Вячеслав Маликов - Владивосток Read Only Страница 12

– Зря ты им сказал, что солдатом был…

Линда стояла на верхушке дома. Слово «крыша» к нему применить было нельзя: дом состоял из высокого толстого металлического цилиндра диаметром четырнадцать метров, внутри которого было несколько лифтовых шахт и лестница. На внешней поверхности цилиндра, уходящего в небо на высоту полутора сотен метров, были расположены системы крепления и входные шлюзы. К каждой системе крепления можно было пристыковать один жилой модуль или посадочную площадку для антиграв-машин или вертибёрдов. В таком же жилом модуле жила и она с подругами. Модули были чрезвычайно удобны – захотел переехать в другой район или дом – пожалуйста – специальный грузовой вертибёрд увозил ваш модуль, отсоединённый от коммунальной системы одного дома к другому дому и там группа рабочих за пару часов намертво крепила ваш модуль, получивший теперь новый адрес прописки.

Линда стояла на самом верху «ствола» – центрального цилиндра дома – и обозревала окрестности. На голубом небе быстро бежали облака, под ногами раскинулся весь город. Насколько хватало глаз, был город. На юго-востоке поблескивали, отсвечивая голубизну неба искусственные озёра системы городского водоснабжения.

Молодой женщине было не до красот мегаполиса: она зажимала одной рукой, красной от крови, огнестрельную рану на ноге, а в другой держала мёртвой хваткой Беретту с одним единственным оставшимся патроном в казённике. В восьмизарядном однорядном магазине было пусто.

– Как обычно, desu ne? – улыбнулась Линда самой себе и своим мыслям. Ветер теребил её чёрный плащ и спутанные чёрные волосы, опускавшиеся ниже плеч.

У люка она услышала движение. Обернувшись, она увидела, как на площадке появился крепкий здоровяк с штурмовым пистолетом в ладони.

– Не двигаться!

– Извините, – Линда нажала курок, выстрелив в телохранителя убитого ею несколько минут назад политика и, оттолкнувшись от края «ствола», прыгнула назад в пустоту, заливисто смеясь.

Телохранитель, уворачиваясь от пули киллера, не смог выстрелить в неё. Поэтому, когда она добровольно решила расстаться с жизнь, он опешил и быстро подскочил к краю, с ужасом глядя, как девушка медленно падает вниз.

С этого края модулей было мало, поэтому она бы ещё долго падала, не задев ни один из них. Телохранитель неуверенно сглотнул внезапно пересохшим ртом и отшатнулся от края.

Он так и не увидел, как через пару секунд, разрывая плащ на киллере, на её спине раскрылось планерное крыло и повело уже теряющую сознание девушку на снижение с землёй. На этот раз очень плавное.

– Вот гад! С-с-скатина! – Широйнеко прижала к груди укушенную Иваном правую кисть. – Кусается ещё!

– Да эти ублюдки только и годны, чтобы женщин обижать, – резонно заметила Нумасуга.

– То же мне, солдат! Когда пятнадцать лет назад ты убивал невинных людей, не думал, что тебя самого кокнут, мерзкая тварь? – бесилась Широйнеко.

– Да я тебя на полоски изрежу, сволочь!

– Да прирежем его и всё, – рядом стояла Куройнеко с кружкой кофе в руках.

– Нет! Я его буду мучить!

– Так, как мучили тебя, у тебя вряд ли с ним получится…, – с сомнением заметила её сестра.

– Я что-нибудь придумаю!

– Да пошли вы все, истерички, – подал голос и Иван. – Что я вам сделал, думаю, глупо спрашивать?

– Ты ещё спрашиваешь? – задохнулась от возмущения Широйнеко. – Ну-ка дай сюда, – она выхватила у сестры кружку с кофе и вылила её на голову милиционеру, по прежнему привязанному крепкими верёвками к стулу в спальне девушки. Иван дёрнулся, когда горячая вода пролилась на его голову и голые плечи – рубашку на нём порвали ещё десять минут назад. Точнее, её порезали ножом, нисколько не заботясь о том, что вместе с рубашкой оказался порезанным и сам Иван.

– А, не нравится кипяточек? – обрадовалась Куройнеко. Выбежав из комнаты, она вскоре вернулась с полным чайником, над которым курился дымок.

– Сейчас ты у нас немного облезешь! – торжествующе провозгласила она.

– Какая же ты тварь, – только и ответил Иван, сжав зубы, когда Широйнеко немного полила его из чайника. На левую ногу.

Иван дёрнулся, но промолчал. Ноги были одеты в джинсы, а поэтому Широйнеко резонно решила, что надо лить на голое тело. поэтому она полила левое плечо милиционера, стараясь чтобы струйка горячей воды текла по руке а не по телу.

– Можешь кричать, ментовское отродье! – прошипела она, склонившись над его ухом. А потом она полила ему правое плечо.

– М-м-м…, – простонал Иван.

– Чёрт, вода остывает быстро, – раздражённо заявила Широйнеко молча стоящим поодаль Куройнеко и Нумасуге. – Я сейчас вернусь!

Широйнеко выбежала из комнаты подогревать воду или, если хватит сообразительности, то просто принесёт с собой подставку под чайник, чтобы не бегать туда-сюда.

– А вот и я! – торжествующе заявила с порога Широйнеко, вновь появляясь в дверях. Но заметив, что пленник отвязан, а её сестра и Нумасуга встревожено обступили милиционера, она спросила:

– Что? Он сдох уже?

– Сама бы ты сдохла! – беззлобно заметила Куройнеко.

– Да что такое? – всё ещё не понимала Куройнеко.

– Сюда посмотри! – Нумасуга отошла в сторону, тыча пальцем в плечо милиционера. Там, на обваренной коже проступала красный солнцеворот.

– Что это?

– Это yoridzumi, – пояснила Куройнеко. – Термическая татуировка, которая появляется обычно после купания в бане.

– А что…

– Я же говорила, что ты дура! – Куройнеко получила такой тяжёлый подзатыльник, что едва устояла на ногах. Позади неё стояла Линда, как-то странно опираясь на одну ногу.

– Да что всё это значит? – чуть не плача спросила Широйнеко.

– Вот воистину дура! – закатила глаза доселе невозмутимая всегда и во всём Линда. – Юродивая, у кого ты видела до этого момента свастику на руках?

– Э…, – Широйнеко осеклась, замерев с открытым ртом.

– Да, дурёха Ширка, перед тобой гэбист Иван Рикудзава. И как и любой гэбист, он не выдаёт своего основного занятия даже под пытками!

– Ну как же так? – Широйнеко расплакалась, падая на колени. – Это же… Это же Ангел!

– Бинты тащите и мазь от ожогов! – потребовала Линда, перетаскивая Ивана, вновь потерявшего сознание, на кровать. – И вина! Для меня. Какой же он, однако, тяжёлый…

– Уже второй час ночи, Диктатор…, – укоризненно покачал головой невысокий крепкий мужчина с бородой, подстриженной на казацкий манер времён царствования Рюриковичей.

– Да, Матвей, ты прав, – Диктатор выпрямился в кресле, устало потирая переносицу. Перед ним были свалены в кучу голографические планшеты и обычная писчая бумага.

– Может, чайку?

– Спасибо, Матвей, – Диктатор кивнул, улыбнувшись вымученной улыбкой.

– Я сейчас жутко непопулярен…

– Отчего же, Олег Дмитриевич?

– Из-за жестокости своей, Матвей, из-за жестокости…

– Дело, скажем честно, небогоугодное, но кто-то должен был его сделать,

– Матвей, звеня ложечкой в гранёном стакане, поставил его перед Диктатором Российской территории Земли. – Пейте, Олег Дмитрич.

– Спасибо, Матвей. Ты серьёзно считаешь, что это надо было сделать?

– Конечно. Как же иначе? Мы бы ещё лет двадцать хлебали кровушки от всего того сброда, что породила война. Пусть эти люди, может быть, стали заложниками судьбы и обстоятельств, но это их не может оправдать в Божьих глазах.

– Матвей, разбираешься ли ты в том, что в Божьих очах есть оправдание поступков людей а что нет? – хитро сощурившись в свете галогенной лампы, парящей над столом, Диктатор посмотрел на своего заместителя.

– Ересь говорите… Да и я, каюсь, не то ляпнул. Но нельзя оправдать преступлений и отступков в пути земном.

– Да уж…, – Диктатор отхлебнул кипятка и вздохнул:

– Я сделал из своих солдат и офицеров за эту неделю кровавых мясников, пообещав им всепрощение. Я всю вину на себя взял, представляешь? Перед иконой Спаса стоял на коленях и просил возложить всю вину за деяния своих солдат на себя…

– Свят-свят, – Матвей перекрестился, испуганно глядя исподлобья на своего командира.

– А иначе нельзя. Иначе мои слова о всепрощении будут лишь словами. А я хочу чтобы эта земля была чиста.

– Грех-то какой взяли на себя, Олег Дмитрич…

– Грех в любом случае на мне за те миллионы людей, что были убиты за эту неделю, – Диктатор помахал перед лицом кипой бумаг и мягких голопланшетов, сжатых в кулаке и отбросил их в сторону. – Но так вот, винясь перед Спасом, я делаю это честно, не лукавя ни перед людьми, ни перед Богом. Хотя и говорить об этом земле Российской я не собираюсь. Это моё дело с Богом.