Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть первая Страница 5

Но, ведь, и не в этом же дело, совсем не в этом! Ни за что, никогда в жизни не станет он для этих людей товарищем, пусть даже и по несчастью! Слишком они разные, слишком велика пропасть между ними.

Сверху ослепительно и грозно полыхнуло светом. Гроза! Вот и хорошо! Вот и славно! Он останется здесь, под дубом, и его убьет молнией. Он слышал, что молнии часто попадают именно в дубы. В конце концов, стать жертвой несчастного случая предпочтительнее, чем влачить жалкое существование труса и неудачника. Зачем притворяться? Ничего не выйдет у него со спортом, никогда не будет у него друзей, и девушки у него тоже не будет. Потому что он – трус, потому что никогда не осмелится искупаться в Черном озере или, хотя бы, постоять за себя.

Ленский представил, как его хоронят, такого юного, такого красивого. Гроб усыпан цветами и венками, и все рыдают, рыдает бабушка, родители, Ленка Грушкова, тренер и даже Львовичи. Женька представил все так явственно, ему так стало жаль себя, что он и сам невольно заплакал.

Он плакал, громко всхлипывая, размазывал по лицу слезы вперемешку с дождем и чувствовал себя самым несчастным, самым одиноким человеком на свете. Зачем, для чего он здесь, в этом неприветливом, жестоком мире? Не лучше ли было ему, вообще, не рождаться?

Затем случилось страшное. Мир раскололся надвое и неведомо откуда взявшийся ярко-синий свет ринулся в образовавшуюся трещину. С сумасшедшей быстротой заполнив ее, поглотив и скомкав в безжалостном своем движении, и дождь, и небо, и день, свет скрутился в огромный ультрамариновый смерч, мгновенно оккупировавший пространство, сковавший время, парализовавший дыхание. И, уже теряя сознание, в последнем, судорожном прыжке к жизни сваливаясь в клокочущую бездну, Женька понял, что погиб, что свет захватил и его, захватил, покорил и уничтожил, и он теперь – его собственность и сущность, его судьба и продолжение.

Еще кружились бледными хлопьями мысли, словно тина, поднятые со дна сознания, еще тлели в груди остывающие чувства, как какая-то нечеловеческая сила встряхнула его и невесомой пушинкой взметнула высоко-высоко, прямо в небо, откуда он увидел, и речку, и луг, окаймленный лесом, и свой дуб, и себя под ним.

На мгновение Женьке показалось, что он растворился в дожде, сам стал дождем, каждой его частичкой, каждой каплей, и невероятный, безмятежный покой погрузил его в море неги и блаженства. Но все это длилось недолго, лишь доли секунды, и уже в следующий миг рядом, близко-близко от себя, Женька увидел бледное, перекошенное страхом лицо Олега Львовича.

– Живой? – почти простонал воспитатель, и тень надежды мелькнула в его расширенных, с желтоватыми белками глазах. – Живой! – выдохнул он в лицо Ленскому и откинулся назад, вытирая со лба, не то пот, не то дождь. – А ну-ка, ребята, давайте на руках его отсюда! Быстро! – скомандовал он «казакам», сгрудившимся за его спиной.

Женька почувствовал, как несколько рук подхватили его, понесли куда-то.

– Под деревьями не останавливаться! – кричал сзади Львович. – Неси под навес.

До навеса, ветхого строения, неизвестно кем и когда поставленного на лугу, было добрых метров пятьсот, и все время, пока его несли, Ленский пытался сообразить, что же произошло.

Он ровным счетом ничего не мог вспомнить, кроме серой стены дождя, расколотой пополам синей вспышкой, затем в памяти мелькала черная, дымящаяся под дождем дорожка выжженной травы. И – всё. Молния? Вот удивительно, стоило только ему подумать о ней – и вот она! Но тогда, почему он жив?

Запыхавшиеся, мокрые до нитки, мальчишки внесли его под навес. Следом за ними, почему-то украдкой, осматриваясь на ходу, вбежал Олег Львович. Он присел перед Женькой, положил ему под голову полотенце.

– Цел? – глаза его лихорадочно блуждали по лицу мальчишки. – Как чувствуешь себя?

Женька не шевелился, молчал, в упор глядя на своего недавнего небожителя. Лишь сейчас он заметил, какие мелкие, невыразительные черты лица у Олега Львовича. Густые черные брови только подчеркивают небольшой размер сидящих глубоко, неопределенного цвета глаз, утиный нос, съезжающий на отвисшую нижнюю губу, дерганые, суетливые движения. Во взгляде – приторное подобострастие, пальцы с панцирными желтыми ногтями, суматошно обшаривающие его тело, противно дрожат. Как он мог раньше не замечать всего этого?

Кроме того, от небожителя неприятно пахло немытым телом и перегаром, и с отвращением, с проснувшейся внезапно брезгливостью, Женька отбросил от себя его руки.

Заискивающая улыбка раздвинула губы воспитателя.

– Ну, слава Богу, двигаешься. – по его глазам было заметно, что от него не укрылся откровенный жест Ленского. – А мы уж подумали! Фу-у… Знаешь, как мы испугались?

Ленского окружили мальчишки. Они наперебой кричали о молнии, расколовшей дуб, под которым он прятался, о том, как разряд электричества, неожиданно превратившись в синюю сияющую плоскость, прошелся по Ленскому, словно разрубая пополам.

– Как гильотиной. – кривя губы в вымученной усмешке, выговорил Олег Львович. Ему явно не нравился энтузиазм подчиненных. – Идти-то самостоятельно сможешь? – понуро спросил он у Ленского.

Женька встал, сделал несколько упражнений, покрутил головой, пару раз присел.

– Вот и ладушки, – буркнул свое любимое окончательно пришедший в себя педагог, и вся группа, будто ничего и не случалось, быстро зашагала к лагерю.

Известие о происшествии распространилось по отряду с быстротой, заимствованной у той самой молнии, и Женька впервые в жизни оценил преимущества известности. Мальчишки считали своим долгом непременно ощупать Женьку и хлопнуть по спине, девчонки строили ему глазки и хихикали.

Любопытство победило стыд, Ленка Грушкова, стесняясь, будто о чем несущественном тоже поинтересовалась его ощущениями, и он, конечно, снизошел, рассказал придуманную на ходу, совершенно фантастическую историю. Ленка охала, прижимала ладошки к щекам, заставляя при этом сладко замирать Женькино сердце.

Издалека он видел злое лицо Бегунова, но понимал, что сейчас тот не осмелится напасть на него, а что будет завтра, Женьку почему-то не волновало. Вот будет завтра, тогда и посмотрим. Нет, все-таки, в популярности есть свои положительные стороны!

Перед отбоем к нему подошли Львовичи с какими-то своими приятелями, и в очередной раз долго выпытывали, что он видел и чувствовал. К этому моменту оба порядком надоели Женьке, как, впрочем, и все интересующиеся этим. К тому же, вся компания была уже навеселе, и он, снова почувствовав брезгливую неприязнь к ним, отговорился головной болью.

Ночью Женька внезапно проснулся. Он всегда спал очень чутко, не раз это разрушало планы любителей экстремального перфоманса, склоняющихся над ним в намерении измазать зубной пастой или краской. Как бы тихо не вел себя злоумышленник, какие бы меры предосторожности не предпринимал, всякий раз Женька раскрывал глаза, предотвращая шкодливую проделку.

И сейчас он подумал, что снова происходит что-нибудь в этом роде, но вокруг было тихо. Свет фонаря тихо струился сквозь окно, играя на металлических спинках кроватей, безжалостно обнажая прорехи облупившейся краски на дощатом полу, фигуру горниста на листе стенгазеты. Если не диверсия, то что?

Он сел на кровати и сразу все понял. Это ему снится! Невозможно представить, чтобы наяву тело двигалось так легко, казалось, стоит оттолкнуться посильнее, и он взлетит!

Женька сделал несколько шагов по залитому светом полу и даже рассмеялся от тихой, умиротворяющей радости. Как хорошо, как вольно ему сейчас! И, вообще, сон этот какой-то чудной, совсем не такой, что приходили к нему обычно. Те наваливались на него сразу, обволакивая своей вязкой паутиной, изнуряя, до первого спасительного глотка яви заставляя подчиняться душной силе своих сюжетов. Этот же нараспашку отворял двери фантазии, предлагая полную свободу действий. Придумывай, фантазируй, выбирай, что хочешь!

Голова закружилась в калейдоскопе желаний. Он задумался. Одна мысль почему-то сразу оттеснила остальные. Черное озеро! Надо пойти туда и искупаться! Женька напрягся, ожидая обычного в таких случаях всплеска страха, но страха не было. Ведь, это же сон!

Он быстро оделся и выбежал из корпуса. Увиденное поразило его. Лагерь стал похож на заброшенное поселение. Кругом царило полнейшее безмолвие, в ветвях деревьев даже не шумел ветерок. Не было видно ни одного человека, куда-то подевались праздные компании, обычно слоняющиеся до самого рассвета в поисках приключений, влюбленные парочки, норовящие уединиться в темных беседках.

Чернея гнездами плафонов, потухшими спичками высились унылые силуэты фонарей, и лунный свет, быстрый и решительный, беспрепятственно заливал все серебряным потоком. Свет тускло мерцал в иголках хвои на соснах, дрожал в листве дубов и кленов, плескался в стеклах домов, и, казалось, власть его вечна и неоспорима, и весь мир – его большое, неприкосновенное царство.