Александр Шакилов - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МУЖЧИНЫ

Александр Шакилов

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МУЖЧИНЫ

Сына, это всё для тебя. Всё-всё для тебя. Ты не подумай, отец не забыл о дне рождения: ты уже большой, тебе шестнадцать. Ты – настоящий мужчина. Почти. Да-да, почти. А вот когда любимый папочка вернётся домой, то…

Если вернётся.

Ты не подумай, сына, не подумай…

Я – ради тебя. …и себя тоже.

Люди Гюнтера, твари с нашивками-эдельвейсами на рукавах, преследуют меня уже более трёх часов. Сто восемьдесят минут напряжённой гонки по заснеженным вертикалям небоскрёбов. Сто восемьдесят минут охоты на меня, бывшего друга, а теперь – ронина и вора.

Я выбрал между сыном и дружбой-долгом.

Выбрал сына.

Выбрал себя.

Три часа… Хвала древним инженерам-разработчикам, термобельё справляется с нагрузкой. Бесшовные носки предохраняют стопы от микроударов и вибрации. На мне прапрадедовская флиска. Всё моё обмундирование – наследство, передаваемое по мужской линии из поколения в поколение.

Сам я встал на лыжи всего семнадцать лет назад, когда мой отец… Не надо о грустном. Я собираюсь нарушить традицию.

Ледоруб врезается в стену возле правого ботинка. Тросик, приваренный к ручке, дёргается, возвращая метательный инструмент владельцу. Я резко изменяю траекторию спуска и подгибаю ноги, рискуя вписаться кровавой буквой в какую-нибудь допотопную вывеску, вроде "Кафе" или "Ресторан". Я буду свеженьким бифштексом, ха-ха, на празднике жизни далёких предков.

Или не буду.

Ибо не желаю.

…сегодня слишком холодно: ни единого пуховика возле остановок кресельных маршруток и гондол, а ведь обычно не протолкнуться. Те, у кого нет лыж, – низшие существа, бесправные и презренные, вынужденные передвигаться на общественном транспорте.

Вход в мою нынешнюю нору замаскирован голограммой – с виду обычный, ничем не примечательный сугроб. К тому же, никто не знает, куда я переехал. Наверное, я чувствовал, что ТАК случится, поэтому и заранее позаботился о новом убежище для семьи. Скрытая виртуальным завалом Мирра стоит у внешнего контура и кутается в широкий шарф; блестят льдинки в соболином воротнике:

– Санечка, что ты задумал? Санечка?

Я улыбаюсь в ответ, губы намазаны густой пастой, жирной и приторной на вкус. Я цепляюсь за трос бугеля.

Санечка… Обычно жена называет меня Алексом. Санечка… Мирра испугана.

Бывает.

Пройдёт.

Горизонталь крыши огромного небоскрёба, название которого забыто за ненадобностью. Небоскрёбы – не более чем детали местности, особенности рельефа. Да, когда-то люди жили в высотках, но не сейчас. Крыша – ледяная поверхность, избитая всеми ветрами; здесь совершенно нет снега, его просто сдувает. Я разгоняюсь коньком, рассчитывая перепрыгнуть на следующую такую же плоскость. Не тут-то было. Высокий, как потревоженный гризли, парень атакует меня в лоб, он выделывает неимоверные пируэты, он сечёт морозный воздух острыми кантами – я еле уворачиваюсь, и то лишь потому, что "гризли" играет со мной, проще говоря, развлекается. Он – настоящий самурай.

Амортизаторы, встроенные в лыжи, подбрасывают мощное тело в воздух, руки-ноги в стороны, лыжи параллельны и перпендикулярны груди.

Уподобившись вертолёту, "гризли" вращается вокруг своей вертикальной оси, он взлетает, угрожая кромками измолоть меня в фарш, в костную муку.

Опять прыжок – и удар: правая нога вперёд, левая назад и вверх.

Да уж, не повезло мне, нарвался на мастера фристайл-боя. Замечаю на груди у "мишки" вышивку люминесцентными нитками: "Тоби". Скорее всего, имя. Итак, меня желает убить Тоби – знаток могула и ньюскула. Эй, Тоби, мы не представлены, я впервые увидел тебя сегодня на празднике у Гюнтера. Но почему-то я знаю, что тебе вот-вот надоест мучить живую игрушку, меня то есть.

Уже надоело: полное переднее сальто. Да так чтобы носками лыж мне в грудь, а титановыми палками в горло. Ухожу в сторону, изгибаясь боковым сальто и слегка цепляя задником шлем самурая Тоби – приблизительно у виска.

На крышу падаем вместе.

Я и труп "гризли".

Да, забыл сказать: у меня восьмой дан по фристайл-до.

…погода солнечная, ясная, мороз. Снег ослепительно бел, небо кристально голубое. И тысячи промаркированных трасс, и сотни подъемников. Спуски для молодых, для новичков, невероятно зелёные, как хвоя кедров и секвой. Синие трассы – для тех, кто на лыжах не меньше года. Рядом красная маркировка. Чёрные трассы – эти для меня, для опытного лыжника, обладающего максимумом прав и обязанностей.

А для безлыжного быдла есть внутренние лифты небоскрёбов и снегоходы на воздушных подушках. Пускай пользуются, не жалко.

А мне надо успеть в гости к дорогому Гюнтеру. Сегодня у моего закадычного дружка-командира особый день – он передаёт сыну лыжи, вторую семейную пару. Отныне его лоботряс Кари будет настоящим мужчиной и полноправным гражданином.

Немного о Кари. Щуплый, жидкие волосёнки, близорукие глазки. Не воин.

Зато мой мальчик: высокий, стройный, сильный и ловкий. Умён. И у него сегодня день рождения. Я решил сделать ему особый подарок.

Я решил подарить ему лыжи Кари.

Прости меня, Гюнтер. Прости, дружище.

Весь мир – огромный сноупарк. Все мы, настоящие люди, состоим из абсолютного контроля: мы контролируем скорость и баланс движений.

Я – контроль. Я – баланс.

Отталкиваюсь от края парапета, распрямляю ноги, напрягаю мышцы. Я в воздухе. Обжигающе холодные встречные потоки пытаются опрокинуть меня. Позади – погоня.

Группируюсь, приземляюсь, пружиню лодыжками. Длинный чехол с подарком болтается за спиной, почти не мешает. Почти – не считается.

Из-за ангара воздухозаборника, растопырив когти-кинжалы, атакует белая тварь. Только снежных барсов мне и не хватает! Не останавливаясь, шлёпаю киску палкой между ушей – плашмя, чтобы не убить, но раздразнить. Пусть мои преследователи позабавятся с симпатичным котёнком, таким ласковым и пушистым.

Смертельно пушистым.

Противно вибрирует трансивер, вживленный в челюсть: стандартные три диапазона, термоядерная микробатарейка в зубе мудрости.

– Алекс, что ж ты?!.. Что ж ты, Алекс?!..

Оптика заднего обзора проецирует на внутренний экран маски приятное зрелище: одного из бойцов Гюнтера кошка таки достала. Замечательно. Теперь их всего лишь пятеро. Дай боже, справлюсь.

Десяток лыжных палок одновременно пятнают алым спину барса.

– Алекс, что ж ты?!..

Прости меня, Гюнтер. Но я слишком люблю снег, я не хочу умирать.

…я проснулся оттого, что сын подкрадывался в темноте. Он боялся промазать, и потому решился подойти как можно ближе – победитовый наконечник лыжной палки хищно подрагивал в невнятном свете ночника.

Я резко вскочил, остриё едва не проткнуло мне диафрагму. Почти. Ибо я умею избегать глупой смерти, я самурай – на рукаве моей куртки красуется нашивка: цветущий эдельвейс, отличительный знак клана Мизуно.

Я вырвал палку из рук родного сына. Я был так взбешён, что, чуть было, не задушил его темляком, я даже хотел насадить юное тело на стержень, но… Я вспомнил себя, я был таким же когда-то, очень давно – семнадцать лет назад.

– Джи, – сказал я сыну, – ты хочешь стать мужчиной?

– Да, – ответил сын. – Хочу.

– Время пришло? – спросил я, и голос мой задрожал, во рту пересохло.

– Пришло, отец, – Джи присел на край пластиковой циновки, чинно сложив руки на коленях и потупив взор. – Я не хотел, я сам… но… Ты вынуждаешь меня, отец.

– Нет!! – закричал я, разбудив Мирру. – Нет!! Мы сделаем иначе!! …утром я надел термобельё, защиту, брюки и куртку. Шлем и маску. Извлёк из чехла лыжи, снял палки с подставки. Проверил крепления, затянул потуже ботинки.

И вышел из норы.

– Санечка, что ты задумал? Санечка? – заплакала жена, и слёзы её превратились в льдинки и осыпались на соболиный воротник комбинезона.

Я не ответил, я улыбнулся, встал на лыжи. На рукаве моей куртки следы от споротой нашивки. Ещё вчера там цвёл эдельвейс.

Торсионная жесткость и продольная мягкость, широкие пятки и носки, система виброгашения и палладиевые канты – великолепный дизайн! – это мои лыжи, моя мужская гордость. Моё наследство.

Уже три часа я петляю по городу, я – заяц-беляк. Позади волки. Нет, позади тигры. Волкам заяц – пища, тиграм – жертва, кусок мяса, отравленного радиацией.

Гюнтер, я уверен, сразу же отправил лучших буси к моей старой норе. О, как, должно быть, он разочарован. Кровь за кровь, семья предателя должна умереть, да только убежище пустует пару месяцев и промёрзло насквозь. Так уж получилось, я забыл предупредить командира о передислокации.

Я – ронин.

Я оставляю чёткие следы на снегу, я прыгаю с крыши на крышу, я спускаюсь на лыжах по вертикальным стенам небоскрёбов. Я не боюсь бетонных ущелий промзоны, разрушенной ядерными взрывами, я ныряю в цеха заводов, захламлённые станками и мумифицированными трупами рабочих. Мне плевать на счётчик Гейгера.