Вадим Волобуев - Кащеево царство Страница 5

Но миродержцы готовили для Арнаса новое испытание. Едва добравшись до дома – порты и обсохнуть не успели от печорской влаги – он тут же попался в руки югорцам, которые как водится нагрянули из-за Камня. Соседи по павылу успели скрыться в сорге, а Арнас чуть задержался – то ли утратил нюх на такие дела, то ли разучился бегать от врагов за пару лет житья-бытья при онежской обители.

Его угнали за Урал. Теперь он был не знатный плотник, а раб, чья жизнь стоила дешевле саней. Для него, артельного мастера, такая доля была несносна. С первого дня мечтал он о побеге, всё примерялся, выискивал способ. Но удрать сумел лишь через пять лет – и не потому, что чутко стерегли, а потому, что и бежать-то было некуда: кругом тайга да болота, да прожорливый гнус – сам не помрёшь, комарьё всю кровь выпьет. Бежал он зимой, на краденой собачьей упряжке, месяц пробирался по заиндевевшим урманам и мёртвым топям, голодал, морозил руки, чудом ушёл от волков.

Домой вернулся, но большой радости не обрёл. Грёзы о княжестве, крепостце и богатстве рассеялись в гудящей хмари югорских болот, а на смену им пришли ярость и жажда мести. Пожалел Арнас теперь, что не обзавёлся семьёй, когда возможность была – ждали бы его сейчас ласковая супруга да шумные дети, а ныне девки и сами от него шарахались, как от хворого. Да и то дело: ежели в двадцать пять лет в бобылях ходит, стало быть, не в порядке что-то с ним, изъян какой-то в теле. Так думали все, так и отцу его отвечали, когда замыслил он новое сватовство для непутёвого отпрыска сладить. Не хотели люди отдавать дочерей за одержимца, пусть даже и шаманских кровей. Жизнь, казалось, подошла к концу, что оставалось делать Арнасу? Идти в услужение русичам? Может, хоть там он обустроит свою колченогую жизнь? Так и промаялся он без толку добрых полгода, раздумывал, что делать, пока не облетела тайгу весть об идущих на Югру новгородцах. Прослышал об этом Арнас и воспрял духом. Теперь-то он знал, как поступить. Отец хмуро предрёк: «Одних волков на других поменять хочешь». Но сын лишь отмахнулся. После стольких несчастий он готов был полезть хоть в пасть к Куль-отыру, только бы насолить ненавистным югорцам. Жизнь его вновь обретала смысл, а дальше – будь что будет. На то ведь и выбрали его боги, чтобы стал он одержимцем.

Ни доли сомнений не испытал Арнас, когда решил выдать славянам место, где прятались его соплеменники. Ведь без зырянских оленей русичи перемрут в снегах и некому будет отомстить югорцам за обиды пермяцкие. В конечном итоге, он радеет за свою землю: если не новгородцы, то кто оборонит зырян от жадных югорцев?

Пока добрели до распадка, похолодало. Темнеть пока не начало, но вечер уже подкрадывался, осторожно покалывая морозцем. Скрытые косогором, зыряне грелись у костров, кутаясь в малицы, многие спали, забравшись в шалаши, а поодаль, там, где овражек выходил к луговине, паслись олени. Стоял негромкий гул голосов, нарушаемый окриками пастухов и возгласами детворы.

Ушкуйники подошли незамеченными, однако стоило им выйти к краю распадка, как снизу грянул собачий лай. Пермяки словно очнулись, забегали, похватали луки, начали пускать в новгородцев стрелы, но всё как-то бестолково да мимо. Видно было – не ожидали они увидеть здесь новгородцев, растерялись. Женщины подняли вой, завизжали, вцепившись в волосы, дети прыснули кто куда. Буслай сгоряча хотел было взяться за меч, но Арнас бросился вперёд, затряс руками, будто огромный паук, заорал что есть мочи сородичам:

– Перестаньте, глупцы! Им нужны олени, не вы! Новгородцы спасут нас от Югры!

Услыхав его голос, пермяки стрелять перестали, но луков не опустили. Пам выбрался из шалаша, погрозил сыну кулаком.

– Чтоб тебя злые духи взяли, негодяй!

Арнас не смутился.

– Я пришёл за оленями. Отдайте по хорошему, всё равно отнимут.

Бывшая невеста его крикнула:

– Голодом нас уморить хочешь, мерзавец? Своих детей не родил, теперь чужих изводишь? Чтоб ты сдох, подлец!

– Не отдадите так, возьмут силой, – упрямо повторил Арнас.

– Пусть берут, нам всё равно без скотины пропадать…

Пам устремил на него указующий перст и оглушил страшными словами:

– Именем Нум-Торума, владыки неба, и Ими Хили, повелителя людей, заклинаю духов лесных и речных вредить пришельцам во всех землях и водах, в лесах и горах, в оврагах и пещерах, да изнемогут они в пути своём, да бежит от них всякий зверь, да уплывает рыба и улетает птица, пусть ослабнут тела их и помутится разум их, пусть убивают они друг друга, а оставшихся пусть пожрут чудовища Мэнки. Да будет сей человек рассадником моего проклятья, и да не умалится сила проклятья, покуда человек сей ходит по земле…

Как не разорвалось у Арнаса сердце от жестокой речи отца, как не хватил удар при мысли об утрате единственного, кто был близок ему? Но он лишь остервенился, рявкнул:

– Хватит, отец! Ныне боги за меня, ибо я – их орудие.

Буслай, устав слушать непонятное лопотание, рыкнул:

– Скажи им: добром не отдадут скотину, перережем всех к лешему. И хибары с дымом пустим.

Арнас хотел было перетолмачить, но удержался – к чему было ещё пуще злить соплеменников? Сделал вид, что переводит, а сам сказал:

– Олени вернутся к вам следующей весной. С прибытком.

– Ой ли? – насмешливо выкрикнула бывшая невеста.

Пермяк пожал плечами.

– Ваше дело.

Вот так – и понимай, как хочешь.

Поругавшись, ударили по рукам: зыряне отдают скотину, а русичи за каждую голову платят серебром.

Обратно двинулись уже затемно. Русичи шли весёлые, задорно перекликались:

– Якша!

– Ась!

– Правей бери!

– Куды правей-то?

– Сепетишь, паробок!

– Иди к лембою…

Один из них, долговязый и тонкорукий, подступил к Арнасу, сказал:

– Слышь, зырянин, ты попроси этого кудесника, чтоб помолился за нас богам. А уж мы внакладе не останемся. Лады?

Странный это был русич: не вой, не купец, больше похож на монаха или метальника, из тех, что носят с собой торбу со свитками и десяток заточенных перьев. Буслай называл его Моиславом – громкое имя, чуть не княжеское, хотя обладатель его не внушал к себе почтения: вертлявый, шарящий повсюду горячечным взором, не к месту ухмыляющийся. Арнасу он не понравился. Ещё на судне этот Моислав не сводил с пермяка блестящих чёрных глаз, будто порывался что-то сказать ему, да робел перед Ядреем; потом нежданно-негаданно оказался в одной лодке с Арнасом, а затем и вовсе потащился с ним в лес. Зачем? Почему? Может, соглядатай это, приставленный воеводой?

Пермяк покосился на него, смерил холодным взглядом и чуть заметно кивнул.

– Лады.

Утром, при солнечном свете, Савка ощутил себя увереннее. Умывшись и потрапезничав, решил учинить расспрос Моиславу, выпытать, что вчера на капище творилось и кто такое диво учинил. Но стоило ему высунуть нос на улицу, как тут же попал под обстрел ушкуйных насмешек.

– Портки-то не обмочил вчерась, Савелий Содкович? Улепётывал будто конь ретивый, инда искры высекал.

У Савки захолонуло сердце. Хотел прожечь задир яростным взглядом, да не вышло, только ещё больше позабавил озорников. Счастье ещё, не все из них видали вчерашний срам, а то бы и вовсе проходу не было.

– Чего ржёте, идолопоклонники? – огрызнулся Савка. – Я вот попу-то сейчас скажу, каково бесов тешите, да ещё владыке о том донесу, чтоб неповадно было.

Но угроза не подействовала. Напротив, вызвала лишний хохот и новый поток шуток, а кое кто и засвистел, словно подгонял удирающего зайца. Поняв, что препираться бесполезно, Савка плюнул и пошёл искать Моислава. Долго шарахаться ему не пришлось: попович был уже на ногах и, сидя на завалинке, тихонько переговаривался с Арнасом. Кречетом налетел на них Савелий, переполошил, будто петух сонный курятник.

– А ну выкладывайте как на духу – чем вчера на капище занимались? Дьяволу небось поклонялись? Божкам требы подносили?

Попович не стал юлить, ответил прямиком:

– Волхвовали мы там. Молились за успех похода, чтоб злые духи нас в Югре стороной обходили, и чтоб была нам удача в деле.

– Кощунствуешь? – зашипел Савка, изливая на него тот гнев, который не посмел излить на ушкуйников. – От Христа отрекаешься, Моислав?

– А ты-то, Савелий, с каких пор благочестия набрался? Отец Иван что ль застращал? Или навьи здешние голову вскружили?

И впрямь, дивно было видеть такое рвение у купца, вчера ещё плясавшего на русалиях и слушавшего скоморошины. Не иначе, обиду какую возымел на поповича, вот и ярился.

– Ты мне поговори, – процедил Савелий, сверху вниз глядя на Моислава. Он перехватил на себе взгляд пермяка и рявкнул: – А ты что пялишься, языческая морда? Или порядку не знаешь? А ну, шапку долой! – Савка кулаком сбил дублёную скуфью, взвихрил волосья на голове зырянина. – Где кудесник вчерашний? Отвечай, скотина! И не вздумай врать.

Растерявшийся Арнас вытянулся перед разбушевавшимся купчиной, заморгал, косясь на поповича. Тот пробовал было вступиться, да куда там – разошёлся Савка, не уймёшь. По счастью, Савкин крик привлёк внимание воеводы. Услыхав громогласное сквернословие, Ядрей встревожился (а ну как ушкуйники набезобразничали?), поспешил к месту событий. Узрел купца и успокоился, буркнул, приблизившись: