Стивен Полански - Отчет Брэдбери Страница 12

Я не помню всех вопросов, заданных Анной в том разговоре. Не помню, какие вопросы я повторяю с ее слов, а какие придумал сам. Сейчас нам известны ответы на некоторые из них. Их знает Анна, знает ее организация, и, волей-неволей, знаю я. Пока мы (меня раздражает это местоимение) распространяем эту информацию — мое сообщение является первым шагом всеобъемлющей и многообразной кампании по разоблачению, — а тем более потом, когда нас выжмут до капли и мы больше не будем нужны, Анне и мне грозит серьезная опасность.

— Насколько нам известно, — сказала Анна, — внутри никто не был.

Она больше не сидела рядом со мной на диване. Начав задавать свои бесчисленные вопросы, она встала и принялась расхаживать по комнате взад-вперед, между креслом и окнами с двойными рамами. Я машинально вытянул ноги и руки, заняв так много места на диване, чтобы ей больше не захотелось садиться рядом со мной. С каждым новым вопросом она увлекалась, обращая на меня все меньше внимания.

— И за эти двадцать пять лет мы ни разу не получили обнадеживающего сообщения о побеге клона с Отчужденных земель. Мы ждали этого, следили за этим. Фанатично. Как безумные почитатели.

— А вы, значит, не фанатики?

Я сожалею о том, что сказал это.

Она либо не услышала моих слов, либо не обратила на них внимания. Она перестала ходить по комнате. Тяжело опустилась в кресло, словно лишилась сил.

Следующие слова она произнесла тихо, без эмоций:

— У нас есть клон.

Несколько секунд я молчал. Мне вдруг пришла в голову невероятная мысль о том, что клон, о котором говорит Анна, может быть клоном Сары, что именно этим объясняется ее приезд ко мне. Я признаю, что эта возможность, какой бы жуткой она ни оказалась (ведь Сара не могла быть старше двадцати одного года, а я был бы слабым стариком, незнакомым ей и чужим; я бы ничего для нее не значил, и после первого момента иллюзии это стало бы убийственным для меня), наполнила меня предвкушением и даже физическим желанием. Я знал, что это невозможно: Сара умерла до начала программы воспроизведения.

— Откуда он взялся? — спросил я.

— Точно не знаю, — ответила Анна. — Он пришел к нам. Заблудился. Потерялся. Его нашли. Я точно не знаю.

— Сбежал.

— Нет. Мы так не думаем. Понятие побега для клона ничего не значит. Похоже, им не приходит в голову, что можно куда-то убежать, что существует другой мир, помимо того, который они уже знают. Они не видят разницы между внутренним и внешним. Побег как намеренный акт для них невообразим. Это в интересах правительства и их предприятия, и мы полагаем, что дело обстоит именно так. Прости, я понятно излагаю?

— Да.

— В этом есть смысл? — спросила она.

— Если ты имеешь в виду, прослеживаю ли я логику, то да. Хотя нет, в этом нет никакого смысла. Ты приехала, чтобы провести со мной неделю, потому что нашла клона.

— Я его не находила. Я не знаю, кто его нашел.

— Но он у тебя?

— Его привезли ко мне. Он оставался у меня шесть дней. Сейчас его у меня нет.

— У кого он теперь?

— Он в надежном месте.

— О, хорошо, — сказал я. — Теперь я совершенно спокоен.

Через сорок пять лет, не прикладывая ни малейших усилий, я получил возможность загладить свою вину перед Анной. И я снова повел себе грубо. До сих пор не понимаю, почему. Анна считает, что меня в ней что-то раздражало, но я не позволю ей винить себя.

— Послушай, Рэй. Вся система держится на одном основном принципе: оригинал никогда не должен встречать и видеть своего клона. Если такое столкновение произойдет, если один из нас встретится с одним из них, то абстрактное понятие превратится для нас в понятие буквальное и реальное. Последствия будут катастрофическими.

— Мы в это верим, — продолжил я.

— Да, — сказала она. — Мы не можем верить ничему иному. Послушай, ты, противный, мрачный старик. Заткнись. Твои грубости не помешают мне сказать то, что я хочу. — Она не дала мне возможности ответить. — Если клон каким-то образом оказался за пределами Отчужденных земель, как произошло теперь, а там проживают приблизительно двести пятьдесят миллионов клонов, что за двадцать пять лет является несомненным статистическим фактом, то и другие клоны тоже могут сбежать.

Я достаточно знаком с математикой, чтобы понимать: это утверждение Анны вполне могло соответствовать истине, но не подлежало статистическому анализу, а само понятие «несомненный статистический факт» — это оксюморон.

— Если такое и происходило, а это не могло не происходить, обществу об этом неизвестно. Мы не знаем подобных случаев. И не узнаем. Мы сделали вывод, что система выслеживания и захвата непокорных клонов должна быть быстрой и выверенной, безжалостной, безошибочной. Мы также считаем, что пойманного беглеца убивают. Ни один клон, побывавший за пределами Отчужденных земель и узнавший, что находится снаружи, что есть другой, внешний мир, не может принести это знание обратно.

— Их убивают?

— Наказывают. Да. Они должны быть наказаны, — сказала Анна. — Все подходящие части изымают и помещают на хранение.

— После смерти клона, по-видимому. Ты об этом не сказала.

— Мы не знаем. Мы ничего не знаем.

— Ты уверена в том, что говоришь?

— Настолько, насколько это возможно, — сказала она. — Мы уверены. Я говорю тебе об этом, потому что хочу, чтобы ты понял, какой опасности мы подвергаемся. Какой опасности подвергаешься ты.

— О, я тебя умоляю, — ответил я. — Для меня нет никакой опасности. Я — не клон, черт возьми.

К сожалению, я сказал именно так, дословно.

— Всякий раз, когда захватывают клона, обязательно задерживают тех, кто мог ему помочь, приютить, узнать в нем клона. Мы не знаем, что происходит с этими людьми. Может быть, их отправляют на органы, а потом избавляются от трупов. Правительство не станет этому препятствовать. Это наказание за их деяние, безжалостное и заслуженное: оригиналов делают копиями за преступление против государства. Ты сейчас в опасности. И это моя вина.

— Из-за того, что ты мне об этом рассказала?

— Да. И из-за того, о чем я собираюсь попросить тебя.

— И что же это?

— Для начала я хочу, чтобы ты встретился с этим клоном.

— Ты этого не хочешь.

— Да, — сказала она. — Не хочу.

— Почему я?

Вы спросите, как же так получилось, что до самого конца я не догадался, что она ответит? Я и сам не понимаю.

— Этот клон — твой, — ответила Анна.

Глава четвертая

Вот как получилось, что я оказался затворником в Калгари. Сижу и пишу эту рукопись.

Я нахожусь в Канаде, после того как пересек — своего рода марш-бросок — эту приветливую и просвещенную страну. Скучаю ли я по Америке? Да, скучаю. Там мой дом. Я знаком с ней слишком мало, но это все, что я знаю. Некоторые части северного Нью-Гемпшира и Вермонта стали для меня священными местами. Я продолжаю твердить это себе, хотя не уверен, что это правда. Маунт-Кардиган, Маунт-Эшуранс, озеро Маскома, озеро Сквам, Зиланд-Хат возле Зиланд-Фоллс у подножия Зиланд-Пик, озеро Уиллоуби. Даже Веерс-Бич на Уиннипесоки. Я не раз ездил туда с отцом, когда был еще мальчиком. Мама никогда с нами не ездила. Помню запах хвои, предрассветные сумерки и утренний густой туман над озерами. Озера в лунном свете были похожи на жемчужины, в них четко отражалось ночное небо. Обычное дело. Боюсь, это я помню лучше, чем своего отца, давно умершего. Когда мы вернулись в Нью-Гемпшир, я повез Сару в горы Уайт-Маунтинс. Она была мне благодарна, потому что почти всю жизнь не выезжала из Индианолы. (После нескольких лет в Новой Англии она уже могла сравнивать и признала, что предпочитает менее суровые Зеленые горы, да и штат Вермонт в целом. «Он кажется более ухоженным», — сказала она нерешительно, как всегда.) Но за сорок прошедших лет я не бывал ни в одном из этих мест. Может быть, потому, что они священны для меня. После смерти Сары и младенца, моего крошечного сына (благодарение Богу, мы не дали ему имя), я по большей части оставался на месте. Америку покидать нелегко.

Слишком поздно, но я подумал, что мне бы понравилось жить или умереть у моря.

У моря, у моря, у прекрасного моря.Ты и я, ты и я, о, как будем счастливы мы!Хочу быть рядом с тобой, с тобой у моря,У берега моря, у прекрасного моря.

Это все, что я помню из песни, которую пела мне мама. А ей эту же песню пела ее мать. Когда мама пела, а я был уже довольно большим, меня передергивало от нескладной, не в рифму, фразы: «Ты и я, ты и я, о, как будем счастливы мы!» Мне казалось, что она поет неправильно, что надо петь: «Я и ты, я и ты, о, как будем счастливы мы!» Но мама оказалась права. Это была не ее ошибка. После ее смерти, в порыве скорби, впервые ощутив горечь сиротства — в ноябре 2027 года мне было чуть за двадцать — я стал искать эту песню. Ей оказалось больше ста лет, она была написана в 1914 году Гарольдом Эттериджем (слова) и Гарри Кэрроллом (музыка.) Вижу, что сейчас я использовал в третьем предложении, как и всегда, когда думаю об этой песне и пою эти строки, слово «быть» вместо «жить» в оригинале. Я предпочитаю свою версию.