Литта Лински - На грани. Книга первая Страница 8

А Нейри ее любил, любил искренно, почтительно и нежно. Брат короля не просто видел в Тэссе невесту, брак с которой не уронит его достоинства, он ее боготворил. Конечно, он не был исключением, Лотэсса Линсар по праву считалась не только самой родовитой, но и самой красивой девушкой королевства. Может, и жила где-нибудь в глубинке какая-нибудь пастушка или дочка угольщика, способная ее затмить, но среди тех, с кем юную аристократку могли сравнить, таковых не было. Несмотря на то, что Тэсс привыкла к поклонению мужчин, любовь будущего мужа грела ее сердце теплым, ласковым огоньком.

Нейри был спокойным, умным, добрым. Красивым – нет, но лицо было приятным и достойным. В отличие от своего брата, предпочитавшего шумные балы, охоты и пиры, принц любил уединение, природу, искусство. Он читал Тэссе свои стихи (весьма недурные, надо сказать), исполнял баллады собственного сочинения, а в спальне девушки до сих пор висел один из ее портретов, написанный рукой младшего Ильда. Рукой, вот уже несколько недель тлеющей в могиле.

Взгляд девушки упал на кольцо, подаренное принцем. Изящное золотое плетение и чистейшей воды аметист. Нейри часто сравнивал ее глаза с этим камнем. Неудивительно, что аметист был выбран для обручального кольца. С подарка принца глаза невольно скользнули на другое кольцо, с чрезмерно большим, тревожно сверкающим рубином. Оно появилось у нее лишь недавно и совсем ей не нравилось, тем более что стало вестником страшных событий, о которых постоянно напоминало. Но Тэсса считала себя не вправе его снимать: кольцо с рубином было прощальным даром короля, который он передал ей через юного Лана Таскилла. Тэсс носила кольцо не в память о погибшем короле и его брате. Девушке не нужно было украшение, чтобы помнить тот страшный день, но Йеланд, предполагая скорую свою кончину, решил отдать перстень ей, а воля умирающего священна. Смотреть на алый камень было тяжело, поэтому Тэсс вновь перевела взгляд на спокойное и прекрасное кольцо принца.

Девушка вздохнула. Она не собиралась хранить верность Нейри, отрекаясь от земных радостей, она собиралась хранить верность брату. Но брак с ненавистным Дайрийцем столь же мало похож на отныне недоступное ей женское счастье, как колючки чертополоха похожи на голубые фьеррские розы.

Так на что же решиться? Доводы отца так разумны и даже по-своему благородны, но до чего же все это мерзко! На Тэссу накатила бессильная ярость зверя, брошенного в клетку. Она – пленница, заложница страшного выбора. И, что бы она ни выбрала, все равно будет предательницей. Или она предаст отца, его единомышленников, страну, наконец, или предаст саму себя.

Пальцы девушки перестали нежно перебирать струны и теперь били по ним чуть ли не с ненавистью, создавая отрывистый и злой мотив. Сами собой на аккорды легли слова – гневные, отчаянные, безнадежные.

***

Рудо Гуттон, который больше привык отзываться на прозвище Хомяк, данное ему из-за расплывшейся в последние годы фигуры и щек, ставших поистине выдающейся частью физиономии, вышел из таверны «Безухий кролик». Было уже около двух часов пополуночи, и страшно подумать, что он услышит, вернувшись, от своей благоверной Жаволи. Эта кара богини на его голову будет пилить его до рассвета! Впрочем, вернись он домой даже на три часа раньше, она бы все равно бранилась и верещала, обзывая его никчемным пьяницей, пропивающим последние мозги. Хотя насчет мозгов она права. Только безмозглый идиот мог жениться на этой визгливой дуре, польстившись на знатное приданое, которое давал за ней отец-лавочник. Да к демонам то приданое, никакие деньги не стоят такой крысищи в доме! Но возвращаться все равно надо, тем более что и деньги кончились, а в долг Сизый Колин, даром что старый друг, не наливает, зараза.

Бросив на таверну прощальный взгляд, исполненный одновременно негодования и тоски, Хомяк перешел улицу и нетвердым, но решительным шагом направился в сторону дома. На улице было темно и как-то душно, даже дышалось тяжело. Но, впрочем, когда приходится таскать такой живот, да еще и под завязку залитый дешевым вином, не удивительно, что каждый шаг дается с трудом.

Откуда-то из-за угла послышалось странное шипение. Рудо решил, что все-таки хватил лишнего, если ему всякая муть слышится. Ну кому здесь, позвольте спросить, шипеть? Ну да демоны с ним, с шипением. Вот раздайся залихватский свист или крики, было бы куда как хуже. И все-таки как-то сразу стало неуютно, захотелось поскорей домой. Хотя дома Жаволь, и шипит она похлеще этой невидимой гадины.

С каждой минутой на душе становилось муторней и тревожней. Наверное, именно такое состояние называется дурными предчувствиями. Хомяку захотелось повернуть назад и вернуться в таверну. Вот только как объяснить свое возвращение трактирщику, который, кстати, намекал, что собирается закрываться, и засидевшимся посетителям? Колин, да и все остальные, в курсе, что деньги у Рудо кончились. Делать вид, что вернулся потому, что позабыл в таверне что-то, глупо, потому как нечего ему там забывать. Да и вообще, мужчина он или суеверная старуха, которая шарахается от собственной тени?! Не пойдет он обратно в «Безухого кролика», рискуя прослыть дураком или трусом, он пойдет домой и плевать ему, Рудо Гуттону, на всякие там шипения в ушах!

Хомяк прикрыл глаза и отчаянно замотал головой, став похожим на пса, отряхивающего со шкуры брызги воды. Закончив этот маневр, Гуттон рассчитывал избавиться от навязчивого звука. Не получилось! Более того, к звуку добавился зримый образ, непонятно как материализовавшийся, пока Рудо пребывал с закрытыми глазами, изгоняя наваждение. Лучше б он их не открывал!

Прямо перед ним, взявшись из ниоткуда, предстала жуткая тварь. Сверху еще куда ни шло – мужчина как мужчина, даже вроде ничего, торс такой рельефный. Разве что из одежды на нем только кулон какой-то странный с красным камнем, да глаза жуткие – круглые, мутно-желтые, без бровей и ресниц, и зрачок узкой вертикальной щелью делит глаз на две части. А вот нижняя часть этого, с позволения сказать, тела – та и вовсе заставила встать дыбом немногочисленные уцелевшие волосы на голове Рудо. Вместо ног у существа был… змеиный хвост песочного цвета с черным узором. Чудовище стояло на этом хвосте, напоминая Гуттону гравюру из старой книги – змею, изготовившуюся к нападению. Мышцы рептилии, покрытые множеством чешуек, ежесекундно сокращались, заставляя хвост то ходить волнами, то сворачиваться-разворачиваться кошмарными кольцами. Короче, при взгляде на эту тварь становилось совершенно очевидно, что с выпивкой надо завязывать.

В отличие от змеи на картинке, чудище не думало атаковать, по крайней мере, попыток к сближению не предпринимало. Хомяк тоскливо глянул на окна таверны, мерцавшие через улицу теплым и заманчивым оранжевым светом. Вывеска и фонарь над дверью покачивались, издавая мерный, столь милый для уха пьяницы скрип. Ну почему он не вернулся туда, где сейчас светло, людно, горит огонь в очаге, а Вирта разносит пиво и вино тем, кого еще не удалось спровадить?! Боялся выглядеть глупо? Сейчас он, должно быть, выглядит много умнее, смотря в желтые глазищи демонической твари, которая в лучшем случае является плодом его пьяного воображения, а в худшем… лучше не думать.

Рудо помахал руками перед лицом в безнадежной попытке отогнать жуткое видение. Змеехвостый, как и следовало ожидать, никак не отреагировал на эти неуклюжие пассы.

– Изыди! – жалобно попросил Гуттон.

Вялая попытка изгнания, похоже, лишь позабавила тварь. Видение растянуло тонкие бескровные губы в подобии улыбки и провело по ним языком… раздвоенным. Хомяк понял, что надо бежать, пусть шансов унести ноги от этого существа мало, но стоять на месте – безумие. И тут же осознал, что ничего из этой затеи не выйдет. Несчастный Гуттон не мог не только двинуться с места, но даже пошевелить пальцем, как не мог и закричать. Все, что оставалось Хомяку – это смотреть в круглые мутные глаза с вертикальными зрачками, подобно зверьку, которому он был обязан своим прозвищем, завороженному взглядом хищной змеи.

Страх – безумный, отчаянный, липкий – охватил все существо Рудо, подавляя все остальные эмоции. Ему казалось, что эта «игра в гляделки» длится бесконечно долго, дольше, чем прошло от момента его рождения до проклятого сегодняшнего дня. В конце концов Гуттон разлепил губы и выдавил из себя последний и единственный вопрос:

– Кто ты?

На это змеехвостый снова облизнулся и хрипло-шипящим голосом ответил то, что Рудо и так уже знал.

– Я – твоя смерть!

***

Нармин вновь любовалась городом, на этот раз из окна королевского дворца. Нианон, считавшийся истинным венцом столичной архитектуры, поразил провинциальную девушку до глубины души. Пока ее вели по галереям, лестницам и коридорам, молодая жрица с трудом удерживалась от того, чтобы не прикасаться изящной ковке перил и решеток или удивительной мозаике. Нармин хотелось ощутить под ладонью мрамор настенных панелей или ткань старинных гобеленов, чтобы лишний раз убедиться, что это не сон.