Александр Беляев - Дороги изнанки. Хроники затомиса Страница 8

Видение продолжалось несколько секунд, и достаточно было Ане моргнуть, как все стало на свои места: Богородица по-прежнему скорбно глядела на младенца, больше напоминавшего уменьшенную копию взрослого человека, случайные посетители медленно прогуливались по церкви, разглядывали иконы, ставили свечи. Служба уже закончилась, и можно было вести себя по своему усмотрению. Мимо Ани прошла одна пожилая прихожанка, другая, обе осуждающе поглядели на Анину голову, но замечание не сделали. По всему было видно, что никто из посетителей не заметил чудесного преображения иконы «Утоли мои печали».

«Значит, – подумала Аня, – это мой собственный глюк, а в действительности икона как была, так и осталась. Что же это такое? Никогда ничего подобного раньше не было, я эту икону уже много раз видела, и ничего чудесного с ней не происходило. Это уже третий глюк за последние полчаса».

На всякий случай Аня еще несколько раз похлопала глазами, но икона больше не преображалась, тем не менее у Ани возникло чувство сожаления, словно икона хотела ей что-то сказать, но Аня сама каким-то образом помешала ей это сделать. В третий раз мысленно сказав себе, что ей и вправду пора обратиться к врачу, Аня, у которой осталось еще три свечи, пересекла зал и подошла к другому, более крупному и старому образу, который, как она знала, назывался «Сошествие во ад», где Иисус Христос внутри золотого эллипса нисходит в мрачную преисподнюю к ужасу коричневых чертей, прыснувших в разные стороны от источника Божественного света, а главный и самый большой бес – сатана, прикованный к скале, в бессильной злобе скалит свою звериную пасть. Постояв какое-то время рядом с образом, Аня поставила около него оставшиеся свечи, как положено, перекрестилась и мысленно прочитала молитву. Как она и предчувствовала, поразительный эффект, случившийся с соседней иконой повторился. Икона засветилась, а затем словно бы ожила, при этом в сюжете так же произошли значительные перемены. Прежде всего, вместо Иисуса Христа в эллипсе находилась уже молодая женщина в белых одеждах, в которой, при внимательном взгляде, можно было угадать ту девочку, которую держала в руках величественная женщина на предыдущей преображенной иконе, то есть саму Аню, но какого-то облагороженного облика, при этом на голове ее так же сияла неземным светом маленькая коронетка. Преисподняя также преобразилась: вместо огромной каменной пещеры, она уже больше напоминала мрачный город чем-то похожий на московский кремль как бы выполненный в стиле кубизма, где все архитектурные детали представляли собой конструктивистские прямоугольные формы – да и вообще город выглядел составленным из конструктора. К тому же вместо классических хвостатых чертей Аня увидела щуплых голых муравьиноподобных существ с выпученными глазами, висящими на стебельках и усиками-антеннами. Ко всему прочему Ане показалось, что эти существа словно бы выполнены из белых и серых зерен, как на полотнах художников-пуантилистов. Над зданиями же проносились непонятные рваные полотна-тени вперемешку с устрашающими крылатыми драконами. Но и это еще не все. Прямо под этим городом обнаружился второй ярус, со всех сторон стиснутый мрачными глыбами основания, в середине которого словно бы играл солнечный зайчик, и когда Аня внимательно вгляделась в него, то там обнаружился вполне земной пейзаж, который тут же словно бы наехал на нее и освободился от оков мрачного города. Аня увидела величественную реку, протекающую мимо высоких холмов, с дальним лесом на противоположной стороне, на одном же из холмов возвышался русский княжеский терем с золочеными куполами-луковками. Еще через мгновение терем стал прозрачным, и Аня увидела в центральном зале огромного роста, почти касающуюся головой потолка женщину в белых ниспадающих туманом одеждах, с сияющей диадемой поперек высокого лба. Напротив нее, словно во время беседы, стоял молодой человек, не достающий ей и до пояса, в, казалось бы, совсем абсурдно выглядящем здесь туристическом одеянии, и в такой же неуместной к этому одеянию золотой короне на голове, по стилю очень напоминающей ту, маленькую, венчающую голову девушки, вместо Христа сходящую во ад…

Величественная женщина что-то произнесла, Аня только не сумела расслышать, что именно, и в этот момент снова моргнула. И великанша, и юноша, и терем тут же исчезли, все вернулось на свои места, и только тогда Аня поняла, какое словно произнесли уста величественной женщины, которая, как показалось Ане, очень была похожа на ту, из первой иконы, с ребенком, но черты ее лица гораздо больше, чем у первой подчеркивали именно русскую принадлежность, в то время, как у второй они не носили выраженного национального характера. Итак, губы великанши произнесли слово «помоги», и просьба эта обращалась именно к Ане, а не к своему собеседнику. Кроме того, и молодой человек в короне показался ей знакомым, но об этом чуть позже.

«Так-так, – подумала Аня, рассеянно выходя их церкви и смущенно минуя ряд все тех же старушек, тянущих к ней свои скрюченные руки, – совсем ку-ку, бред наяву, и чем дальше, тем затейливее. Мало того, что я, оказывается, на динозавре летала, но к тому же успешно заменила Иисуса Христа и приняла участие в какой-то загробной истории, да еще в разном возрасте. Как-то мало это возвращение памяти напоминает, скорее бред величия на фоне шизофренических галлюцинаций. Мало того, что корона на голове, так к тому же какая-то добрая волшебница у меня явно помощи просила (кстати, по-моему ничего в Священном писании о ней не говорится). И этот молодой человек (тоже в короне) хорошо мне знаком, именно его сегодня утром, проснувшись, я видела – и во сне и после сна, вот только без короны он был. Тут в голову ей пришло еще одно удивительное сопоставление (для нее, но не для нашего внимательного читателя). Она припомнила, что когда-то в десятилетнем возрасте была с мамой в Трускавце, и ее соседом оказался симпатичный мальчишка, ее ровесник, который по непонятной причине ее заинтересовал. При этом – она это хорошо заметила – он явно хотел с ней познакомиться, но так и не решился, а она поймала себя на той же мысли, тем более, скучала в Трускавце, не имея с кем из детей перекинуться словечком, но, разумеется, подойти к мальчику первой было верхом неприличия, к тому же у нее в то время и не было друзей среди мальчишек. (Разумеется, родной брат – не в счет, он, будучи на шесть лет ее старше, относился к Ане как к малявке, снисходительно равнодушно, а порой, при отсутствии родителей, обижал ее и всячески третировал, благо что девочка никогда не жаловалась). Ну а развязка этой истории была и вовсе неприличной. Как-то она открыла дверь туалета в саду, и обнаружила этого самого мальчишку на толчке со спущенными штанами. Разумеется, после такого конфуза (она почему-то и сама жутко сконфузилась) ни о каком знакомстве не могло быть и речи, тем более вскоре после этого события мальчик уехал со своей мамой. Ну так вот, если этого мальчишку с зелеными глазами и пышной шапкой каштановых вьющихся волос состарить лет на 10—15, то он бы как две капли воды походил на молодого человека из ее снов и видений. Она никак не могла понять, почему именно этот эпизод из ее детских воспоминаний долго не шел из головы: мало ли она встречала в своей жизни особей противоположного пола? И в детстве, когда те бесились и дергали девчонок за косы, чтобы обратить на себя внимание, и позже, в юности, когда за ней всерьез многие пытались ухаживать и оказывать всяческие знаки внимания, и лишь ее странное безразличие к вопросам пола – ее некий комплекс Снегурочки – рано или поздно всех их отталкивал. Несомненно, именно этот комплекс Снегурочки был причиной тому, что при всей своей привлекательности, начитанности и уме, у Ани в свои неполные 19 лет не было ни одного серьезного романа. Она даже ни разу по настоящему не целовалась с молодым человеком, даже со своим официальным женихом, Виктором, поскольку Виктор вел себя уж чересчур по-джентльменски, очевидно уловив Анино равнодушие к противоположному полу, как видно принимаемое за фригидность. Сама же Аня, не отвергая слишком явно ухаживания Виктора, в роли своего суженого воображала почему-то того самого мальчишку-соседа по отдыху в Трускавце, и это его неожиданное вторжение в ее жизнь в образе чрезвычайно ярких видений очень ее сейчас взволновало. И все это, несмотря на тот факт, что видела его в десять лет со спущенными штанами, сидящим на толчке: если что-то подобное произошло бы с Виктором, да и с любым другим, она никогда не смогла бы продолжать с ним хоть какие-то отношения. Тут ей припомнился еще один эпизод из ее никому не ведомой жизни, о котором она не рассказывала даже маме, а в последнее время почти забыла. Все дело было в странном сне, который она видела незадолго до поездки в Трускавец. Сон этот был каким-то необычно-реальным, гораздо реальней тех смутных, спутанных снов, от которых поутру остается лишь несколько фрагментов либо они забываются полностью. Этот же сон она помнила во всех деталях, и лишь по прошествии многих лет он потускнел и отчасти забылся. В этом сне она встретилась с неким мальчиком, которого сама же позвала, на берегу дивного аквамаринового моря, веющего безмерной древностью… наверное, правильнее сказать – вечностью, несказанным покоем и умиротворенностью. Рядом с ними на песке стоял какой-то фантастический, возможный только во сне, макет замка, вроде бы сделанный ей самой из песка, но такой причудливой формы, нарушающий все законы гравитации и перспективы, что его, разумеется невозможно было сделать не только из песка, но и из какого-либо другого материала. Позже нечто подобное она увидела на гравюрах художника Эшера. Она помнила, что вела с этим мальчиком какую-то чрезвычайно важную беседу, рассказывая ему такие сакральные вещи, о которых не имела никакого понятия в реальном мире. О чем, конкретно был этот разговор сейчас она вспомнить уже не могла, но помнила, что ощущала себя кем-то другим, кем она была на самом деле – не десятилетней девочкой (хоть выглядела именно так), весьма ограниченного кругозора и средних способностей, но гораздо мудрее и древнее, приобщенную к великим тайнам мироздания, видевшую иные миры, где с ней происходили удивительные события. При этом ощущения были чрезвычайно реальными, и в том сне она нисколько не сомневалась, что она, Аня Ромашова – совсем не та, за которую себя принимает в дневной жизни, что эта, дневная, – нечто вроде осознающей себя маски, за которой прячется настоящая. Потом этот мальчик, получивший от нее какую-то неведомую инициацию, купался прямо в одежде в море, а она осталась на берегу, поскольку даже там, в сновидении не умела плавать (она и до сих пор не умеет), а выйдя на берег протянул ей горсть розовых жемчужин и кораллов, которые удивительным образом превратились в ожерелье. Она же со своей стороны подарила ему медальон из пейзажного оникса, правда, откуда его взяла – сама не помнит. Потом был чарующий голос свысока – кому он принадлежал, в тот момент она хорошо знала – но теперь это было для нее загадкой, и сон прервался, она же долгое время оставалась под его впечатлением, а в сознании звучали непонятно откуда взявшиеся строки песни, которую она пела, когда строила замок из песка: Помнишь из детства