Вадим Гуща - Семь звезд Гражуля Колы. Приключенческое фэнтези Страница 3

– Нет!

Аллахора дико кричит, и ее голос многократно отражается от могучих стволов окружающих поляну и, запутавшись в воздухе, три буквы бесконечной тоски вибрируют в воздухе и буравят мне барабанные перепонки.

– Да, – смеется богиня, – но сначала я дам ему сил, чтобы он шел со мной, а не полз на брюхе, стеная и плача. Ползи ко мне, волк.

– Ты не Перкон… ты не имеешь власти над ним, – запинаясь, выдавливает из себя Рыжая.

В руке Паляндры появляется деревянная, иззубренная, словно обкусанная по краям чаша, которую она протягивает мне.

– Посмотри, ведьма. Пей, волк.

Я послушно, наполненный бесконечным обожанием, ползу к ней через поляну, и Аллахора со стоном, бессильно опускаясь на землю рядом с костром.

– Твой напиток слишком крепок для него. Ты убьешь его. Возьми лучше меня.

Лицо богини выражает нескрываемое отвращение на бесконечную мольбу в голосе девушки:

– Зачем ты мне? Но в твоих словах достаточно здравого смысла. Пусть пьет, как младенец.

Паляндра распахивает свои одежды – вид ее идеального тела приводит меня в исступление. Выплескивает из чаши себе на грудь ее содержимое – всепоглощающая жажда неодолимо тянет меня к ней – вожделение и желание обладания вычищают метлой мой разум от других мыслей.

Капли огненной жидкости, сверкая, текут по ее высокой груди, полыхают в лунном свете драгоценными яхонтами и лалами, запутавшись в волосках шелковистой кожи, повисают на сосках, срываются вниз, оглушительно бьют в землю в унисон с грохотом моего сердца. И со всей округи к богине роем стремятся ночные бабочки, привлеченные ароматным сиянием, и краткими вспышками сгорают их тельца, едва попав за распахнутые полы одеяния Матери Смерти.

Кровь вскипает в моих венах, и я ползу.

Нет ничего в мире важнее, чем припасть губами к этой прекрасной груди, отведать напиток, лизать ее бедра, живот, грудь, или лучше не жить.

Я ползу.

Аллахора сжимает зубы и рвет ногтями свежую рану на запястье. Вой раненой волчицы, пугая ночную живность, несется сквозь лес, в болото, через ночь, когда Рыжая, стряхивая в костер кровь, быстро шепчет:

«А зубы ее – черные камни, и ноздри – пещерами в скалах…».

Я ползу.

– Заткнись, ведьма, – пренебрежительно бросает ей Паляндра через плечо.

«И груди ее – холмы бесплодные, а волосья на них – кусты колючие, высохшие…».

Я ползу.

«Живот ее – море иссохшее, а бедра – кряжи горные…».

– Заткнись, ведьма! – клокочет в ответ в горле Паляндры, и голос уже не мед – злоба лютая.

– Пей, волк, – это грубый приказ мне.

Я встаю. Скорее. Нетерпение.

«Лоно ее – мост над бездной, а лицо – золоченый череп…»

Рыжая хватает головню из костра и бросает в Паляндру. Что может сделать кучка углей повелительнице мертвых? Даже не долетев, она рассыпается слабым веером искр. Но и в этой вспышке, под взметнувшейся вуалью, я вижу оскаленный череп вместо прекрасного лица и отшатываюсь.

Передо мной глыбой стоит чудовищно безобразная женщина и сверлит меня пустыми глазницами на изъеденном червями черепе. Сзади что-то кричит Аллахора. Не разобрать. Выхватываю саперную лопатку из чехла. Смех. Паляндра толкает меня в грудь – как копытом лягнула. Отлетаю к ногам Рыжей. Вскакиваю снова.

Паляндра стоит неподвижно. Молчит. Скалится безгубо. Накидывает вуаль на лицо. Превращается снова в молодую женщину. Говорит. Не железом режет. Ласково.

– Смерть не возьмет вас сейчас. Слишком просто для вас четверых, – рисует в воздухе какой-то знак, – внимай ведьма, – и смех ее похож на звон разбитого вдребезги глиняного горшка.

– Ты, волк, – указывает на меня, – приползешь и будешь молить, чтобы хоть издали учуять мой запах. И каждый день необузданная радость станет переполнять тебя, когда рыжую ведьму будут насиловать на твоих глазах и вырезать у нее на груди все семь звезд Гражуля Колы. Запомни, волк. Ежедневно.

– Не будет так! – выплевываю я в Паляндру всю народившуюся ярость попавшего в капкан зверя и прижимаю Аллахору к себе.

– Спроси свою рыжую, волк. Скоро, очень скоро. Еще до шестого отражения, – и Мать Смерть тает в воздухе, выбрасывает уже из пустоты три слова – «Да Будет Так!».

Глава 2

«Да будет так» – шелест листьев. «Да будет так» – шорох ветра. «Да будет так» – хлюпает болото. «Да будет так, – отрешенно шепчет Аллахора». Я трясу ее за плечи. Трясу, ставшее безвольной куклой тело, и хочу одного, только одного. Я очень хочу понять: умерли мы или нет.

Оправленная в камни подземелья, сдавленная до гранитной плотности чернота. Несмелое дрожание маленьких светлых выбоин в тусклой серости непроницаемого ничто. Медленно, очень медленно сквозь фрагментированную муть, сквозь зыбкие тени окружающего пространства, сквозь жалкие и жидкие блики света в мозг продираются отображения предметов. Прозрачные звездные брызги драгоценными каплями взбивают серый мрак, и я, с трудом разлепив веки, утыкаюсь взглядом прямо в костер. Пытаюсь сфокусироваться из ниоткуда в нигде.

– М-да, – протяжный мужской голос справа, – тут уж вы постарались так постарались. От всей души. И Макошь, и Паляндра, и беременная двойней Алеся.

– Алька, ты, наконец-то, забеременела!

Лера радостно кричит и едва не опрокидывает в костер ведро с водой, суетливо пытаясь распрямиться из позы лотоса.

– Я… не знаю… плохо… – доносится знакомый голос слева.

Парень, сидящий с другой стороны костра, подбрасывает в огонь охапку сухого елового лапника. Трещит взметнувшееся вверх пламя, разбрасывая искры. Ага, это он говорил. Виктор. Витень, услужливо подсказывает просыпающаяся память. Тяжело поднимаюсь на ноги и отступаю на пару шагов от огня. Мутит. Толпой футбольных фанатов скандируют хором в мозгу воспоминания:

Ал-ла-хо-ра? Аль-ка… А-ле-ся… Ры-жа-я…

Поворачиваю голову влево. Яркие алые блики в ночи освещают лицо сидящей девушки, искажают знакомые черты странно и нелепо. Копна огненных волос. Сверкающие изумрудами глаза. Нет. Поблекли. Закатились резко, словно пленка в кино оборвалась внезапно. Алеся-Аллахора или Аллахора-Алеся беззвучно начинает заваливаться на бок.

Конечно, Лера опередила всех. Уже наседкой квохчет над Рыжей, бесцеремонно и грубо оттолкнула и меня и вскочившего Витеня. Даже мне понятно распирающее ее желание расспросить об услышанной победе над контрацептивами.

– Отвали, Витень, а ты, братец, иди-ка, посиди, отдохни. Посмотреть на тебя, так в гроб краше кладут. Знала бы, что Алеся беременна, устроила бы вам такой сеанс проникновения с забобонами, что мама не горюй.

В голосе Леры проскальзывает непривычная, несвойственная ей резкость, и Витень, благоразумно сев на свое прежнее место, спрашивает:

– Ты, думаешь, он знал? Спорим, она и сама была не в курсе? Только когда Паляндра сделала знак и сказала не «двоих», а «четверых», то мы все словно взглянули на две полоски теста.

Он неторопливо ворошит палкой в костре, подтягивая к себе второй рукой рюкзак, роется в нем на ощупь, достает аптечку, протягивает мне. Мышцы бунтуют, и я едва не роняю набор первой помощи. И только Лера оборачивается, как я тут же сую ей в руку кожаный футляр Айболита. Сестра неодобрительно смотрит на меня, принимая аптечку, но настроение у нее явно прыгнуло на несколько уровней в сторону улучшения. Она подмигивает мне и грозит пальцем.

– Она сильно устала, братишка. Не переживай. Сделаю укол, отнесем в палатку – ей необходимо для начала выспаться. Твое счастье, что вы давно вместе, и я люблю вас обоих. Нет, четверых. И тебя, – добавляет она в ответ на возмущенное мужское «э» Виктора.

Витень наливает в кружку кофе, отвинчивает колпачок у маленькой металлической фляжки, булькает на глазок глоток коньяка в кружку, протягивает мне. У меня трясутся руки, как с похмелья, и он разливает кофе в две кружки, снова предлагая мне уже ополовиненную порцию. Беру дрожащими пальцами посудину, делаю несколько глотков, не расплескивая жидкость. Зубы с хрустом и скрежетом елозят по эмалированному краю кружки. Сразу становится теплее, и тихонько начинает распускаться тугой узел в глубине живота. Расслаблено присаживаюсь на еловую подстилку к огню.

– Вить, – зовет Лера, – поднимай зад, помоги отнести Алесю в палатку.

Он, перешагивая костер, склоняется над Рыжей и насмешливо произносит:.

– Спешу, о великая Макошь.

Виктор легко поднимает на руки уснувшую девушку и делает пять шагов до палатки. Осторожно вносит в синтетическое нутро воздушного хлипкого домика Алесю и туда же быстро забирается моя сестра, сразу застегивая молнию.

– Где этот чертов фумигатор? И откуда это комарье лезет?

Не обращая внимания на нетерпеливый вопросительный голос Леры, Виктор возвращается к костру, неторопливо присаживается на обрубок ствола рядом со мной, молчит, что-то обдумывает. Я прислушиваюсь к ночным шорохам леса и мягким всплескам в реке, трущейся боком о стену рогоза. Где-то там, в темной воде, вывернулась большая рыбина, хлопнула хвостом на мелководье, и ушла опять в глубину. Тишина вокруг слегка шевелится, сонно бормочет на разные голоса. Утихла боль в животе и мир снова становится приятным собеседником. Таким же приятным собеседником я согласен видеть и Виктора, но не долго, пока не засну.