть чистоты и совершенства всего лишь обрезанием ног на ладонь! Там явно было много! А он… а он…

Честно говоря, у меня на тот момент уже начал заходить ум за разум. Потому что всё происходящее казалось каким-то нереальным бредом из очень замороченных голливудских боевиков. Именно там герой за каким-то русским хреном (в случае Джона Уика – за белорусским, но всё равно хреном) попадает в засаду окончательно обуревшего людоеда.

Но потом этот кто бы то ни был – мужчина, женщина или ребёнок – выбирается сам, или ему приходят на помощь. Нервы, крики, кровища, но зато живой. В моём случае, прямо сейчас, ничего похожего на горизонте не наблюдалось.

– Но если я тебе отрежу ноги и с них сниму всю кожу, как змея снимает кожу раз в году, а после я одену на свою стопу стопы твои, так неужели боги увидят в смутном мраке коридоров реальную подмену? Это вряд ли…

Я вдруг стал неслабо паниковать. То есть сам факт, что в здании музея всё ещё находится опасный маньяк с креном в сто семьдесят пять градусов на всю башку, уже должен был бы вызывать хотя бы некоторое недоумение. Откуда он вообще тут взялся? У нас хранилище культурных ценностей или тюрьма для плохо скрываемых садистов, извращенцев и прочее?

– Так вот, когда бы кожа ног твоих мне послужила сапогами и я вдруг смог вернуться в мир людей, то разве это не благое дело, что ты помог в нужде страдальцу, ибо нельзя мне собственной стопой шагать через порог? А если то твоя нога, то можно! Восславь же небеса, ибо великой цели послужат две твоих отрубленных ноги…

– Пошёл ты в задницу, махровый извращенец, – я и сам не понял, как перешёл на приемлемый в гекзаметре стиль подачи речи. – Смирись с утратой собственного «я» и путнику всегда даруй свободу. Иначе будет страшен гнев богов! Они не склонны дать прощение убийце иль даже палачу, да, собственно, любому, кто когда-то поднимет меч против невинных душ!

– А ты невинен? Очень сомневаюсь…

Я понял, что мой единственный шанс выйти отсюда своими ногами заключён в забалтывании самодовольного, а потому доверчивого противника. Причём, дерись мы в честном бою один на один, я бы ушатал его меньше чем за минуту. Но вот когда мне и плечом не пошевелить, так вся надежда не на армейскую рукопашную, а исключительно на длину языка и яркость метафор. Но шанса мне не дали, так как негодяй начал первым:

– Но как же я могу снять кожу с ног его, пришедшего случайно? Нет у меня ножей, предметов острых, есть разве зубы, да и ногти, впрочем… Кто вдруг сказал, что это не оружие? Не знаю я, и вам оно, быть может, неведомо, однако ж… согласитесь…

– Аря-ря-я, – вырвалось у меня.

Когда это гад (не нахожу другого слова) всерьёз укусил меня за правую голень, то моё тело среагировало спонтанно: левая нога выскользнула из тисков, врезав мужику в челюсть!

Виктор Никодимович обо что-то запнулся и всем весом рухнул на незапертую