Алла Антонюк - «Как отрок зарею лукавые сны вспоминает…». Пантеистическая новелла Страница 2

Красною кистью рябина зажглась.

Падали листья. Я родилась……

Мне и доныне хочется грызть

Жаркой рябины горькую кисть.

Придя домой, я вспомнил, что прошлой осенью я заложил в одну из книг, приглянувшуюся мне своими старинными виньетками, листья деревьев, так поразившие моё воображение своей необычайной формой и яркой осенней окраской. Я бросился к книжной полке и стал отыскивать эту книжку, такую необходимую мне сейчас, – ведь мне не терпелось взглянуть, что сталось с листьями моего могучего древа. Я принялся перелистывать страницы и обнаружил среди виньеток, что даже засохшие, они были в отличной форме, сохранив всю причудливость конфигурации листа и привлекательность окраски. Сам того не ведая, я был теперь обладателем гербариев.

Среди моих трофеев особенно меня впечатлила одна ветка. Она больше всего подходила для того, чтобы сделать из неё самый настоящий гербарий, эту новую для меня диковинную вещь. Я вырвал из альбома плотный лист бумаги, аккуратно подравняв его по краям, и с помощью клея прикрепил к нему ветку рябины с гроздью красных ягод. Теперь нужно было раздобыть где-то лист кальки. Я залез в отцовский «дембельский» альбом, который он привез когда-то из Германии и которым так дорожил, в котором на моё счастье страницы были отделены одна от другой прозрачно-матовой бумагой, точно такой, как была мне нужна. Я знал, что получу взбучку от матери, но уже не мог остановиться в своём порыве детского сумасбродства. Я вырвал шуршащий лист из отцовского альбома и прикрепил его на свой благословенный гербарий. Оставалось только сделать на нём идентифицирующую надпись, но сам я сделать этого не мог, и мне нужна была помощь Томиного дедушки.

С детским румянцем на лице помчался я на следующий день к Томе со своим первым гербарием, чтобы дедушка помог мне надписать новое имя на этом моем первом сокровище из моей благословенной коллекции.

Как и Тома, я любил сам взращивать цветы. Она давала мне семена, которых у неё было превеликое множество. Я ожидал часа, когда посеянные мною семена взойдут. Ни с чем не сравнимое наслаждение было видеть, как долгожданный росток пробивался сквозь землю, как он выпускал упругий стебель, как отрастали его листья. Какие-то избранные spécimens мы пересаживали в отдельные горшки и баночки. Мы менялись отсутствующими у нас экземплярами. Словно таинственная лаборатория функционировала в недрах наших дворов.

Уже тогда зародилась эта захватившая, накрывшая меня с головой идея: каким-то образом поймать в плен красивейший цветок и увековечить навсегда для себя его красоту. Я начал собирать их со всей страстностью проснувшегося во мне охотника. Что искал я в них? Что таила в своей непроглядной глубине эта моя детская выходка? Я и сейчас с трудом даю определение этому моему сумасбродству.

Не всякий цветок, однако, мог заинтриговать меня. Когда я начинал делать свои первые гербарии, у меня не было чётко выстроенной концепции – всё происходило стихийно, как-то само собой. Эстетические принципы начали вырабатываться гораздо позже. Я собирал не всё подряд, доверяясь своему чутью. Чем роскошнее были цветы, тем вульгарнее казались они для меня, и чем проще были цветы, тем изысканней казались они мне. Как таинственное выражение загадочной силы жизни – были для меня эти простые, но благороднейшие цветы с благороднейшей душой. Я каким-то звериным чутьём определял нужный мне для гербария цветок, который непременно вписался бы в мою изысканную галерею, – от него должна была исходить первобытная сила и первозданная цельность.

Я не питал любви к садовым цветам, как питают тайную неприязнь к людям знатного рода. Их роскошные букеты ничего не обещали мне нового в смысле моих открытий. Мои цветы принадлежали к другому ордену.

Я был узником, прельщённым

неземной красотой

лишь моего

цветка.

Это дерева познанья

Облетевшие цветы…

Анютины глазки

VIOLA WITTROCHIANA

ФИАЛКА ВИТТРОКА

По утрам умываясь росой,

Как цвели они! Как красовались!

Но упали они под косой,

И спросил я: – А как назывались? —

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались – «анютины глазки».

Я садовником родился,

Не на шутку рассердился,

Все цветы мне надоели,

Кроме…

Самые разные цветы были участниками моих шальных детских забав – те, что своими головками, разинутыми створками, своим зевом или глазками походили то на птиц, то на зверей, то на музыкальные инструменты: львиный зев, космея, настурция, Венерин башмачок, мышиный горошек, стручки акации… Каждый раз какая-нибудь маленькая фея поджидала меня, сидя в цветке вьюнка.

Среди различных забав моего детства была ещё одна – самая настоящая страсть, неподдающаяся сейчас никакому объяснению, – создавать секретики. Не все знают, что это такое. Это чудо показала мне Тома. Это такой маленький тайничок, укромное, одному лишь тебе известное место. Основным мотивом этого паноптикума были анютины глазки, именно они здесь имели какую-то свою силу и свою власть. Я сразу ощутил их принадлежность к избранным существам. Ни у одного из цветков не видел я столь бесхитростного вида, и в то же время он был тот, которому не было равных.

– Хочешь, покажу тебе мой секретик? – как-то раз сказала Тома, взяв меня за руку, и грубо потащила к месту своего тайника. Он находился в тенистом палисаднике, где разрывая землю уверенной рукой, она буквально нащупала в укромном месте под деревом толстое прозрачное стёклышко. Счищая землю, словно пыль веков, она круговыми колдовскими движениями начала протирать стёклышко, и от её магических движений через стекло проступила чудная миниатюрная картинка – на фоне чернеющей бронзой земли на меня глядели огромные голубые глаза диковинного цветка. Причудливые листики, веточки, камушки, ракушки и стеклышки кольцом обрамляли этот маленький атласный букетик под землей.

– Что это за цветок? – спросил я, получивший доступ в какой-то доселе недоступный мне мир c его красотой подземных миниатюр из шелковистых цветов – с глазами и локонами, – лежавший совершенно в стороне от других миров.

– Это анютины глазки, фиалка Виттрока, – скупо, ничего больше не объясняя, отвечала Тома, и это название – с его звучностью, страстностью и волшебством – отозвалось во мне, как заклинание.

Мы ещё какое-то время любовались этим чудом, словно из ночи выглядывающим из-под стекла цветком, а потом она, будто спохватившись, что недобрый глаз может заметить тайное сокровище, начинала спешно зарывать его, плотно присыпая землёй.

У неё получались чудные секретики. Она брала, например, цветок колокольчика с его поникающей головкой и собранными в розетку листьями или выбирала удивительной расцветки бархатный цветок анютиных глазок – ярко фиолетовый, с желтыми пятнами у основания лепестков, с красивой каймой или полосками по краям, – и тогда из-под стекла на меня глядело какое-то таинственное существо. Такое же сильное впечатление произвели на меня и крупные махровые цветки львиного зева (если сжать этот цветок с боков, он и вправду раскрывал свою пасть, напоминая голову льва).

В тайне от неё я тоже начал делать свои секретики. Отыскивая нужные мне цветы, я готовил для них бархатистое ложе в обрамлении камней и выкладывал моё сокровище на фоне земли, накрывая его стеклом, будто стеклянной витриной в музее. Я всё копал и рыл землю, словно хотел докопаться до самого центра земли. И как великую тайну, показывал затем свои секретики другим ребятам, вдохновляя и их тоже на их собственные фантазии. Со всей своей непреходящей одержимостью и чрезмерной экзальтацией прибегал я в свои тайные места один, чтобы проверить, на месте ли мой секрет, не случилось ли с ним что, с эти моим сокровищем; или же чтоб изменить композицию, или вообще поменять место тайника, боясь, как бы чья-нибудь разбойничья душа не разорила его. И эти заботы вносили беспокойство даже в мои сны.

Из всех этих детских игр и забав – и что-то таинственное есть в этой «развязке» – родилось затем совсем другое, новое и бесспорно исключительное увлечение, прообразом которого и были мои нежные секретики.