Анатолий Арамисов - Гроссмейстер Страница 6

– Ну все, Зимина! Ты меня достала! Мое терпение лопнуло!

Вскоре директриса вызвала Лену к себе в кабинет и объявила, что за непослушание, попытку побега из детдома и прочие грехи она будет отправлена в «психушку». Осталось только согласовать кое-какие детали. Директрисе не терпелось насладиться местью. Однако она поторопилась. Внезапно в дом нагрянула проверка. Тощий мужичонка по имени Серж, видимо, имел какое-то серьезное влияние в областных структурах власти и не простил унижения перед детским коллективом. К тому же директриса никак не хотела расставаться с энной суммой денег, врученных за «правильный подбор» ребенка. Комиссия выявила серьезные нарушения в работе руководства детдома, директрису и главного бухгалтера сняли с должностей, и они были очень рады, что все не закончилось уголовными делами. На их место были назначены другая директриса и главбух, бумаги о переводе Зиминой в психушку куда-то затерялись, и Лена осталась в этом детдоме.

Новая директриса, которую звали Наталья Петровна, выглядела полной противоположностью уволенной фурии. Моложавая, подтянутая, энергичная, с хорошей фигурой. И лишь постоянное строгое выражение лица немного нивелировала ее несомненную привлекательность. Вместе с ней прибыл и новый воспитатель, на место уволившегося по собственному желанию Михеича. Звали его Иван Сергеич, высокого роста мужик с чуть красноватым лицом, словно вырубленным из дерева. Он был похож на тех персонажей с плакатов прошлого века, обещающих народу, что он будет жить при коммунизме. Дети быстро поняли, что Иван Сергеич очень добрый и отзывчивый человек, а руки у него, что называется, «золотые». Он сразу стал наводить порядок в доме, постоянно что-то чинил, стругал, пилил, клеил. К тому же он прекрасно знал компьютер и на уроках начал учить детей азам программирования. Еще одной страстью «Сергеича» (так стали звать его дети старших групп) были шахматы. И он, где-то раздобыв демонстрационную доску с магнитными фигурами, стал на уроках заодно с программированием обучать детдомовцев азам этой древней игры. Спустя некоторое время, месяца через четыре, Сергеич организовал первенство детдома по шахматам. Старательно вел таблицу, вписывая в нее единички, нули и редкие половинки. Лена Зимина была единственной девочкой из своей группы, которая приняла участие в турнире. Она легко поддавалась обучению, это касалось всех школьных предметов; в шахматах же все шло не так гладко, и мальчишки старших групп, как правило, обыгрывали дерзкую девчонку. Однако Сергеич громко хвалил Зимину, обещая, что та скоро еще «задаст им жару».

Лене шел уже двенадцатый год, когда она обратила внимание на новенького мальчика, которого перевели в их детдом из другого учреждения. Он был не по годам рослый, крепкий паренек с правильными чертами лица, ямочка на подбородке придавала ему выражение мужественности, светлые волосы были аккуратно причесаны. От мальчика исходил тот ореол таинственности, который так привлекает противоположный пол. Когда Лена узнала, что мальчишке всего девять лет, она разочарованно хмыкнула и перестала обращать на новенького внимание. Тем более что он был очень молчалив, замкнут и ни с кем не шел на контакт. Спустя месяц за ним прочно закрепилась кличка «Герасим». Однако вскоре он снова завоевал всеобщее внимание обитателей детского дома, когда в новом турнире, организованном Сергеичем, наголову, вдребезги разгромил всех участников, в том числе и шестнадцатилетних парней. А уж они то считали себя королями древней игры после года занятий с Иваном Сергеичем. Лена Зимина после последней партии новенького, подошла к нему и без обиняков заявила:

– Меня зовут Лена. Давай дружить?

Протянула парню свою ладошку. Новенький молча пожал ее, встал из-за стола, внимательно посмотрел ей в глаза. Лена вздрогнула.

– Саша. Савельев. Давай.

И он повернулся, медленно пошел из спортивного зала, провожаемый десятками взглядов. Рядом с Леной стоял мальчик ее возраста, ревниво наблюдавший за этой сценой.

– Подумаешь, чемпион… Наш Иван Сергеич наверняка его легко обыграет! – заявил он, наблюдая за реакцией Лены. – Верно?

Последнее слово было обращено к преподавателю шахмат. Взоры всех детей теперь были устремлены на Сергеича. Тот пожал плечами, улыбнулся.

– Обязательно сыграю с ним. Но немного позже…

И тоже вышел из зала.

Глава 3. Хождение по мукам

Люди в зрительном зале шахматного турнира слились в своем ожидании очередного хода Савельева в единый нетерпеливый и своеобразный организм, который шумел, несмотря на запреты арбитров, вздыхал, спорил, возмущался, замирал в восхищении от замысла юного игрока. На десятом ряду особо выделялся вертлявый молодой человек, который недавно получил оплеуху. Он завладел вниманием своих соседей и горячо доказывал бесперспективность атаки белых фигур. Саша несколько раз бросал взгляд в ту сторону. При этом его глаза сужались от злости, но никто, кроме соперника Савельева, не замечал этого. Но и он, этот маститый гроссмейстер, тонкий психолог, даже близко не догадывался, какие посторонние мысли сейчас бродят в голове у мальчика.

Как он похож на того мерзавца по фамилии Терентьев. Когда меня привели в группу глухонемых, через день к нам в комнату завалился он, со своей компанией. Подошел близко, наклонился, взял меня за подбородок. Ухмыльнулся мерзко, из его рта несло как из помойной ямы.

– С прибытием тебя, дорогуша! С пропиской, как говорится.

Я даже не ожидал, что он меня так подло ударит. Схватив двумя руками за затылок, он резким движением наклонил мою голову навстречу своему колену. На пол комнаты, на мою постель хлынула кровь из разбитого носа. Вдруг откуда-то сбоку меня сильно ударили по голове. Я упал. Компания отошла, походила по комнате, вышла в коридор, о чем-то посовещалась. И потом они вернулись. Знакомиться. По очереди подходили ко мне, протягивали руку и называли свое имя. В ответ на мое молчание били ладонью по кровоточащему носу, по голове, в висок. Это у них называлось «прописаться». Своеобразный ритуал. Мне об этом рассказали позже. Они не скрывали того, что мечтают после выхода из детдома во взрослую жизнь стать «ворами в законе». А не «фраерами», как все остальные. И верховодил ими этот Тереньтев, «пятнадцатилетний капитан», как он себя называл.

Я не смог заснуть в ту ночь. Лежал на спине с открытыми глазами. Рядом сопели незнакомые мальчики, с которыми мне предстояло провести много месяцев. Картинки прошедших дней мелькали у меня перед глазами, путались, наскакивая друг на друга, одна страшней другой. Мне очень хотелось умереть в те дни. Мама однажды рассказала, куда ушел дедушка, когда его похоронили на кладбище. На небо. Я не знал, как это можно сделать – уйти на небо, если ты тяжелый и не можешь летать. Но мне ужасно захотелось тоже уйти вслед за мамой и папой и обязательно встретиться там с ними, на этом загадочном небе.

Спустя две недели я научился драться. Я никогда не дрался раньше, когда жил с родителями. Меня никто не обижал, и я никого не трогал. Здесь же было совсем по-другому. Если ты не дерешься, значит, ты не живешь в детском доме. Ты просто умрешь. Вынести постоянные побои невозможно. Так было с двумя мальчиками, которых привезли немного позже меня. Их били, а они не защищались. Не давали сдачи. Сначала одного увезли куда-то, и он не вернулся. Я думаю, что мальчик умер. Потому что он все время кашлял кровью. И еле передвигался по комнате, почти все время лежал на кровати. Второго мальчика тоже увезла скорая помощь. Он был без сознания. Его избили за то, что он не хотел отдавать свой подарок на Новый год. А он хороший был, этот мальчик. Начал меня учить языку глухонемых. Показывал пальцем на предмет, а потом жестикулировал руками и что-то мычал. Я сначала с трудом запоминал эти жесты, а потом легко стал понимать его.

Первая моя драка случилась с одним беспризорником, которого отловила полиция на вокзале. Он рылся в моей тумбочке, когда я пришел с ужина в комнату. Оглянулся на меня, нагло ухмыльнулся и пошел, держа в руках мое мыло и две конфеты, которые мне подарила тетя по фамилии Прохорова. Та самая, которая приняла меня от врачей «Скорой». Ее звали Полина Григорьевна. Она почему-то очень хорошо относилась ко мне, особенно в первый месяц, когда было совсем тяжело.

Беспризорник долго сопел, боролся со мной, но конфеты и мыло не хотел отдавать. Все пацаны из комнаты сгрудились возле нас, что-то азартно кричали, словно болельщики на боксе. Я понял, что если сейчас не сумею победить и отобрать свои вещи, то потом могу ничего больше в тумбочку не класть. Украдут.

В конце концов, я разбил ему нос тем самым приемом, который применил против меня мерзкий Тереньтев. Беспризорник заревел, увидев много своей крови на полу, закрыл лицо руками, пополз прочь. От входа в нашу комнату раздался знакомый голос. Все обернулись.