Жанна Пояркова - Фрагментация памяти Страница 10

Мы притормозили, чтобы досмотреть запись.

— Давайте веселиться! — хохотал Трэй. — Давайте бросим все это дерьмо в огонь!

Мне было жаль, когда их поймали. На экране метались металлические громады Гончих, сминали бунтовщиков в грязную пасту из крови, кишок и тряпья. Камера упала на дорогу и еще долго снимала стену огня, пока передачу не прервали.

«Хочешь начать новую жизнь? Купи ключ для входа в Среду», — прогорланил инфоэкран, не давая паузу на размышление.

— Хакерская передача, — Гарри наморщил лоб. — Сейчас самое время для переворота. Хакеры обнаглели, скоро Корпорация снова возьмется за них, но пока волна на подъеме, и мы должны оказаться в этой пене. Пошли домой.

— Нет.

Если не сегодня, то я не решусь никогда. В переулке было спокойно, чисто, только на углу стояла куцая пирамидка из сваленных друг на друга пластиковых ящиков. Темное каменное здание, молчаливое и отрешенное, — из тех, по которым никогда не отгадаешь, что внутри. На тяжелой деревянной двери старыми железными гвоздями была прикреплена табличка:

ДОМ ХЛАМА

Следы старого мира в одном месте.

Концерты каждую среду.

Скупка и продажа антиквариата.

Фанера покоробилась, а краски выцвели. За занавешенными старыми флагами окнами теплился далекий свет. Двор перед Домом был занят пятью крупными байками, поставленными на автоматическую защиту, один пропел что-то предостерегающее, когда я оказался слишком близко. Священник скептически окинул взглядом уходящую вверх башню, засунул пакет с консервами и платами подмышку.

— Я подожду здесь. Не хочу смотреть, как тебя вышвырнут прокуренные хиппи. Жаль, что клоуны не сожгли эту помойку вместо «Соляриса», — он прищурился, ожидая вспышки гнева, но я был слишком занят проблемой выбора, чтобы отвечать.

Нажатие на грязноватую ручку — и я оказался внутри.

— Чего хочешь, чувак? — дружелюбно поинтересовался голос.

Посреди скудно освещенного висящим на стене ночником коридора стояла табуретка, на ней расположился толстый парень. Он, видно, недавно приехал и теперь стаскивал сапоги, на куртке-косухе были прикреплены стальные полосы с эмблемой байкеров Тиа-сити. Когда глаза привыкли, я различил стоящую чуть дальше по коридору кучку спорящих над коробкой со старыми пластинками бродяг и плакаты, не приклеенные к стенам, а крепившиеся за стеклом. Разглядеть я смог только один, самый первый, да и то не очень четко — женщина с мечом, крупные надписи.

Потолок был такой же высокий, как на складе, длинные двери, идущие друг за другом, казались похожими на отпечатки тощих ладошек, оставленных там и тут. Пахло теплой пылью и ветошью, лежалыми микросхемами и джином, доносился слабый аромат мяты, чеснока, бумаги, масляной пленки, слегка подгоревшей в проекторе пленки, дерева, миллионы других разных запахов.

— Видел объявление Кара в Сети. Хочу с ним встретиться и сыграть, — сказал я, и тут услышал звук гитары.

Никогда не думал, что это так больно, — видеть, как кто-то совершает то, что всегда хотелось сделать тебе.

— Во что играть? Покер? Шахматы? Домино? Чертовски хочу партию в покер, но никто этим уже лет двести не интересуется, — пожаловался байкер, справившись с узким сапогом. — Эй, ты чего?

Струны словно вцепились в горло. Чистый, нефильтрованный, искренний звук вырывался из зева двери — неумолимый, словно люди, приколотившие своего мессию. Эта музыка стреляла, заставляла сжимать зубы, чтобы не заплакать. Она убивала, но не так, как бьет ненависть и похоть синтетического бита.

Она убивала, потому что была слишком хороша.

Я свернул на лестницу, столкнулся с кем-то, поскользнулся на залысине ковровой дорожки и полетел по ступеням, тщетно пытаясь схватиться за отполированные перила. Ударов не было — только надрезающие вены аккорды. Ноги запутались в простыне, я просто покатился по лестнице.

— Ты цел? Эй, ты цел?

Струны свистнули через квадратный усилитель, отвечая вместо меня. Я подогнул ноги, не замечая бросившихся мне на помощь «старьевщиков», и смотрел на гитариста. Пыль и деревянная крошка от ударных летели в разные стороны. Их было трое — две гитары и барабанщик. Как на той записи, каждое слово из которой проросло сквозь меня. Светлые волосы ударника падали ему на лицо, дребезжание хэта и грохот большого барабана наполняли зал. Он жарил, не жалея ни рук, ни натянутого брюха инструмента, ошпаривал самозабвенной игрой. Одна гитара передавала мелодию другой, гудящей плотной стеной ритма, а потом они сливались, увеличивая мощь. Маска порвалась и съехала на бок, но мне было все равно.

«Выбей, выбей меня из меня»

— Парень, ну ты даешь, — девчонка в цветастом платье помогла мне подняться. — Фанат «Джирз»? Кстати, под бумагой ты не такой уж и страшный.

Я с трудом встал, голова кружилась. Похоже, я вывихнул ногу.

— Хочешь тоже попробовать? — догадалась она. — Сейчас мало кто умеет играть, так что если у тебя получится, Кар тебя возьмет. Недавно он раскопал скрипача, представляешь? Вон Кар, иди к нему. Эй, ты нормально себя чувствуешь?

Личико, похожее на круг, и волнистые пряди.

Над ней висела картина, изображающая растекшиеся часы. Время плавилось на сковороде гитарного драйва.

— Я… Я тебя знаю.

Почти ультразвуковой визг — и я уже в центре внимания, хотя так и не сыграл ни строчки. Они таращатся на меня, и лицо оказывается смутно припоминаемым. Иногда меня не могли узнать собственные друзья, но сегодня день икс, и в каждой черепной коробке налаживаются связи, загорается лампочка узнавания. Почти для каждого из них мое лицо становится знакомым. Здесь собрались люди, с трепетом хранящие прошлое, в котором никто не заставлял их целый день потреблять гипнокоды и работать ради того, чтобы создавать виртуальность, а я — напичканный электронными видениями психопат. Я — создатель королевы «Хайвэя». Большое яркое пятно блевотины на постиранной простыне ретро-народа.

По мнению любого из них мне нечего здесь делать.

— Зачем ты пришел?

Кар похож на стареющего акробата. Он все еще в хорошей форме, но поседевшие волосы и морщинистое лицо выдают возраст. И все-таки в нем есть какое-то величие, чрезмерная серьезность, концентрация. Может, потому, что Кар сейчас решает мою судьбу.

— Я видел объявление о концертах в Доме Хлама, Кар. У меня есть инструмент, и я умею с ним управляться. Не знаю, насколько хорошо, но это можно проверить. Я мечтал об этом с того времени, как взял гитару в руки.

— Нет.

Звучит достаточно внушительно.

— Дело только в том, что KIDS раззвонили обо мне на весь город? Ты ведь не знаешь, как все было на самом деле. И не знаешь, почему я бросил. В религии раскаявшиеся грешники — самые любимые герои.

— Я не религиозен, — Кар повернулся, разминая морщинистые, но сильные пальцы. — Я понимаю — это была твоя месть, плевок в лицо миру. Многие думают о подобном, но редко кто доводит до конца. Слишком много усилий.

Если бы он хотел, то мог бы прочитать ответ на одеревеневшем лице, но Кар наблюдал за гитаристами. Соло металось и пело, оно рвалось вверх, куда-то в темноту, в испещренный ледяными звездами космос.

— Ты хорош, я не сомневаюсь, но я тебя не возьму. Слишком уж большую мерзость ты создал, — продолжил мужчина, некоторое время помолчав. — Твой выбор в прошлом, стриги купоны с нынешней популярности синтет-музыканта. Можешь считать, что ты мне просто не нравишься. Возможно, ты хороший гитарист, но никчемный человек, не умеющий ждать. Если это была твоя мечта, ты мог придти раньше.

Флажолеты срываются из-под чужих пальцев звуком битого стекла. Наверное, с таким звуком разбиваюсь я.

— Ни один ретро-клуб не захочет иметь с тобой дела, так что ищи работу в другом месте, — добавил он.

Уверенные движения байкеров, напирающих на меня и подталкивающих к лестнице, — последний штрих, который разваливает собранное из фрагментов изображение на кучу бесполезных стекол.

— Не трогайте меня.

Я не узнаю свой голос. Вокалист шепчет шершавые слова реквиема. «Старьевщики» потеряли ко мне интерес, вычеркнули меня из своих книг, стерли со всех дисков, я даже не отражаюсь в их влажных глазах, устремленных на сцену.

— Не трогайте меня…

Я отдираю пахнущую плохо выделанной кожей косухи руку, воздуха не хватает.

— Тебе пора, синтет.

Кулак сталкивается с чьим-то лицом, лицо соединяется с чужим кулаком, и этот взаимообмен достигает кульминации. Треск разрываемой ткани и сочное хлюпанье от ударов. Музыканты продолжают играть, для них все, что происходит в зале, не имеет никакого значения, а меня выволакивают за воротник в коридор и роняют у табуретки.

— Слушай, из-за таких, как ты, исчезло все, что мы стараемся сохранить, — объясняет мне бородатый детина в тот момент, когда я харкаю кровью. — Человеку, который делает трахающихся с андроидами вирт-баб, тут не место. Нечего вынюхивать, козел.