Елизавета Дворецкая - Тайна древлянской княгини Страница 35

– Так что же ты молчал? – рявкнул он. – Что же ты не сказал-то? Что я тебе, вуй родной или зверь лесной? Сказал бы, я бы…

– Помилуй, батько! – Воята почти висел, расслабившись и опустив руки с совершенно несвойственной ему покорностью, поскольку вуй имел право вздуть его как угодно. Но признаваться он не собирался – пусть хоть колотит…

– Да если тебе меньшая Ольговна нравится, сказал бы! я бы тебе ее сосватал! Ты и отцовским родом не хуже, и по матери…

– Нет, вуюшко! – смеясь от облегчения, завопил Воята, поняв, что воевода заподозрил его вовсе не в том, в чем он был действительно виноват. – Не нравится мне меньшая Ольговна!

– Врешь! – Велем шмякнул его спиной о стену, но довольно бережно – для убедительности. – я ведь видел, дурень, как ты с ней – то во дворе, и на свадьбе, и целоваться к ней все норовил! И на сватовстве она как пошла за тобой – будто овечка! Мне бы хоть на ум взошло! Коли так, то пока Ольг здесь – давай я с ним поговорю, будем за тебя брать.

– Не надо, вуюшко! – стонал Воята, не зная, как отделаться от этой заботы о его счастье.

– Гостята ее не видел никогда, может, она ему и не понравится, да и моложе он, обождет еще с годок, пока другую найдем. Что за радость, если она жить будет за ним, а коситься на деверя? Потом еще подеретесь – надо мне такие игрища в роду!

– Помилуй, батько!

Так их и застала вошедшая в избу Предслава – в Чернигове Велемова дружина стояла на гостином дворе, построенном еще саварами, и Предслава жила с ними, поскольку не хотела пользоваться гостеприимством черниговских князей. В первый миг она испугалась, похолодела и чуть было не кинулась прочь, но Велем, обернувшись и увидев ее, не рассердился еще сильнее, а наоборот, просветлел лицом и окликнул:

– Славуня! Поди сюда! Ты уж, верно, знаешь, что у этого молодца за тоска на сердце!

– Что за тоска? – с беспокойством спросила Предслава, взяв себя в руки и подходя к ним.

– Не втрескался ли он в меньшую Ольговну? Отпирается, но ты хоть мне скажи! Если да, то за него будем брать. А то, говорит, веденицу не хочу брать, а почему, не говорит.

– Нет. – Предслава, просияв от радости, подошла к ним, обняла Велема и оторвала от Вояты. Тот ухмыльнулся и подмигнул ей за плечом вуя. Она уж точно знала его «тоску». – Ему не нравится Заряла. Просто ему трудно: где бы взял невесту, там не отдадут, а где отдадут, там сам не возьмет.

– Да уж я понимаю… – Велем почесал в затылке. – Но что же теперь… Он ведь в своем роду последний… Не женится – так и сгинут Хранимировичи, будто не было. Одни басни останутся.

– Не сгинут, чуры не попустят. – Предслава взяла Вояту за руку. – Он еще молодой.

– Но тебе, вуюшко, спасибо! – Воята поклонился Велему, потом обнял его.

– Да что там… сам знаешь… ты мне как второй сын…

Они действительно были настолько похожи, что не только Заряла принимала Вояту за родного Велемова сына. Не только во внешности, но и в чем-то большем у них сказывалась общая кровь. Оба они были уверенными, упорными, толковыми и решительными людьми, но Предслава скоро стала замечать между ними и разницу. Велем был более открыт, прямодушен и дружелюбен; все его мысли и побуждения легко находили дорогу наружу, и только возраст и опыт научили его сдерживаться. Воята, напротив, был более замкнут и обнаруживал свои чувства только перед самыми близкими людьми. Если воевода, человек прямой, от других тоже ждал прямоты и узнавал врагов или опасность, только когда они встанут перед ним во весь рост, то Воята везде и всегда держался отчасти настороже, словно бы краем глаза оглядывался, а краем уха прислушивался, как чуткий сторожевой пес.

Обо всех этих делах Предслава часто думала, много говорила с Воятой и Велемом, но до сих пор не знала, как соберется с духом рассказать матери о том, что ее родная старшая сестра, которую она всю жизнь так почитала, сделала с ней, ее единственной дочерью. Испорченную лелёшку она везла с собой, пока не решив, что с ней делать, но чем дальше они уезжали от Киева, тем более диким казалось все случившееся, и порой Предславе мнилось, будто это сон. Но какой уж тут сон! Она ведь не в Коростене, ждет мужа из полюдья. Она уже за тридевять земель, одолевает снежные заносы в еле ползущих санях – по Днепру, по Ловати, по Волхову. Привыкла ночевать не раздеваясь в чужих банях и овинах и сама не знает, где теперь будет ее дом. В Плескове? В Ладоге? Но уж точно не в Коростене, не в Переяславле и вообще не в Русской земле.

Часть вторая

Глава 1

Влажный ветер нес запах речной воды, растаявшего снега, мокрой земли – тот первый, самый желанный запах вплотную приблизившейся весны, что радует больше, чем даже сладкое дыхание цветов и ягод. Предслава выбрала на взгорке местечко посуше и стояла, дыша полной грудью и окидывая взглядом голубой простор. За спиной ее возвышался Дивинец, но на вершину она не полезла – слишком еще грязно и скользко. Правда, старый волхв Святобор, седой старик, нарядившись в медвежью шкуру, сегодня на заре лазил на вершину и там ревел, будто князь всех медведей, подавая своему косматому стаду знак, что пора просыпаться и выходить из берлог. Голос у него был еще сильный – голос Велеса. Плясал на вершине «медвежью пляску» с кудесом и бубенцами вокруг разведенного костра, приветствуя вновь входящую в мир богиню Ладу и ее священного зверя, а народ стоял, плотной толпой окружив Дивинец, и хлопал в лад. Но когда старик спускался по очень крутым, скользким склонам, Воята, Гостята и еще двое парней держали его под руки и ловили внизу, чтобы не съехал прямо на шкуре в лужи растаявшего снега у подножия священного холма.

Предслава стояла у начала одной из нескольких, почти одинаково крутых тропок, ведущих на Дивинец, а впереди перед глазами ее расстилался Волхов. Река только-только освободилась ото льда, но и теперь еще течение несло огромные льдины, между которыми лишь проглядывала темная, мутная вода. Предслава едва дождалась этого дня. Святобор долго не давал позволения начинать встречать весну, отмечать Медвежий день, все говорил – рано. Предслава и сама знала, что рано, но едва ли кто во всей Ладоге ждал знака с большим нетерпением, чем она.

Эта зима тянулась для нее очень долго – и не только потому, что дни здесь были еще короче, ночи еще длиннее, холода суровее, а метели злее и продолжительнее, чем в Деревляни. Почти всю ее первую половину Предслава провела в дороге. Из Киева Велемова дружина уехала в лодьях по реке, но до среднего Днепра едва-едва успели добраться до ледостава. Несколько седьмиц провели в Колонце, Свинеческе, Катыни – ни одно из этих жилых мест, городов и весей, не могло вместить весь обоз. Самого воеводу с родней и ближней дружиной принимала у себя смолянская княгиня Заряла. Она считалась родной сестрой Велема; Предслава знала от матери, как так вышло, и хотя помнила, что эта женщина им по крови вообще не родня, за двадцать лет все привыкли, что князь смолян и днепровских кривичей Станислав считает себя зятем Домагостя и Велема. Да и почему нет? Плохо ли иметь в зятьях человека, держащего в руках важнейший узел торгового пути, место перехода с южных рек на северные? Уж точно лучше, чем во врагах. Поэтому Велем давно смирился с тем, что его давний обман обрел все права истинной правды и у него появилась как бы пятая сестра, в доме которой он с дружиной всегда мог найти родственный прием[14].

Когда закончились двенадцатидневные новогодние праздники, дружина тронулась дальше – уже на санях, предоставленных Станилой, что входило в докончание между ним и волховско-ильмерьской знатью. Долго ехали по извилистой Ловати, преодолевая вьюжные заносы. Но вот приблизился Ильмерь, и у Предславы замирало сердце. Все здесь было уже совсем не так, как в Деревляни, гораздо более теплой земле, где она привыкла жить. Здесь уже все напоминало ей о тех местах, в которых она выросла и которые считала родными.

А кроме того, предстояло решать, что же ей делать дальше. В Словенске пути на Ладогу и Плесков расходились. В Чернигове между Велемом и Предславой было условлено, что воевода везет племянницу до Словенска, а здесь она ждет, пока извещенный гонцами отчим, плесковский князь Волегость, пришлет за ней людей. Велем тоже предполагал их дождаться, погостив в Словенске у родни: словенский старейшина Вышеслав приходился ему тестем, поскольку ладожский воевода был женат на одной из его дочерей, Остроладе. Но как до этой женитьбы отношения ладожской и ильмерьской знати были далеко не лучшими, так и прошедшие двадцать лет мало помогли. Полвека назад на Волхове и Ильмере правили варяги – свеи, но после их изгнания между знатными родами возникла борьба за влияние на словен и чудь. Ильмерьские роды, живущие дальше от моря, в большей безопасности, не раз уже пытались подчинить себе Ладогу, но с тех пор как ладожские воеводы завязали родственные отношения с киевскими князьями, ильмерьские старейшины были вынуждены поддерживать с ними дружбу. Два года назад Вышеслав снарядил дружину на Вуоктар-озеро, надеясь перехватить завоеванную ладожанами дань, но чудь разбила поозёр. В прошлом году две дружины столкнулись в чудских лесах и опять же дело дошло до рати, к радости несостоявшихся данников. Этой зимой было положено установить докончание на будущее: кто куда идет за данью, а может быть, и договориться о совместном походе. Все понимали, что поход объединенными силами был бы гораздо более успешен, но мало кто верил в такую возможность. Ни Велем, ни Вышеслав не согласились бы признать чужое главенство: Вышеслав упирал на то, что Велем его зять, а значит, все равно что сын, а ладожский воевода ссылался на то, что именно через его киевскую родню будет сбываться добытое в походе. К тому же Ладога располагала большей военной силой: уже много лет в ней жил варяжский князь Рерик с дружиной. Летом он на двух кораблях сторожил устье Волхова, не раз принимал битвы с «морскими конунгами», охотниками до славы и добычи, а зимой ходил по чудским рекам за данью. На Ильмере тоже не первый год подумывали о том, чтобы обзавестись наемной дружиной, но мешало старинное предубеждение против варягов.