Павел Васильев - Вечна только тьма. Из пыли времен Страница 8

Угольный нос ткнулся в щеку малыша.

Мальчик ухватился зубами, задел губу Зверя, но тот не разъярился, даже не взрыкнул. Ребенок дернул головой – раз, еще один, – оторвав кусок плоти, зажатой в зубах Зверя. Сапфиры блаженно прищурились, измазанный кровью детский носик дернулся. Кровь струйкой побежала по подбородку, когда усердно задвигались маленькие челюсти, вгрызаясь в такую мягкую и такую сладкую теплую плоть.

Зверь легонько боднул ребенка лбом; малыш довольно улыбнулся. Хищная пасть приоткрылась, и остаток плоти выпал. Розовый шершавый язык коснулся детской щеки и из горла раздался двоящийся рычащий голос:

– Eden… Ma-a-ren… [Мой… Ма-а-рен…]

– Отец… – пробормотал принц.

– Что?

– Это был… отец.

– Да, – кивнул Дарс Летар.

Марен сквозь поволоку картин прошлого смотрел на портрет. Воспоминания становились ярче, накатывали волнами. В ушах все отчетливее слышались: потрескивание огня, тихий убаюкивающий шепот матери, и глухое рычание отца – уже Зверя.

Прохладный свежий воздух в галерее, как во сне, наполнился сладким ароматом. Он щекотал ноздри, проникал в легкие, пропитывая каждый орган. Металлический привкус вновь осел на зубах, на языке. Глаза принца зажмурились, воскрешая память – алая дымка разлилась во мраке.

– Кровь… Она звала меня. Запах был таким… манящим… – тихим голосом бормотал юноша. – И я… укусил…

Король растерянно потер левую ладонь рядом с мизинцем.

– Когда я забрал у тебя… – он не смог произнести слово «мясо». – Ты оскалился и укусил…

Эсмир ворвался в покои.

Камин рваными всполохами выхватывал силуэты, поглощенный своей извечной битвой.

Тело Далии раскинулось на полу в неестественной позе. Белая ночная сорочка казалась черной от густо покрывшей крови, в разодранной груди белели сломанные ребра, раскрывшиеся, словно оскаленная пасть; багрянец влагой блестел на мехах, что покрывали пол.

Тут же рядом лежали Детсем и Арнгур, крепко сжимая мечи окоченевшими пальцами.

Король держал маленького принца на сгибе левой руки, по ладони сочилась тонкая алая струйка, пачкая детскую рубашку. Малыш шипел и скалился, сверкая сапфировым взглядом, из-под окровавленных губ клацали маленькие острые клыки.

В коридоре раздался топот.

– Эсмир, дверь! – вскинув руку, мечом указал король, и сталь полыхнула пламенем очага. – Никого не впускай!

Сеанар [досл. «первый воин», воинское звание, сотник] Темной Стражи, бросил короткий взгляд на занавесь балкона, отмеченную кровавыми следами, и быстро развернувшись, вышел; дерево гулко ухнуло.

– Моя королева, – учтиво склонил голову Эсмир, положив руку на железное кольцо двери и не сводя глаз с Аделы.

– Пропусти! – велела Перворожденная, попытавшись оттеснить воина. – Там мои дети!

– Приказ короля, – не дрогнул сеанар, – Никому не входить.

Адела отступила, обхватив плечи. Тело содрогнулось под тонкой тканью сорочки, мороз пробежал по коже. Тихий голос Эсмира отразился ужасом в лазурных глазах, в горло провалился ком. «Случилось непоправимое!» – оборвалось сердце. Она качнулась вперед… Но Темная Стража не нарушит приказ короля пока тот не противоречит чести.

Руки женщины опустились на округлый живот, в тщетной попытке сохранить тепло для еще нерожденного. Ковер под ногами скрывал прохладу голого камня, и все же онемение медленно поднималось от босых ступней, грудь сдавило… Но холод ли повинен в этом?

Плащ Эсмира сверкнул серебром в неровном свете факелов и «черный волк, воющий на луну», укрыл плечи королевы.

…Дарс Летар вглядывался в сапфировые глаза малыша; за спиной воинственно потрескивал камин.

«Пропусти! Там мои дети!» – слышал он крик Аделы.

Медленно опустил клинок в колыбель.

Малыш крутил головой, маленькие ручки цеплялись за густую бороду. Язычок мелькал по губам, собирая капли багрянца, но клыки уже скрылись; глаза сверкали сквозь мрак все теми же холодными искрами.

Дарс скомкал простынь и аккуратно отер кровь с губ Марена, малыш фыркнул, пытаясь отвернуться. Король отступил; серый бархатный халат, нагретый камином, грел кожу… Быстрый поворот, и свет пламени упал мальчику на лицо; зрачки сжались до черных точек, сапфиры полыхнули ярче, но зубы остались ровными – клыки не проглянули. Малыш улыбнулся теплым «янтарным ладоням», ласкающим щеки.

Король облегченно выдохнул, улыбка дернула бороду; простынь скользнула по подбородку ребенка, собирая остатки «алой росы».

– Сильная кровь, – шепнул малышу Дарс Летар.

…Эсмир отступил за миг до того, как дверь приоткрылась, и король боком протиснулся наружу.

Дарс понимал, что Адела постарается проскользнуть в покои, и не позволил сделать этого: ей не зачем смотреть. Он все расскажет, но позже. Каким бы красочным не будет рассказ – знать, не то же, что видеть. Воображение порой рисует картины более ярко, но до безжалостной памяти ему далеко.

– Ступай в покои, – сказал король, протягивая Марена.

Адела приняла малыша; Эсмир осторожно придержал плащ, укрывающий ее плечи.

– Инген? Далиа? – прошептала Перворожденная дрогнувшим голосом.

На окаменевшем лице Дарса Летар не дрогнул ни один мускул.

– Ступай, – тихо повторил он.

Горло женщины дернулось, лазурные глаза опустились на маленького принца – малыш тянул ручки, пальчики хватались за сорочку, за плащ; вокруг губ, на щеках и подбородке алели сухие разводы.

– Он?.. – полный ужаса взгляд метнулся на Дарса.

– Нет, – смог улыбнуться король, ладонь легла на плечо жены. – Все хорошо. У него сильная кровь.

– Шрам так и не исчез, – горько усмехнулся король, потирая ладонь. – Иногда начинаю сомневаться, что я – Перворожденный.

– Отец… – рассеяно вымолвил Марен, мысли метались из реальности в прошлое и обратно.

Он смотрел в усеянное легкими морщинами лицо короля и не находил слов; мысли мелькали с бешеной скоростью. Теперь он помнил. Помнил все, что произошло. Каждое мгновение той ночи. Помнил, как мама укладывала его, помнил нежные пальцы на своей щеке. Голос, напевавший колыбельную. Запах – от нее всегда так приятно пахло. Помнил тепло ладоней, так отличавшееся от окружающей прохлады.

Ни одно воспоминание не выглядело таким ярким, как эти.

Принц тонул в разверзшейся бездне нахлынувших воспоминаний. Они накатывали безудержно, не считаясь с желаниями Марена. Он помнил – и от этого уже никуда не деться.

– Но ты говорил, – вновь пробормотал он. – Что это Голод…

– Именно к такому выводу я пришел, – подтвердил король.

– Но… как же Зверь?

– Запрет Крови настолько долго хранит нас, что даже легенды и мифы помнят лишь название: Дикие Родичи. Я не нашел прямых подтверждений, но… Видимо, так Голод на нас и действует… Этим объясняется и сам Запрет. Ты видел, это – уже не Инген.

– Но с Голодом можно справиться! Справляются же Охотники, ты сам рассказывал!

– Ты думаешь, я не искал его, своего первенца? После той ночи о нем не слышали… Перворожденный, влекомый жаждой крови, не остался бы не замеченным на Равнине. Но ни единого упоминания, ни единого маломальского слуха за пятнадцать витков!

Король поднял глаза на холст.

– Но ты видел не все, – он вновь обратил взгляд на Марена. – Инген не первый, кем овладел Голод. Он возвращался из Латтрана, когда встретил Зверя… Тогда погибли двое, а твой отец был ранен… Ерунда для Перворожденного… Тогда я не придал значения, его рассказу: мало ли, что создал Мир…

– И ты скрыл это от Большого Круга? – брови принца нахмурились.

Дарс опустил глаза.

– И я надеюсь, Боги простят мне эту ложь… Только после случившегося с твоим отцом, изучив кучи свитков в Атеом, я связал Голод и Зверя.

– Почему ты не рассказал раньше? – тихо вымолвил Марен, глядя, как с портрета улыбается Далиа Летар, как строго взирают глаза цвета глубоких вод, стоящего рядом Ингена, и как навершие Эртрефена сверкает из-под его плаща. – Я должен его найти. Голод можно одолеть.

На лице Дарса Летар мелькнула вымученная улыбка.

– О, мой мальчик. Вот поэтому и не сказал, – хриплый бас короля полнила горечь. – Но, похоже, даже петляя, Линии Жизни ведут нас к определенным моментам, когда нужно либо принять судьбу, либо отступить… Но ты – сын своего отца…

Сапфировый взгляд Марена не отрывался от картины, от изображенного на ней могучего воина с иссиня-черными волосами, с заплетенной в «косичку» бородой, перехваченной серебристой лентой. От женщины с ласковым васильковым взглядом и робким румянцем на щеках, что стояла рядом, и чья рука лежала в его ладони… В ладони, которой доверяла…

Память открывала все новые двери разума, все новые детали всплывали перед внутренним взором.

Марен помнил и отца, и мать, помнил каждую черту их лиц. Помнил запах и каждое прикосновение. Ласковый голос, поющий колыбельную, и бархатный баритон, повествующий о чести. Помнил, как отец впервые взял на руки, еще тогда: маленького и заляпанного кровью, только-только пришедшего в этот мир… Первый вдох свежего воздуха, после тяжелых родов…