Елена Асеева - Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея Страница 3

– Алёнушка, Орюшка! – в который раз позвала внучат Обрада, да сделав несколько шажочков вперед, подмявши ногами земляничные кустики, вышла из тени ели, в сиянии солнечных лучей поигрывающей зелено-голубой пеленой, на опушку. Бабушка недовольно качнула своей крупной головой, самую толику взволновав седые, длинные пряди волос, все еще густые и укрывающие плечи, видимо, тем проявляя недовольство, а потом неожиданно резко оглянулась. Обрада днесь даже не успела вздохнуть, поставить на оземь небольшую плетеную из лозы корзину, как из леса, на полянку вылез густой черный дым. Словно чей-то огромный язык, он махом окутал ее образ, а после принялся плескать сразу во все стороны: вверх, вправо, влево и даже вниз, черно-сизые долгие чадные лохмотки.

А уже в другой момент, вся кулига, и лес, и небесный свод с власами облаков на нем, и само красно солнышко сокрылось в том плотном черном киселе, где схоронившимся обок ствола ели, под ее могучими ветвями, сестрице и братцу стало тягостно вздохнуть. Попервому вздохнуть, а опосля и выдохнуть. А дотоль плывущий округ кисловатый аромат хвои сменился на горечь, вроде в рот детишкам сунули уголек из печурки. Перекачивающая же своими парами морока, теперь погасила все звуки, досель живущие в гае и отдельными рыками, трелями, шипением, жужжанием, треском, хрустом, создающая его многозвучье, а потом вспять наполнилась далекими окриками да воплями людей, и совсем близким ревом звериным, свистом соловьиным, шипением змеиным. И того дикого гула испугавшись, ребятишки торопливо с корточек вскочили, да ладошками уши закрыли, головами замотав, принялись Обраду звать-величать:

– Баушка! Баушка! Идей-то ты? Чё эвонто за гам?

А Обрада деткам в сей раз не откликнулась, руками мягкими к груди их не прижала, сберегая от печали и бедствий…

Лишь сильнее кругом засвистело, зашипело, зарычало, точно что-то тянулось ноне к детушкам, хоронившимся в густых ветвях ели. И тем чуждым, гиблым звукам внезапно добавился рокот, шелест, шорох и вроде трескотня ломаемых ветвей, поваленных стволов. Такой грохот иногда приходил с грозой. Да только гроза всегда приносила дождь, молнии, и ветер, порой она также осыпала землю-матушку губительным градом, али спускала ветровороты ломавшие деревья и ветви, как лучины. И тогда бабушка Обрада, успокаивая внучат, толковала, что сие скачет по небушку вольный, шальной конь, с черной гривой и долгим сизо-серым хвостом, поколь богами не взнузданный, оттого и резвящийся без их ведома. Она еще говаривала, что кады-нибудь явится в Явь бог с мощными плечами и крепким станом да оседлает того коня, и ужоль тогда тот не будет озорничать более в небосводе, не будет ветви с деревьев срывать, да крыши в домах молниями поджигать.

Да только в этот раз то не гроза была. Не конь божий, хоть и шальной, шел по небесам, стряхивая со своего сизо-серого хвоста и черной гривы дождевые потоки, пущая с-под копыт яркие молнии. То было нечто иное и дюже страшное, дикое и злобное. Пугающее ребятишек так, что они сызнова заголосили, принявшись взывать к бабушке и сродникам. И тотчас утих хруст и хрипы, словно подбирающееся во мраке существо замерло, а потом ощутили братец и сестрица легкое дуновение, кое окутало их тела и легошенько тьму в сторонку отодвинуло так, что округ них вроде посерело. И сызнова стала просматриваться бурая, шероховатая кора мощного ствола и даже сизость ветвей плотно укрытых хвоинками. Тьма, впрочем, не ушла, а тока вынырнула из-под дерева, оставшись булькать вокруг нее, вроде не смея тронуть ребятушек и единожды не желая оставлять их в покое.

А лапники ели внезапно и вовсе шелохнулись. Спервоначалу лишь те, каковые к оземе льнули. Ветви медлительно воспряли от почвы, единожды качнувшись вправо-влево, и тем движением скинули с себя все покоящиеся на них малые сухие ветоньки, да опавшие шишки и хвою. А посем ожили и те лапники, оные отвесно располагались к стволу, да принялись плавно и неспешно изгибать свои концы, переплетая меж собой махие ветоньки, хвоинки, тем самым сооружая преграду для черной мороки, звуков и запахов которые она несла. Не прошло, кажется, и нескольких мгновений, когда ветви свившись промеж себя, образовали подле детишек заслон, как впереди, с боков, так и позади. Они не оставили даже в доступности вершину ели, где ветви шелохнувшись, одновременно, опустились вниз, эдак прикрыв собой переплетенные лапники подобно крыше. И тотчас внутри образовавшейся сени серость сменилась на голубизну, и сами плетеные веточки, хвоинки легошенько засветились нежным синим светом, ровно звездочки в летнюю пору на далеком небосклоне, а прекратившееся дуновение своим последним вздохом, обдало детушек ароматом выспевшей землянички, давеча снятой с куста.

– Батюшка, матушка, баушка, – чуть слышно шепнула Алёнушка, все поколь удерживая ладошки обок ушей, и испуганно глянула на притихшего Орюшку, стоящего напротив.

– Чё эвонто таковое? – и вовсе еле-еле дыхнул братец, захлопав большущими соломенными ресницами, на оных, кажись, также светились синим светом звездочки али только слезинки.

– Тише детоньки, тише… – ноне просквозила вокруг ребятишек та реченька величавая, и сызнова малешенько вздрогнули лапники и хвоинки на них, а с обратной стороны сени еще сильнее чего-то загудело, захрустело и взвыло, вроде жаждая ворваться и похитить все живое да дышащее.

– Не толкуйте, молчите, дабы не услыхал вас лютый Скипер-зверь и егойные злыдарные приспешники. И не выхватили они вас с-под ели, да не утащили во палаты Скипер-зверя далекие, во черных скалах прячущиеся, – вдругорядь проплыло толкование кругом и будто впорхнуло в ветви дерева, слегка приглушив сияние прикорнувшее на кончиках хвоинок. И внутри сени самую толику потускнело, точно в пасмурный осенний денечек, да стало еще слаще пахнуть земляничкой.

А Алёнка с Ореем враз смолкли и даже рты ладошками прикрыли, освободив от них уши. Поелику поняли сестрица да братец, что их обороняет какое-то доброе создание, вызволяя от губительных подручных злобного чудища Скипер-зверя, каковой почасту терзает люд славянский.

И послушно исполняли детки указания светлого духа, и с тем, единожды, неосознанно претворяли предначертанное им Макошью…

Той самой, Великой Ткачихи, каковая нынче, высоко в далях небесных, охваченных голубой морокой, сидючи на лавочке возле прялки, рассматривала сотканное ею полотно Мира. На каковом в витиеватых узорах, посередь нитей-судеб самих богов трепетало, ярко переливаясь, волоконце-судьба двух простых ребятишек, сестрицы да братца, Алёнушки да Орюшки.

Глава вторая. Земляничница

А околот ели все поколь рокотало, хоть и приглушенно, но дюже устрашающе. И Алёнка с Ореем поглядывая друг на друга изредка вздрагивали, и тады еще ярче разгорались на ресничках обоих ребятушек синие капели слезинок таких точно, каковые поблескивали на хвоинках ветвей. Прошло достаточно времени, когда рокотание вроде как откатило от дерева, одначе продолжив чуть слышно посвистывать и шипеть где-то там вдали, все покамест перемешиваясь с отдельными окриками людей.

А потом опять же сразу наступила тишина. Плотная такая, в коей не слышалось даже малого комариного писка, почасту витающего в лесной чаще нынче в начале липеня, месяца разграничивающего летнюю пору времени. Впрочем, безмолвие внутри ели длилось совсем чуть-чуть, ибо уже в следующий сиг Орей убрал от лица обе ладошки, высвободив рот, и качнув головой в сторону ветвей, шепотом вопросил:

– Небось, энтов Скипер-зверь и егойные злыдарные приспешники убрались из гая.

– Т-с… – беспокойно дыхнула Алёнка, так и не высвобождая рта, вспять того плотнее прижала к устам длани рук да живо замотала головой, призывая и братца к тишине.

Орюшка резко вскинул вверх правую руку и обтер долгим рукавом рубахи свой нос, собирая на ее льняное белое полотно прозрачную слизь.

– Прекрати нюни утирывать рубахой, – убирая руки от лица, торопливо молвила девчушечка и легошенько выпучила вперед красные губешки, тем самым выражая недовольство. – Тебе чё засегда баушка говаривала?

– Ты, чай, не баушка, – с не меньшей сердитостью отозвался малец, однако послушав сестрицу опустил руку вниз, немедля коснувшись перстами нескольких бубенчиков подвешенных на узком плетеном пояске, каковые враз громко звякнули. И тотчас за ветвями ели раздалась однократная трель пичужки «тек-тек-тек» точно все еще выглядывающей опасность. Орей торопливо перехватил качнувшиеся на поясе бубенцы (каковые туда цепляли взрослые, дабы отогнать все дурное, нездешнее) и затаился, так же, как до этого замерла напротив него Алёнка.

Таковые точно бубенцы, как и сам плетеный пояс, был и на девоньке, то им обоим сделал отец своими руками. Поелику считалось, таким побытом, дитятко будет подпитываться мужской силой, защищающей и оберегающей его. Были у Алёнушки и пояса плетеные матушкой, но пояс изготовленный отцом ей нравился больше, потому зачастую она его и носила. И хоть простого он был плетения, всего-навсего три цвета белый, красный, черный вплел туда отец, каковые представляли собой сообразно Правь, Явь, Навь, но вельми красивым казался он девонюшке. Пояса охватывали станы ребятишек оные, как и полагалось, были обряжены в длинные белые рубахи до пят. Украшенные вышитыми матушкой да сестрицами узорами покровительства по вороту, рукавам и подолу, эти рубахи в свой срок перешили девчужке и мальчоне из родительских одеж, дабы и тут несли они обережный смысл, передавая чадам силу взрослых. Свою одежду по поверьям дети должны были получить после собственного совершеннолетия, а именно к двенадцати годам. Впрочем, Орей в отличие от сестрицы носил еще и полотняные штаны, абы пересек возраст семи годков, тады когда и лишился большей части своих волос.