Владимир Пирожников - На пажитях небесных Страница 12

Я схватил бластер и выскочил в коридор. Стены его тоже куда-то заваливались, тягучая белая масса толстым слоем покрывала пол. Весь отель словно погружался в молочный кисель. Нигде не было видно ни души. Номер Пахаря тоже был пуст. Скользя и разбрызгивая липкую массу, я бросился по отпечатавшимся следам. Из-за дверей, мимо которых я пробегал, порой доносились глухие удары – люди пытались выбраться. Но я не мог остановиться, чтобы помочь им. Следы Пахаря (если это были его следы) вели на верхние этажи отеля, и судя по тому, что они еще не заплыли, он не успел далеко уйти.

Я взбирался по скользкой лестнице на предпоследний этаж, когда наверху раздался грохот, переходящий в резкий свист. Стреляли из бластера. Возможно, кто-то из моих ребят. Или стреляли в них. Я осторожно выглянул в коридор. Следы Пахаря шли налево и исчезали в темном провале посреди пола. Туда же ленивыми струями стекала масса, а сама мрачная дыра медленно затягивалась сдвигающимися плитами и вот-вот должна была исчезнуть совсем. Только сейчас я осознал, в какую трудную погоню пустился. Пахарь щедро демонстрировал свою способность проходить сквозь полы и стены.

Поскольку след брейкера был потерян, следовало найти кого-нибудь из наших. На этом этаже наблюдение вел Дин. Я осторожно двинулся к его комнате и еще издали понял, что слышал в работе его бластер. Дверь номера была разбита выстрелом изнутри, а следы Дина исчезали под стальной стеной, замкнувшей коридор. С помощью таких тупиков брейкер мог отгородиться от кого угодно. Я двинулся назад, и в этот миг где-то рядом прогремел еще один выстрел. Я кинулся вперед, зная, что в номере Дина есть окно. Обжигаясь и разрывая одежду о горячие зазубрины, я протиснулся через разбитую дверь в комнату и распахнул иллюминатор. Он выходил на уровне второго этажа во внутренний дворик – атриум; там был устроен зимний сад, но сейчас его медленно заволакивал белый едкий дым горящей пластмассы. В этом дыму кто-то двигался.

– Эй! – крикнул я.

Это был Пахарь. Прихрамывая, он пересекал атриум и, оглянувшись на мой голос, поднял руку. Я мгновенно пригнулся, но выстрела не последовало. Вместо этого кто-то с чавкающим звуком дохнул мне в спину. Обернувшись, я увидел, что выход, проделанный Дином, исчез. На его месте стояла глухая металлическая стена с пятнами машинного масла. Совсем недавно она, видимо, была полом где-то в технических службах. Третий раз я оказывался в тупике, а Пахарь беспрепятственно уходил дальше. Настороженное внимание, с которым я преследовал его, начинало переходить в злость. Я уже прикидывал расстояние до поверхности атриума, когда заметил, как забурлил белый кисель вдоль одной из стен. Сунув руку в тягучее желе (оно оказалось теплым), я нащупал узкую щель. Она явно расширялась. У меня не было времени ждать, когда стена поднимется достаточно высоко, и, обмотав голову рубашкой Дина, я прополз под стеной. Впечатление было такое, будто я нырнул в кремовый торт. В соседнем номере дверь оказалась незапертой, и, выбравшись в коридор, я рванулся на последний, самый верхний этаж. Проклятый брейкер! Устроив такую фантасмагорию, он, будучи обнаруженным, наверняка попытается удрать с Амброзии на спасательной ракете. Ярость, с которой я думал об этом, была вызвана еще и тем, что мне только сейчас стал ясен план его бегства.

Я оказался прав. Пахарь, уже в скафандре, возился у аварийного выхода на поверхность, когда я подсечкой сзади сбил его с ног. Он с грохотом ввалился внутрь кессонной камеры. В тот же миг дверь за нами закрылась.

– Назад! – закричал Пахарь, отталкивая меня. – Здесь смерть!

– Спокойно! – сказал я, выравнивая дыхание. – Вы арестованы. Дайте руки.

Увидев наручники, он сначала остолбенел, а потом вдруг залился безумным смехом:

– Полиция?! Вы из полиции?.. У вас есть тюрьма, шериф?

– Я зональный комиссар ООН по безопасности и сотрудничеству. Вот мой значок. А теперь идите за мной.

Я потянул рычаг двери, но он не поддался. Кнопка аварийного открывания тоже не сработала. Пахарь все смеялся:

– Мы заперты, комиссар! Может, лучше откроем другую дверь и прогуляемся по Амброзии? Правда, ваш костюм легковат…

– Бросьте болтать! – оборвал я. – Уберите поле.

– Какое поле?

Я вздохнул, стараясь набраться терпения.

– Биополе, с помощью которого вы вывели из повиновения технику на Нектаре, Мирре, Тетисе, а сегодня – здесь, – на Амброзии.

Он как-то очень искренне раскрыл глаза:

– Вы что, считаете меня диверсантом?

– Вы особенно опасный диверсант – брейкер. Слыхали такое слово?

Он посмотрел на меня так, будто перед ним стоял пришелец из другой галактики.

– Брейкер… Это, что от английского «break»1?

Я подергал рычаг – дверь не открывалась.

– Да. И кроме того, вы подозреваетесь в покушении на убийство.

Это, кажется, его почти не удивило. Он лишь усмехнулся:

– Почему же – «убийство»?..

– Вам лучше знать, зачем вы решили убрать Минского.

Он молниеносно вскинулся:

– Минского?!

– Перестаньте кривляться. Мы знаем все.

Он резко подался вперед:

– Что вы знаете?!

Нервы мои были напряжены, я ждал опасных движений и ударил его прежде, чем подумал. Он опрокинулся в угол, пошевелился и затих. Я наклонился над ним. На губах Пахаря выступала кровь, но глаза, полные слез, были открыты. Он смотрел куда-то вверх, сквозь меня, и в этом отрешенном, пустом взгляде читалось полное равнодушие к собственной судьбе. Такой взгляд бывает у пилотов, когда их достают из обломков ракеты.

– Боже мой! – застонал он вдруг, мучительно морщась. – Вот он, этот мир!.. Вот его словарь: диверсия, покушение, убийство!.. Если б я знал!.. – он привалился плечом к стене и поднял на меня глаза. – Оставьте эту дверь, комиссар. Мы все равно отсюда не выйдем… Вы ничего, ничего не поняли в моем поведении! Так послушайте, что я скажу…

Сейчас, когда все закончилось и делом Пахаря занимаются сразу две комиссии – следственная и научная, мне часто вспоминается эта неожиданная исповедь. Я слушал ее, прислонившись к двери, ведущей наружу, в пустоту, а Пахарь, в неуклюжем скафандре со снятым шлемом, говорил, полулежа в углу.

Не скажу, что я тогда сразу поверил ему и все понял. Нет, многое я осмыслил и уяснил гораздо позднее. А тогда, отделяемый от мертвящей пустоты лишь тонкой полоской стали, я временами испытывал мутное чувство нереальности, потусторонности происходящего. Дверь за моей спиной медленно покрывалась пленкой изморози, и настоящему брейкеру ничего не стоило открыть электронный замок… Там, за дверью, был вечный холод и мрак, а здесь, в тесной камере, где так странно сошлись два узника, метался беспокойный человеческий голос:

– Я начну издалека, комиссар. Знаете ли вы, что люди и машины часто не понимают друг друга только потому, что пользуются языком? Да-да, комиссар, это так! Вы небось думали, что язык – самое лучшее средство общения? Ничего подобного!

– Я знаю об этом.

– Неужели? Откуда?

– Наши эксперты изучили изготовленное вами терминальное устройство и поняли его принципы.

– Вон оно что!.. Я вас недооценил, прошу прощения. Что же вы еще узнали?

– Мы узнали, что вы запрограммировали герионский компьютер, а через него – и международную сеть ЭВМ, на убийство доктора Минского.

Пахарь с отвращением и яростью окинул меня взглядом.

– Какая глупость! Зачем мне его убивать?

– Очевидно, чтобы провалить программу «Скайфилд».

– Что это за программа?

– Разработка способов производства искусственной пищи. То, чем занимается Минский. Аутотрофный синтез.

– А, «манна небесная»! «Камни, обращенные в хлебы»! Понятно. Значит, вы считаете, что на этом пути человечеству ничего не угрожает?

– Решать такие вопросы – не мое дело.

– А чье? Мое?.. Впрочем, да, мое. Но и ваше тоже! Это касается всех.

– Следствие изучит мотивы вашего преступления.

Пахарь вновь озлобился:

– Да нет никакого преступления, поймите вы! Нет! – он помолчал, переводя дух. – Ну хорошо, я хотел сказать вам кое-что, а теперь, пожалуй, расскажу все… Да, комиссар, я разработал систему общения с компьютером, основанную на принципах внеязыковой коммуникации. Вы замечали, что людям, мало знакомым между собой, бывает трудно понять друг друга? А почему? Потому что они вынуждены пользоваться только языком. А ведь масса информации прочитывается, как говорится, на лице. Порой словом невозможно выразить то, что говорится глазами. А иногда словами сообщается одно, а лицо говорит совсем другое. И наоборот – пустое междометие, какое-нибудь «Ах!» наполняется глубоким смыслом, если его сопровождает взгляд, говорящий многое. В общем, когда-то, очень давно, я задумался: а разве нельзя пополнить средства общения с компьютером чем-нибудь из этой, внеязыковой области? Представьте: машина ощущает человека, воспринимает его психофизическое состояние, «видит» его, как говорится, «насквозь» – и благодаря этому значительно лучше и глубже понимает то, что человек говорит, обозначает словами. Вот в чем состояла проблема, над которой я работал долго, очень долго – больше десяти лет.