Антон Огнев - Человек из Утренней росы Страница 2

– Здравствуй, вестник доброго дня! – поприветствовал Тифей солнце. – Как рад я, что ты снова посетил этот уголок мира. Проходи, располагайся, разлейся долгожданным нектаром по нашей земле, напитай траву и деревья, согрей воздух, поделись и со мной – Тифеем – своим теплом.

В эти утренние минуты Тифей чувствовал себя просто превосходно. Как и всегда по утрам. Он ощущал какую-то легкость и чистейшую радость от этого разговора с солнцем, и, что самое удивительное, казалось Тифею, что солнце, словно очень близкий друг, понимает его, тоже желает ему здравствовать и действительно наполняет его своим светом, теплом и спокойствием.

А свет все лился и лился в маленькую комнатку, из леса доносилось пение птиц. За окном открывалась великолепная картина: горы Восточной сини покоились на светло-зеленом одеяле огромного бора, ослепляющие брызги солнечных лучей окаймляли природных великанов, то там, то здесь отражаясь золотым блеском на горных склонах, от чего синеватые исполины вдруг казались то светло-голубыми, местами сливаясь с небом, то зеленовато-синими, плавно уходящими в бор.

«Самое время окунуться!» – подумал Тифей и, быстро одевшись, побежал к озеру. Расстояние десятиминутной ходьбы на деле оказалось двухминутным бегом. Скидывая свою одежду на изумрудного цвета траву, юноша улыбнулся, представив себя знатным вельможей в многослойных шелковых, бархатных одеяниях, пытающимся стянуть с ног беленькие панталоны и кубарем рухнувшим прямо в озеро во всем этом нарядном великолепии. Не дожидаясь, пока полненький вельможа Тифей выберется на берег, Тифей настоящий выкинул нелепое видение из головы и с разбегу бросился в объятия утренней прохлады.

Наслаждаясь хрустально-искрящейся водой, молодой отшельник мысленно знакомился с новым днем: вот он возвращается в свою избушку, готовит себе завтрак – сегодня это яичница, травяной чай, ломоть вчера еще теплого хлеба, кусочек сыра и на десерт дикое яблоко или даже два – затем прогулка по лесу в направлении Хамати – нужно занести травы кожевеннику, в мастерской доделать две-три пары башмачков и прочее, и прочее. На кого-то мысли о предстоящих делах могли напустить тоску и с самого утра испортить настроение, для Тифея же подобные размышления были своеобразным ритуалом, каждое дело для него было наполнено определенным смыслом и своей ценностью.

Выйдя на берег, немного попривыкнув к покалывающему теплу во всем теле, Тифей взял свою одежду, опоясался рубахой и в таком виде, медленно ступая босыми ногами по колючим шишкам, сочной траве и мягкому мху, отправился домой.

Через двадцать минут молодой отшельник подошел к своей избушке и, с удивлением остановившись в семи-десяти шагах от нее, увидел, что входная дверь распахнута настежь. Внутри же слышались чьи-то голоса. Не зная, что предпринять – идти ли в дом, чтобы осведомиться у незнакомцев, кто они и что делают в его жилище, или же спрятаться за широкими стволами деревьев и выждать, когда, наконец, покинут люди его кров – замешкался Тифей и не заметил, как в дверном проеме появился огромного роста человек, не по-летнему укутанный в коричневый плащ. Виду он был сурового, седые волосы коротко подстрижены, взгляд зоркий – пристальный. На толстом кожаном ремне висел большой меч, под стать своему хозяину.

– Пришел, – проговорил сдержанно, но громко владелец меча и плаща.

Словно ожидавшие этого сигнала, в дверях показались еще две фигуры…

Глава 2

Дерига́б спокойно прохаживался по Хамати, премилому, вероятно, селению для его обитателей, но не для «лучшего стражника Овелона». Уже четвертую неделю он разъезжал по самым отдаленным населенным пунктам Терго́на, Ламра́да, Зуури́та… Маленькие городки, подобные этому, сменялись один за другим. После ухода Деригаба в каждом селении оставались одна-две семьи, которые он навестил: испуганные или злобные лица, заплаканные дети и жены, десятки умоляющих криков, сотни проклятий, пущенных вдогонку. Все эти люди по той или иной причине не заплатили за пользование землей, и именно он, Деригаб, должен был сообщить им об этом, а также о том, что время платежа уже на исходе, что, входя в положение бедных и обездоленных, коими не всегда были неуплатившие, Овелон Великий дает срок в одну неделю на добровольное погашение долга.

– Но так как некоторые несознательные поселенцы, нарушая все устные и письменные договоренности, игнорируя ежегодно случающиеся снежные осадки, которые должны были служить напоминанием о приближении дня уплаты годового налога, прикрываясь неведением или отсутствием денег, – вспомнил Деригаб, как надрывался Салу́фх, главный казначей Овелона, – отказывались в явной или неявной форме передать малую долю своего дохода на нужды истинного владельца этих земель, Овелон Великий повелевает единожды взыскать с них полную стоимость земельного участка.

Отдышавшись, Салуфх продолжал наставлять стражников, «отобранных на эту миссию за большие заслуги перед господином»:

– Вы, достойно показавшие себя за время своей службы, в виде награды имеете возможность еще раз доказать Овелону Великому свою преданность, наполнив его казну новыми поступлениями, раз и навсегда пресекая попытки коварного, неявного воровства.

Деригаб и два его сослуживца – худощавый парень Син и крепкий, с могучими руками, плечами… а также животом, который на невысоком туловище тоже выглядел очень могучим… мужчина по имени Карну́н – должны были проделать эту грязную работенку вместо Салуфховой свиты. Все это, не считая сезонного жалования, получила ночная стража, которая, будучи запертой в своей караульной комнатушке, сумела выбраться оттуда благодаря недюжинной силе Карнуна, и поймать с поличным странного вора, знавшего план дома Овелона, точное время смены часовых стражников и имевшего дубликаты всех ключей! Вряд ли целью пойманного человека было убийство самого Овелона, как потом утверждал, брызгая слюной и задыхаясь от гнева Салуфх. Скорее всего, шел этот ночной посетитель в потаенную комнату поместья, где, по слухам, прятал Салуфх казну и то, что сам наворовал приписками и недочетами. Об этом потом смекнул Син, по праву считавшийся среди стражников зорким как ястреб и хитрым как лиса, так что и в карты играть с ним не садились. Запоминал он каждую масть, которая в игре была, а по лицам угадывал самые тайные мысли.

– Беда, Деригаб, – прошептал он на следующее утро после происшествия своему начальнику. – Я в его связке заметный ключик видел… – Син собирался с мыслями. – Должно быть, от дома, но сложный, как рыбий скелет, и массивный. Потаенную комнату таким должны запирать. Был он только у самого Овелона, но к чему ему-то, да у Салуфха. Слышал, как он вчера заливался? Словно на ногу ему кто наступил. – Парень оглянулся по сторонам. – Вот и я думаю, не стал бы ты так кричать, будучи даже самым важным казначеем в государстве, если б вора поймали и на допрос отвели. Жаль, нем он оказался, эх… Сейчас, думаю, выпнут нас отсюда за сон в караульной, за то, что не нас перед домом задушили, иль зашлют куда-нибудь на край земель Овелона, чтоб любознательные до сговора не додумались да расспросами дела не пояснили. Только вместе нам держаться надо, Деригаб, а то ведь… Тихий всплеск, и канул Син, сбежал с награбленным или в драке задело. Там, за замком затейливым, много добра всякого… и зла достаточно, так что каждого купить смогут: целиком или по частям, язык, к примеру, дешевле обойдется, – многозначительно кивнув, подытожил Син.

Так и случилось: Деригаба Салуфх лично наградил своим собственным перстнем при общем собрании стражи. Как впоследствии объяснял Син, этим жестом казначей старался выделить начальника смены в глазах всех собравшихся, отвернуть от Деригаба друзей и товарищей. Затем Салуфх, опять же при всех, придрался к внешнему виду Карнуна, который явно выделялся меж высоких и суровых стражников своей упитанностью и добродушной улыбкой. Он-де «брюхастый увалень», «порочащий своим видом стройные ряды бравых молодцев и осмеливающийся претендовать на гордое звание личного караульного Великого Овелона»! – каркающим голосом выкрикивал тощий, сухой старик, то и дело останавливаясь и хмуря свой морщинистый лоб. Син был готов к обороне и без сомнения отстоял бы ее, если бы гнев Салуфха не сменился счастливой, самой кроткой улыбкой на свете. Вероятно, именно в этот момент казначей придумал решение проблемы – одно на всех…

Ночь снова застала троицу невовремя. Несмотря на то, что каждый селянин с неподдельной радостью готов был уступить им свой дом – лишь бы миновала беда, лишь бы в хорошем настроении уехали и как можно скорей, грустно улыбнулся Деригаб, несмотря на странную усталость, которая с каждым новым днем все настойчивее, все сильнее тянула к земле, сна не было. Непонятная тревога, неведомая пока его друзьям, мирно и беззаботно спящим, засела где-то в сердце, или нет, не в сердце. Оранжево-жгучей дрожью выедала она солнечное сплетение бесстрашного стража, готового к бесчисленным атакам врагов, диких зверей, злых колдунов, если бы, конечно, они появились, выйдя из древних сказок, здесь в Хамати. Однако вокруг – только тихая ночь, наполненная чуть слышным шепотом деревьев, огромное и такое близкое небо.