Павел Васильев - Вечна только тьма. Из пыли времен Страница 2

Отец наблюдал, как ладонь дочери с опаской касается солнца на картине. Маленькие пальцы осторожно трогают, отдергиваются, трогают вновь – проверяет, не обожжет ли. Детские губки надуты, рука тянется медленно и осторожно, словно хочет погладить «колючий клубок», а тот фыркает, сворачиваясь, оставляя лишь угольный носик принюхиваться из иголок. Но девичье любопытство вновь и вновь берет верх и толкает руку вперед.

Даже в рваном свете пламени, картина выглядит удивительно живой.

Теперь за окном куда меньше красок. И все – с налетом серого. Уже и не осталось тех, кто видел другие времена, но инстинкты не умирают. Кровь помнит все…

– Но чем старше становился Мир, – продолжал отец, – чем больше жизни, созданной Богами и их детьми, появлялось в нем. Тем меньше Боги успевали следить за всем. И они передавали часть власти своим детям, а те своим. А кому не доставалось, разбредались по миру, населяя его и забирая малый кусочек, чтобы иметь хоть что-то свое. Место, где они сами себе были Богами.

Лита вскинула голову, оторвавшись от полотна, васильковые глаза блеснули.

– Значит, все мы – дети Богов?

– В каком-то роде, да, – кивнул Деррис.

Меж бровей девочки пролегла складка, вздернутый носик задумчиво наморщился.

– Но… ты говорил, что Перворожденные опасны? Что они не любят нас?

– Говорил, – вновь кивнул отец.

Поджав губы, дочь разглядывала вышивку; непослушная прядь вновь упала на лицо. Пальцы скользили по стежкам, чуть царапая ноготками зеленую траву, «окунались» в прозрачную воду.

– Но почему они не любят нас? – глаза девочки вновь обратились к отцу. – Мы же, получается, их дети?

Губы Дерриса растянулись, складки вынырнули из бороды, очерчивая щеки, а у глаз собрались морщинки; из груди вырвался смешок, пламя сверкнуло на белоснежных зубах. Рука вновь отвела непослушную прядь с лица дочери.

– И в кого ты такая умная?

– В маму, – Лита довольно вскинула подбородок, ластясь к широкой ладони. – Ты сам говорил.

– Ну, да, – усмехнулся отец, не отнимая руки; черные локоны шелком струились сквозь пальцы, щекотали кожу.

– Почему они не любят своих детей? – не унималась девочка.

Деррис протяжно вздохнул, собираясь с мыслями. Взгляд скользнул за окно, где кружила вьюга, делая мир хоть и непроницаемым для взора, но все же чуть светлее.

Безудержная любознательность Литы нередко доставляла хлопот и беспокойства. Пытливый детский ум постоянно жаждал знаний, а память услужливо хранила любую полученную информацию, запоминала все подряд и никогда ничего не забывала.

И именно поэтому слова должны быть обдуманы и взвешены. И понятны, хоть и сообразительному, но ребенку.

– Точно так же мы отбираем плохие яблоки. Например, гнилые или червивые.

Девочка хитро прищурилась, явно собираясь сходу возразить. Но что-то поняла, губы сомкнулись, а лицо помрачнело.

– Значит, мы… – детский голос дрогнул, – плохие?

Деррис, печально улыбаясь, смотрел на дочь. Ладонь тыльной стороной коснулась девичьей щеки.

– Нет, малышка. Мы – не плохие. Мы – другие. В плохих яблоках тоже есть семена, из которых могут вырасти хорошие яблони и принести замечательные плоды.

На юном лице мелькнуло понимание, а Деррис продолжал:

– Не всегда можно сразу увидеть то, что внутри. Особенно, если не привык заглядывать глубоко, – и легонько щелкнул дочь пальцем по носу.

Лита просияла – картина скользнула с колен, – и руки обвились вокруг отцовской шеи, а звонкий голос шепнул на ухо:

– Значит, они еще полюбят нас. Старые яблони сменяются новыми, не спрашивая никого!

Серебристый свет полз по стене, цепляясь за раму холста. Лита смотрела на картину и любовалась.

Золотое Солнце играло опасными лучами. Но в детских глазах не выглядело смертью и разрушением, а показывало – каким чудесным может быть мир. Богатое воображение рисовало перед взором густой «нефритовый ковер», трепещущий от легкого дуновения ветра, мелкую рябь на чистой лазури журчащей реки, сверкающей бликами…

Шум грубо выдернул в серую, остывающую комнату. С улицы доносились крики, а спустя мгновение к ним прибавился звон металла. Грохот, что звучал сперва далеко, быстро нарастал. Вопли становились громче и ближе, множились. Звон металла сменился лязгом, будто одновременно заработали сотни кузнецов, и сотни подмастерьев потянули цепи мехов, раздувая горны. Пламя в камине испуганно дрогнуло и спряталось.

Лита села в кровати, настороженно прислушиваясь к суете. Стены замка смазывали звуки, но девочка понимала – доброго в этих криках мало.

В коридоре раздался топот, дверь с грохотом распахнулась, едва не сорвавшись с петель, и в комнату вбежала мама. Рука придерживала подол ночной сорочки, чтобы тот не путался под ногами, растрепанные пряди свободно струились по плечам, а на красивом, обычно улыбчивом, лице читалась тревога. Черты напряженно обострились, сделав овал несколько угловатым, подчеркнув ямочку на подбородке. В лазурных глазах билась тревога, и казалось, они несколько угасли.

– Лита! Вставай! – женщина кинулась к кровати, резко срывая меха, ладонь стиснула хрупкое запястье. – Ну же, скорее!

Сумрачные коридоры Хемингара встретили унылой пустотой. Каменный пол холодил босые ноги. Гербовые знамена на стенах чуть вздрагивали, когда они пробегали мимо. Знакомый запах смолы и воска в разбавленном свежестью воздухе привычно щекотал ноздри.

Но среди ароматов присутствовали и другие, незнакомые Лите.

– Куда мы? – тихо пролепетала девочка, еле поспевая за матерью.

Ранна не ответила, крепче сжав маленькую ладонь.

Каменные ступени мелькнули под ногами, и открылся тронный зал.

Обычно пустующее помещение, заполонили Свободные Охотники. Женщины успокаивали хлюпающих детей, многие всхлипывали сами. На мужчинах бряцали доспехи. Часть стражи отгородила массивные, обитые сталью, двери алым барьером плащей. Другие подгоняли женщин в сторону кухни, расположенной в глубине зала.

Десятки ног топтали ковровые дорожки, что стелились до возвышения белого, вырезанного из кости, трона. От суеты нервно дергались чадящие факелы, стреляли бликами серебряные мечи на алом поле знамен. И за всем этим с любопытством наблюдали существа, похожие на ящеров с перепончатыми крыльями, застывшие в глухих арках стен.

Высеченные из камня, они выдавались по обе стены тронного зала, застыв на гранитных пьедесталах. Под чешуйчатой броней, заботливо выведенной камнетесом, бугрились мускулы. Костистые головы, усеянные шипами и отростками, а некоторые – увенчанные рогами, замерли в ожидании. И драгоценные камни глаз различных цветов взирали с высоты огромного роста.

Ни одно из существ не походило на другое, но всех объединяло безмолвное величие.

Отец, рассказывая мифы и легенды, называл их Крылатыми Змеями или Древними драконами. Но среди всего многообразия Лита отдавала предпочтение одному, что возвышался за троном, словно страж за спиной правителя.

Айдомхар – так его называл отец. Самый могущественный из Древних драконов.

Из сомкнутой пасти отполированным камнем выпирали клыки, а на гранях обсидиановых глаз отблесками играло пламя факелов. И казалось, будто огонь живет в них и рвется наружу. Мускулы перекатывались под чешуей, стоило отступить в сторону. А если приблизиться к трону, Крылатый Змей нависал могучим исполином, всматриваясь в рискнувшего потревожить покой – немногие выдерживали бездонный взгляд, чтобы не склонить голову в учтивом поклоне.

На широкой груди Айдомхара выдавались изогнутые роговые отростки – не менее грозное оружие, чем острые когти. Широкий лоб переходил в толстые короткие рога, и дальше по спине в два ряда бежал массивный костистый гребень. Иссеченные вздутыми жилами передние лапы опирались на меч, вонзенный в гранитные плиты пола. А раскинутые кожистые крылья, обнимали двух драконов, стоящих по бокам.

Левое крыло заботливо укрывало изящного Крылатого Змея с изумрудными глазами. Более плавные обводы тела придавали ему грациозности и утонченности, но шипы, обрамляющие челюсть и обтянутые перепонками, не оставляли сомнений в свирепом характере – такие «украшения» ни к чему мирному существу. Голову Змея венчали короткие рога, изогнутые, словно плечо лука, а кости поменьше красовались на лбу, будто корона. Во взгляде бушевал смарагдовый гнев, прожигающий до костей.

«Райгруа, – говорил отец, держа еще маленькую Литу на руках, – один из Древних драконов, что в Начале Времен делили мир с Богами. В небе нет равных им и по сей день. Даже теперь, когда драконы ушли, самые бесстрашные птицы не рискуют подниматься выше облаков».

Коготь правого крыла Айдомхара покоились на плече Эйграмера. В отличие от Райгруа, сложением Змей не уступал любимцу Литы: валуны мышц, перетянутые тугими жилами, масляно блестящие пластины груди, лобастый, угловатый череп, увенчанный длинной спиралью роговых костей.