Виталий Вавикин - Техно-Корп. Свободный Токио Страница 10

Кейко предлагала мужу отправить электронного питомца в мастерскую, но он отказался. Не то чтобы Хироси нравилось это уродство – просто для реконструкции нужно было ехать в Токио, а для этого пришлось бы взять очередной кредит. Кредит на дом, кредит на образование Юдзо, кредит на машину, на обустройство детской площадки во дворе дома, затем кредит на ремонт дома…

Кейко уже сбилась со счета, сколько они должны всем этим банкам. Вот если бы можно было продать в нейронное издательство одну из реконструкций, которые создавала Кейко, но конкуренция была чудовищной, да и с издателями Кейко уже успела испортить отношения, когда жила в Токио, пополняя ряды технологических нигилистов. Правда, тогда ее революционные, направленные против распространения синергиков нейронные модуляции пользовались куда большим спросом, чем то, что она делала сейчас.

За последние семь лет Кейко не продала ни одной реконструкции. Издательства брали их под реализацию, выбрасывали на рынок пробную партию и возвращали назад. Хироси не жаловался. Вначале был очарован фантазией супруги, очарован лучшей жизнью, которую обещали гонорары известных нейронных реконструкторов, затем, спустя несколько лет и череды отказов от издателей, пытался просто принять увлечение супруги. Фантазии о гонорарах померкли – получить хотя бы сотую долю от воображаемых сумм, чтобы покончить с этой вечной гонкой выплаты кредитов, когда каждый месяц не знаешь, что будет завтра, сможешь ли наскрести необходимую сумму. Но вместо глотка свежего воздуха подрос Юдзо, и пришлось брать еще больше кредитов, чтобы оплатить образование сына. Нет, Хироси никогда не жаловался, но глядя ему в глаза, Кейко видела в них что-то расколотое, треснутое. Сквозь эти бреши сквозила усталость. Когда еще до рождения Юдзо Кейко завела себе любовника, в глазах супруга не было этой усталости. Были злость, обида, страх потерять любимую женщину, но не усталость, не безнадежность. Именно безнадежность сейчас и раздражала Кейко больше всего. Он напоминал ей синергиков, которых так ненавидели технологические нигилисты.

Ничего личного, но машинам не место среди людей. Это разрушает природу человечества. Кейко верила в это даже сейчас. Верила, ухаживая за электронным псом, верила, сажая во дворе синтетические деревья, крупные кленовые листья которых становились желто-красными каждую осень, опадали. Юдзо и Хироси собирали их в охапки и сжигали во дворе за домом, когда погода была безветренной. Белый дым устремлялся в небо. Трехлапый пес лаял, бегая вокруг костра. Юдзо смеялся. Хироси радовался смеху сына. Кейко наблюдала за ними, вспоминая жизнь в Токио, и думала, что теперь, когда настанет весна, придется тратиться на средство для питания синтетических кленов – еще один кредит, чтобы появились листья, которые будут шуметь летом на ветру, а осенью снова отправятся в костер. И еще костры напоминали ей о последнем любовнике.

Есида не был таким, как Хироси – усталый и счастливый отец с кучей кредитов на шее и смеющимся сыном на плечах. Но не был он и как те мужчины, с которыми была знакома Кейко в Токио. Тогда они все пахли революцией, цитировали догмы партии технологических нигилистов, словно это были молитвы в мире технократии. Кейко считала, что синергикам не место в семье, в школе, считала, что ни одна машина не сможет научить человека чувствовать, мыслить. Она не сделает человека человеком. Она способна лишь научить человека, как стать машиной. Вот почему Кейко в свое время присоединилась к технологическим нигилистам. Но нигилизм в этой партии просматривался во всем. Нигилизм, который был чужд Кейко.

Ей нравился театр, нравились традиции и церемонии. Ни один мужчина из партии ТН не пошел бы с ней в театр, а если бы и пошел, то вынес бы мозг, выжег очарование своей желчью, когда увидел синергика в фойе, услужливо открывающего людям двери. К таким синергикам Кейко относилась как к нужным машинам. Уроженка Токио, она привыкла к технологиям. Но члены партии… Особенно не нравились Кейко приезжие. Они были грубыми, дикими. Но и среди местных членов ТН она не чувствовала себя уютно. Их нигилизм распространялся не только на технологии, но и на искусство, живопись – на все, что ценила Кейко. Почти на все. Нейронные реконструкции, которые делала для партии Кейко, им нравились. Эти модуляции становились шедеврами. О них говорили, их замечали. Тиражи были крупными, но распродавались практически всегда, если не считать случаев конфискации правительственными агентами. Но это лишь распаляло аппетит покупателей, и следующая партия расходилась уже за считаные дни.

Кейко никогда не пыталась подсчитать, сколько всего денег заработала для партии ТН, знала лишь, что этого хватило бы на десяток, а возможно, и на сотню домов как тот, где она жила сейчас. И никаких кредитов. Никакой усталости в глазах Хироси. Можно было бы родить Юдзо младшего брата или сестру, заранее оплатив обучение и первые годы содержания, когда они будут пытаться, покинув семью, строить свой собственный мир. Но все эти гонорары остались в прошлом. Сейчас либо прошлое оставляло ореол дурной славы вокруг Кейко, либо ее дивный светоч угас, но она не могла продать ни одной из своих реконструкций. И покорная усталость, бьющая из глаз Хироси, проникала и в ее собственные глаза и мысли. Не сразу, нет. Сначала Кейко бунтовала, злилась, искала компромиссы, рассматривала варианты, меняя стилистики и направления своих реконструкций. В те моменты она вспоминала своего последнего любовника в Токио – силовика, сотрудничавшего с партией ТН. Таких, как он, в народе называли технологическими инквизиторами.

Его имя было Эйдзи Гонда, и его подразделение силовиков отслеживало и забирало на переработку давших сбой синергиков. Члены ТН всегда радушно принимали технологических инквизиторов, но Кейко никогда не видела в них друзей и единомышленников. Это подразделение пугало ее. Оно представлялось прототипом недоброго будущего, где следом за синергиками, которые отходят от алгоритмов своих программ, пытаясь выражать чувства, силовики станут приходить за обычными людьми, вышедшими за рамки законов технократии. Уже сейчас они начинают говорить о бесполезности искусства. Пока еще это касается отдельных элементов, но список растет. «Потом они признают это неуместным и выпишут ряд запретов», – думала Кейко, представляя, как людей театра начнут арестовывать так же, как сейчас арестовывают свихнувшихся синергиков. Но что есть безумие? Кейко не жалела синергиков, но и не понимала, что плохого, если один из них, предназначенный учить детей музыке, начинает вдруг смотреть в сторону поэзии.

– Ты видела их поэзию? – спросил как-то раз Эйдзи Гонда. – Она бессмысленна!

– Ну, ты ведь не синергик. Ты не поймешь. К тому же возьми современное искусство. Разве его поймут люди прошлого? Может быть, то, что создают синергики, – это просто неизбежный прогресс? – сказала Кейко, после чего Гонда взял ее на одно из своих задержаний.

Демонстрация оказалась неубедительной. В крошечной квартире пожилой женщины синергик сидел на диване и смотрел вместе с хозяйкой нейронную трансляцию центрального канала. У самой старухи никогда бы не хватило денег, чтобы приобрести синергика, но будучи инвалидом, она получила помощника от муниципалитета. Женщина не могла ходить, и синергик ухаживал за ней. Его отправили на переработку только за то, что он пристрастился смотреть вместе со старухой нейронные трансляции.

– А вы не думали, что он просто пытается приспособиться к этой женщине? – спросила Кейко своего знакомого силовика.

– Слышали бы тебя сейчас члены твоей партии, – рассмеялся Гонда.

– И что? – хмуро спросила Кейко. – На мой взгляд, этот синергик всего лишь машина, созданная помогать человеку.

– Но вы же технологические нигилисты!

– Не знаю, что ты понимаешь под этим названием, но я выступаю не против синергиков. Я выступаю против самих принципов технократии. Это разные вещи.

– Продолжишь говорить так, и когда-нибудь силовики начнут приходить за членами твоей партии, – став серьезным, сказал Гонда.

– Вот против этого я и выступаю, – сказала Кейко.

Она не знала, почему они сблизились. Гонда не был красавцем, не был опытным любовником. Им не о чем было разговаривать в постели, когда заканчивалась близость. Гонда был совсем другим, почти антиподом всему, во что верила Кейко, но… именно это, наверное, и привлекло Кейко. Подсознательно она хотела все бросить, давно разочаровавшись в партии ТН, в их принципах и взглядах. Возможно, когда партия только зарождалась, ее лидерами действительно были люди, разглядевшие угрозу в самой технократии, но потом к власти в партии пришли тупицы и фанатики, кричащие о вреде прогресса, не понимая истоков этого вреда. И связь с технологическим инквизитором стала для Кейко частью ритуала, служившего началом новой жизни. Хватит с нее этих бессмысленных политических сцен и реконструкций. Она – художник, творец, но не политик. Если вспыхнет восстание и технократия начнет трещать по швам, то она с удовольствием вобьет последний гвоздь в крышку электрического гроба власти, станет одним из революционеров, но до тех пор, пока люди не поднимутся, не скинут с глаз пелену нейронных трансляций центральных каналов… До тех пор эта борьба не принадлежит ей.