Антуан д'Эстет - Князь. Летопись Мидгарда Страница 2

– Бесперспективны!? Бесперспективны, говорите вы? – возмущался он только-что вынесенному его исследованиям вердикту Академического совета. – Но ведь едва ли не все науки обязаны снам. Месроп Маштоц создал армянский алфавит по подсказке ангела во сне; открытия математика Сриниваса Рамануджане принадлежат индуистской богине, писавшей уравнения в его снах; Фредерик Бакинг во сне открыл инсулин; Фридрих Кекуле увидел во сне молекулу бензола, а периодическая таблица Менделеева, как и история ее открытия, известна всему миру. И вы говорите бесперспективны? Простите, если утомил вас перечислением всех этих удивительных случаев, но я хотел лишь подчеркнуть, что сновидения внесли свой вклад в науку и могут сделать это вновь. А значит, у моих исследований есть перспективы! И не малые.

Но горячности и смелым амбициям молодого Фауста противостояла спокойная и рассудительная серьезность членов Академического совета.

– Тем не менее (и ты сам это заметил), – начал один из них в ответ на тираду Фауста, – все перечисленные люди были учеными, и все они были одержимы проблемой каждый в своей области, одержимы настолько, что, в конце-концов, находили ее решение. Да, во сне. Но никто из них не изучал собственно сновидений, потому, что человек одержимый сновидениями найдет во сне, – он пожал плечами, – лишь сновидения. Прости Фауст, но я вынужден повторить: твои исследования бесперспективны.

Фауст покинул Академию оглушенный, словно ему отвесили тяжелую оплеуху. Он шел по влажным после дождя улицам серого города, ни на что и ни на кого вокруг не обращая внимания. Он был подавлен и не заметил даже как ноги сами привели его к медицинскому институту, где он преподавал, работал и в одном из помещений которого, арендованном им специально для этих целей, проводил свои исследования сновидений. Теперь все это было ему уже не нужно: годы исследований ушли впустую, надежды обратились в прах, а планов на будущее не было. Абсолютно потерянным бродил ученый по своему кабинету с невидящим взором и отсутствующими мыслями, как вдруг, голову его посетило страшное в своей решительности намерение: «Мир сновидений – все для меня! Что ж, туда и отправлюсь!».

Дать себе отчет в дальнейших своих действиях Фауст вряд ли бы сумел. Он вышел куда-то из кабинета, вернулся, держа в руках пузырьки и пакеты с какими-то растворами, что-то вколол себе шприцем, что-то установил в капельницу и, наконец, лег на кушетку. Все это с механическим отсутствием каких-либо эмоций, будто то была дежурная процедура, а не опасное и рискованное погружение в состояние искусственной комы.

– Я продал бы душу за то, чтобы познать тайны этого мира, – повторил Фауст фразу, записанную утром в дневник сновидений, погружаясь в очередной сон. Только в этот раз, он засыпал не на ночь, а на целые годы. С риском никогда больше не проснуться.

Глава II

Первым, что увидел перед собой Фауст, был потолок. Не белый с чуть потрескавшейся штукатуркой потолок его кабинета в мединституте, а даже с виду тяжелая плита желтоватого песчаника. Впрочем, он не спрашивал себя: «Где я?» или «Почему песчаник?», – Фауст только видел, но мыслей никаких у него при этом не возникало. Потолок, стены, дверь… В дверь кто-то тихонько постучался, а спустя мгновение, она стала медленно открываться и, во все расширяющемся проеме, наконец, показалась головка рыжеволосой девушки. «Адалинда!», – вспыхнула наконец искра в сознании Фауста. – «Я сплю!», – понял он, и, последовавшее за этим чувство резкого падения, погрузило его во мрак.

Зато, потревоженный коротким вскриком Адалинды, проснулся Сильвестр.

– В чем дело? Что случилось? – забеспокоился молодой человек, поднимаясь с массивного сундука в собственной лаборатории, на котором и задремал после работы.

– Вы… вы парили над сундуком в воздухе, – наконец справившись с потрясением, пробормотала девушка.

Сильвестр засмеялся.

– Вам, наверное, показалось, сестра Адалинда, – поспешил он ее успокоить, – из-за дыма.

Сильвестр всю ночь готовил в этом помещении лекарства для храма, а под утро уснул, позабыв его проветрить, таким образом, помещение и впрямь было сильно задымлено, и Адалинда успокоилась, списав увиденное, на обман зрения. Молодой алхимик, тем временем, уже копошился в другом конце комнаты, возле стола с перегонными кубами, ретортами и мензурками. Он укладывал склянки с приготовленными ночью зельями в короба обложенные для мягкости сеном.

– Все лекарства готовы, – по ходу дела говорил он, – и я сам отнесу их в храм, если вы еще немного подожде…

Он не закончил предложение, а руки, до того быстро и уверенно укладывающие зелья, вдруг остановились в воздухе. Сильвестр замер. Адалинда, вновь встревоженная столь резкой переменой в поведении молодого алхимика от суетливости к полному ступору, попыталась его окликнуть, но Сильвестр не отвечал. С двумя склянками в каждой руке стоял он над алхимическим столом, будучи не в силах пошевелиться, а взгляд его, тем временем, с невероятной быстротой скользил по столбцам и строкам висевшей над столом таблицы.

«Периодическая система химических элементов!» – пронеслась в его голове мысль, определенно ему не принадлежавшая. – «Полная! И даже дополненная. Черт, да здесь более двухсот элементов!».

– Все хорошо? – предприняла еще одну попытку «вернуть» Сильвестра Адалинда, на сей раз, сопровождая свои слова робким прикосновением к плечу алхимика.

И даже столь легкого касания оказалось достаточно для того, чтобы вновь отправить Фауста в забытие. Одна из склянок выскользнула из дрогнувшей руки Сильвестра и разбилась.

– Да, да. Все в порядке, – наконец отозвался он, не вполне отдавая себе отчет в том, что не понимает причин внезапного ступора и удивления давно знакомой таблице, а, всего лишь, пытается придумать этому рациональное объяснение: – я просто… заметил ошибку в одной из своих новых формул.

И все же молодой алхимик был явно смущен случившимся и поторопился избавиться от неприятного ощущения.

– Ну вот! Все готово, – закончил он сборы. – Мы можем идти.

Но пусть от дома мастера-алхимика Зира до храма Исиды было не далеко, за время пути Сильвестр не единожды терялся в событиях, что не осталось незамеченным Адалиндой. Ее спутник пропускал мимо ушей некоторые вопросы и рассказы, часто переспрашивал, отвечал невпопад и вообще, временами, будто вовсе отсутствовал разумом и душой, а когда Адалинда обратила на это его внимание, не нашел ничего лучше, чем сослаться на то, что просто не выспался.

Фауст гостил в сознании Сильвестра все чаще, а провалы становились все реже и короче. Два разума сливались воедино: Фауст как бы подменял собою Сильвестра, впитывая его воспоминания, его знания об этом мире, саму его жизнь, не замечая, как теряет все тоже самое, но свое. Сильвестр же, постепенно растворяясь в Фаусте, терял власть над собой и уступал ему место. Продолжая свой путь через поселок, в котором прожил уже почти три года, он часто оглядывался, а порой останавливался и с непонимающим видом осматривался вокруг, будучи уже не в силах отделить интерес Фауста к этому месту от собственной к нему привычки.

Сильвестр и Адалинда приблизились к храму Исиды – матери и царицы богов восточного пантеона. Великолепная пирамида, из гладко вытесанного песчаника с золотой фигурой расправившей крылья женщины на вершине, была вторым по значимости святилищем Исиды на Сандаане, после храма в Халиф-ар-Саде. Впрочем, теперь, когда все внимание богов, и не только восточного пантеона, приковали к себе острова злосчастного Краеугольного архипелага, храмы, перестав служить резиденциями богов, стали временными приютами для беженцев все с тех же островов.

Сильвестр и Адалинда вошли внутрь. Далеко впереди, в темноте освещенного лишь свечами центрального помещения храма, Верховная жрица в роскошном одеянии из воздушных белоснежных тканей и золотых украшений и несколько почти обнаженных сестер самого высокого ранга, проводили ежедневный ритуал поклонения богине вокруг алтаря перед ее пустующим троном. Остальные служительницы Исиды, тем временем, корпели над десятками беженцев, размещенных в части боковых и задних помещении храма. Присоединилась к ним и Адалинда.

К тому моменту, когда Сильвестр и Адалинда входили в храм, молодой алхимик уже начал терять власть над собственным телом. Он стал часто спотыкаться, от судорожного подергивания мышц зазвенели в коробе склянки, а на лице отразился страх перед тем, что с ним происходит и выступил холодный пот, который он даже не мог отереть, потому как руки перестали его слушаться.

Когда Сильвестр с трудом разжал кулак, передавая короб с лекарствами жрицам, он был мало отличим от больных и несчастных беженцев, во множестве здесь присутствующих. А большинство беженцев пребывало в ужасном состоянии. Слишком долго они оставались на холодных, сырых и грязных землях архипелага, до последнего затягивая свой отъезд, и теперь, кашель, хрип и стоны несчастных оглашали стены приютившего их храма.