Елена Клепикова - Наблюдатель. Параллельная жизнь Страница 2

– Мама, он же не будет жить! У него такие глаза… в них смерть.

– Да, сын. Сейчас его вытащат. У камней. Он найдет другой способ умереть.

Это было сказано. Словами. Сыну было одиннадцать. Пороги – четверка-пятерка. Дети моложе двенадцати не допускаются. Сын не попадал на этот сплав. Попал. Хотел. И мама у него умеет убеждать. На свою голову.

Глаза, в которых смерть. Не страх, ступор, паника, боль. Смерть. Зачем так рано, сын? Даже мне было двенадцать, когда впервые нырнула в такие глаза. Глаза отца за несколько секунд до смерти. Бездна и покой. И ледяной ветер вдоль моего позвоночника. Снизу вверх. По спирали.

Отец ремонтировал утюг. В последние два месяца я разбила их несколько. Роняла. Пластик бился. Приходилось покупать новые. Их, битых в разных частях, накопилось уже несколько. Из кусочков он собирал один. Рабочий. Отдал мне утюг. «Держи. Теперь сама все ремонтировать будешь» Я взяла утюг. Поправила ему простынь. Понесла утюг в другую комнату. Поставить на «место для утюга». Вернулась зачем-то.

Не ходил он уже месяцев несколько. А «перехаживал» уже несколько лет. С раком столько не живут. Так считали врачи и семья. Я не считала никак. Вообще не понимала о чем они это. Зачем в доме все эти странные вещи – куча носовых платков, каких – то полотенец, которыми пользоваться не станешь. Я вернулась в комнату к отцу. Вообще-то в мою. Меня переселили в другую, когда мама привезла отца из госпиталя уже не ходячим. И положили на мою кровать. Вернулась. Мама была в комнате у отца. Очень глубокий вдох. Без звука почти. Точнее, звук где-то сзади. Упало что-то. Глаза отца. Те, в которых смерть. Ненадолго. И навсегда. Мне было двенадцать. Я стояла между ними в золотисто-желтой комнате с занавесками со шкодными утятами и моим письменным столом. Одна. Мама лежала на полу. Отец в кровати. И я между ними. Абсолютно спокойная. Все. Теперь все ремонтировать самой. Красный пластиковый телефон с вертушкой. Номер военной части, фраза солдатику-связисту – «прошу соединить с санчастью. Мой папа умер». Невнятные причитания солдатика. и отчетливое «дверь открой! Открой дверь и не закрывай!» Она и так открыта. Главврач санчасти ворвался в эту дверь. Схватил меня в охапку. Мы ровесники с его сыновьями-близняшками. Их мать он похоронил за два месяца до этого дня. Без болезни. Она детский хирург. Закончила операцию и умерла. Одномоментно.

Он сидел на полу, на коленях, обхватив меня руками и качал. Как маленького ребенка. «Плачь, девочка. Плачь, пожалуйста.» Я не плакала. Смотрела на лежащую маму и отца. И не думала ни о чем. Все. Теперь путь без меня разбираются. Все, что надо, я сделала. Их много сейчас тут будет.

Глаза, в которых смерть… Был предпоследний день мая. Через неделю я пришла в школу. Было две недели летней практики. Пололи сорняки вокруг школы. День на второй я потерла глаза, вырвав какой-то сорняк. Зрачки расширились. Картинка поплыла. Глаза промыли. Картинка все равно плыла.

Очки я надела в сентябре. Не видела ничего даже с первой парты. А на первую парту меня сажать было не желательно. Вокруг меня должны были сидеть двоечники (троечники, конечно). Плотненько. Оба варианта любой контрольной я делала минут за 30. Все должны были успеть списать. Очевидно, что никаких проблем «очкариков» у меня не было. Да поубивали бы мои двоечники-троечники любого, кто вякнул бы что-нибудь в мою сторону. По любому поводу. Не только про очки. Эти ребята умеют благодарить. Как умеют так и защищают. Они создают охранный кокон. Пробиться через него почти невозможно. Ни снаружи ни изнутри. Три года я жила в этом коконе. Пока они не разъехались по техникумам и ПТУ. А дальше началась другая жизнь. Без защиты.

Ведьмин суп

«Здорово. Но – пас» – ответила я на предложение пойти в лес на выходные. Июньский выход – традиция. Люблю его больше, чем майский. Просто плотные выходные намечались. Утром не выдержала. Хочу. Пусть без ночи. На пару-тройку часов. Организатору позвонила уже с половины пути:

– Приеду через час. Надо что-то купить по дороге?

– Все есть. Приезжай. Хорошо тут у нас.

Подъехала к лагерю. И правда, хорошо тут у них. Все при деле. Тут с малышом, лет двух, играют. Там, кружком, играют во что-то настольное. Несколько групп в разных частях лагеря общаются негромко. Одна из них у костра. Что-то очень важное обсуждают. Лица чуть напряженные. С них и начну. Ритуал обнимашек-целовашек. Обязательный, вроде-бы. Но честный. Уютно нам вместе. А видимся не часто. Народу в лагере не много. Человек 15 всего. Палаток больше. Разошлись. В лес, на озеро, к реке.

– Что у вас с окрыленными женщинами – спрашиваю – накормили или распугали?

– Да, фиеста у них, похоже. Соскучилась? Зайди в черничник. Разбуди. Репеллента много. Отобьемся, если что.

А я там уже была. Комары спят. И грибов нет. Их вдоль поляны много обычно. А на бревне, около костра, гриб лежит. Один. Большой. Подосиновик.

– Где гриб нашли? – спрашиваю

– Машка нашла, не знаем где. – отвечают мне

– Ху из Машка? – спрашиваю. Много Машек у нас

– Собачница. – отвечают.

Ого! Этой Машки в Москве давно не было. Лет пять не виделись уже. Для меня – подарок. «Маугли.» Лес чувствует и любит не меньше меня. «Собачница» – не шутка. У нее действительно много собак. Своих, на передержку берет, стрижет, лечит иногда. Приезжала к ее своре не часто. Классно у нее всегда. Набегаешься с псарней от души. Ноги отваливаются. Голос сорвешь. А хорошо…

Конец ознакомительного фрагмента.