Евгения Богомолова - Человек, который хотел крылья. И другие фантастические рассказы Страница 2

Он довольно усмехнулся: «Знаковый возраст, да?»

– Вы с Иисусом по разные стороны баррикад, так что без аналогий, будь любезен. Ну что, мне про твои подвиги продолжить или заткнуться?

– Грубо как… – ухмыльнулся он и совершенно бесстрастно продолжил, – давай, валяй, продолжай.

– Сплошное разочарование. Зачем, скажи на милость? Ты и так все прекрасно знаешь. Или потешить свое самолюбие напоследок захотелось?

– Ну, в оставшиеся два часа мне же надо себя чем-то занять. А ты очень интересно рассказываешь… Ладно, судя в совокупности по выражению твоего лица и цвету крыльев, Небесная канцелярия мое дело рассматривать не будет – все уже решено: верх мне не грозит.

– Низ, кстати, тоже, – уточнил я.

Он безразлично пожал плечами и, взглянув на наручные часы, отвернулся. Я удивился. Надо же, и не беспокоит его, куда он вообще попадет. Вот только почему? Он как будто уверен в том, что мы в чем-то просчитались. Но в чем? Судя по его Книге жизни, никакого просчета быть не могло…

– А ты глубже копни, – будто прочитав мои мысли, ответил он. – Все, что я делал в жизни, все то, что ты уже перечислил, и то, о чем умолчал… Давай-ка сообразим вместе. Я ведь делал все это ради самого факта, во имя так сказать прецедента. Ради того, чтобы это БЫЛО! Ведь четкой грани между Добром и Злом нет. Вообще нет ни того, ни другого.

Он снова закурил.

– Нет ни Добра, ни Зла. Я понял это в двенадцать лет. Я тогда был в деревне у какой-то бабки, кажется, родственницы подруги матери. Ну, не это важно. Представь, большой старый дом, где все интересно, особенно подвалы и чердаки. Я был ребенком, помнишь? Однажды я залез на чердак и среди хлама обнаружил Ее портрет. Вернее, это был не совсем портрет. Это была мастерски нарисованная сцена Страшного Суда: вокруг умирали люди, в центре стояла Она. Прекраснейшая женщина, которая стала для меня наваждением. Я таких никогда потом не встречал, хотя и очень хотел найти. Тогда – факт остается фактом – я полюбил саму Смерть. А после бабка нажаловалась матери, что я целыми днями пропадаю на чердаке, пялясь на нарисованную полуголую тетку, и что вообще эту бесовскую картину давно нужно бы уничтожить. Мать ворвалась наверх и, увидев меня, без движения сидящего на полу перед картиной, по сути перед произведением искусства, схватила первое, что попалось ей под руку, массивный подсвечник ручной работы – я до сих пор до мельчайших подробностей помню это орудие убийства – и со злостью ударила им по картине, в клочья разрывая полотно и крича, что это причиненное картине – да что там картине, самой Смерти! – Зло впоследствии обернется Добром для меня.

Потом она собрала остатки полотна, вынесла во двор и развела большой костер. Мать разве что не устраивала пляски от счастья. Она-то думала, что теперь все будет как прежде, я опять стану ее любящим сыном. Я тогда не проронил ни слезинки, вообще не сказал ни слова в тот день. Я вообще больше с ней не разговаривал. Тогда это не я отказался от нее, это она от меня отказалась. Когда я сидел перед этой картиной, я сам был Вестником Смерти. И Она это знает. Именно поэтому Она зассала приходить сама, а прислала тебя. А ведь я тогда так хотел, чтобы и у меня были крылья! О, Вестник, как я хотел, чтобы они у меня были! С тех пор я жду Ее всю жизнь, чтобы носить эти черные как смоль крылья. Чтобы служить Ей. И все, что я делал – все ради этого.

– Чушь все это, – неуверенно пробормотал я. – Бред и галиматья.

– Вовсе не чушь, дружище! Мать была уверена, что делает мне добро. При этом она творила зло, да еще во благо себе. Скорее всего, она думала о том, чтобы я снова стал хорошим мальчиком, и люди не посчитали, что она такая поганая мать, воспитавшая сына-извращенца… Это же так просто, ну вдумайся! И как мне могло быть хорошо после этого?

– Замолчи, – я как-то вдруг сразу успокоился. – Ты меня не впечатлил. Ты много говоришь, Иуда Искариот, ты трепло. Многое из того, что ты мелешь – вранье. ОН дал тебе шанс все исправить, а ты опять заварил кашу, да такую, что мы уже замучились ее расхлебывать. Я все ждал, когда же ты спросишь, в чем провинился, но ты почему-то успокоился, когда я перечислил тебе грехи рядового человека. После этого я все пытался понять, в чем здесь подвох. В чем причина твоего спокойствия?

Он действительно был очень доволен собой, словно актер, вышедший на поклон в финале спектакля.

– Ты наверное думаешь, что когда крестился пару дней назад, стал безгрешным и невинным как младенец? Ну допустим… иногда прокатывает, – я прокашлялся, – но с обычными людьми. Но ты не обычный человек, Иуда, – ты предатель, ты предал сына Творца, когда…

– Ты недоумок! – он зло смотрел мне прямо в глаза. – Кретин! Это был…

– Ну да, точно, – я совсем не прореагировал на оскорбление. – Это же был прецедент. И поэтому тебе заказана дорога как в Рай, так и в Ад, о чем ты и сам прекрасно знаешь.

– В чем же мой грех, объясни!

– Ты наказан за смирение, Иуда!

– Неужели, – его бровь удивленно приподнялась. – Я думал – за гордыню.

– ТВОЙ ГРЕХ В ТОМ, ЧТО ТЫ СМИРИЛСЯ! – закричал я. – Ты смирился с тем, что ворота в Рай и Ад закрылись перед тобой. Ты смирился с тем, что тебя вернули на землю, которая омыта и отмыта кровью твоего предательства. Ты смирился с тем, кто ты и снова стал предавать. И тут ты совершил свой второй тяжкий грех – предал самого себя. И сделал это не ради самого факта, а потому что ты так ничего и не понял. Ты не понял саму суть, саму низость предательства, и это вторая причина, по которой ты наказан. Иуда, как же ты не понял, что никогда и не жил, а всегда был мертв? Ты был живым трупом, ибо так называются те, чья душа потерялась и бродит во тьме. А твоя душа потеряна, Иуда, и ты мертв с самого рождения. Именно поэтому Смерть всегда привлекала тебя больше, чем жизнь. Ты – великий грешник, Иуда, и поэтому я тебя забираю. Забираю к Той, кого ты любишь больше всего на свете, и ты получишь то, о чем так мечтал – черные крылья Вестника Смерти. Скажу по секрету, если ты будешь Ей хорошо служить, может быть Она даже найдет минутку своей вечности и для тебя.

Я завел руку назад и выдернул из спины крылья. Они немного кровоточили, но это были нормальные, вполне пригодные для Вестника крылья. Причем самой последней модификации. Иуда побледнел. Я подумал, что он сейчас потеряет сознание, но он выдержал.

– Что, не нравятся? Хорошие крылья. Самые лучшие выбрал. Думал, тебе понравятся.

– М-мне нравятся… – прошептал он.

Опять стал заикаться. И что за Вестник из него выйдет?

– Нормальный выйдет Вестник! – ответил мне Ангел-Хранитель Иуды, выпрыгивая из зеркала.

За время пребывания в мире людей Ангел-Хранитель слегка изменился. Крылья вдоль и поперек пирсингованы («Папа разрешает пирсинг только на крыльях», – смущенно шепнул он мне), – и как он только летает?! Руки сплошь покрыты татуировками, на шее толстая золотая цепь… Прикид как у заправского бандита.

Он подскочил к Иуде, дружески похлопал по плечу и сказал:

– Чего боишься? Ты хоть представляешь, с какими ребятами мне пришлось договариваться?

Он снял темные очки, и Иуда вскрикнул:

– Иисус! Ты? Мой Ангел-хранитель?

– Ты мой ученик, я не мог бросить тебя, не дав возможности получить искупления. Теперь ты свободен. Надеюсь, все же станешь тем, кем по сути рожден – Вестником Смерти. Надеюсь… А она вовсе не так красива, как ты думаешь. Смерть – это боль и страдания, это ненависть, а не любовь…

– Это когда агрессивный нежилец, не желающий мириться со своей участью, зверски избивает Вестника и приходится вызывать патруль, – шепнул я Иуде между делом.

– … Это предательство, а не дружба, – продолжал сын Творца, – это Добро и Зло, грань между которыми ты не видишь. Ты познаешь Смерть, Иуда, так как ты этого хотел, но всю оставшуюся вечность будешь несчастен, ведь что такое Жизнь, так и не поймешь. Мне жаль тебя, ученик мой, но ты сам избрал свой путь и задерживать тебя я не вправе.

Иисус повел плечами: крылья и его бандитское одеяние исчезли. Он остался в своей любимой мешковине.

Горестно так смотрит на своего непутевого ученика, а у самого в глазах слезы стоят. Я даже расстроился. Иуда, тот вообще просто рыдал. Ни слова сказать не может – уткнулся в эту мешковину и сопли свои размазывает.

А Иисус горестно смотрит, и, надо же, терпит, не отодвигается.

Я подошел к Иуде сзади и приладил крылья к спине. Это и в самом деле были хорошие крылья – встали как влитые. Правда Искариоту первое время, пока сумеет приноровиться к ним, придется походить с синяками. Переживет как-нибудь. Иисусу вон что из-за него пришлось пережить, и ничего… Правда немного сдвинулся на благе для всего рода человеческого, но это не мешает ему быть нормальным мужиком – с ним и за жизнь потрепаться можно, и настойки попить. Творец такую настойку на травах из Эдемского сада делает – просто невозможно оторваться. Будете у меня в гостях – обязательно угощу.