Егор Шиенков - Большая Игра. Антивирус Страница 12

По окончании короткой поездки двери открылись и выпустили меня в коридор.

Выйдя из лифта, я остановился в недоумении, поскольку оказался в самом что ни на есть стандартном гостиничном коридоре. Направо и налево уходил узкий холл, в стенах которого через равные промежутки располагались двери номеров. Гостиница выглядела дорогой: ноги утопали в высоком ворсе ковра, картины на стенах очень эффектно смотрелись в мягком свете встроенных светильников. Теперь мне стало ясно, почему встретившая меня девушка назвала помещение, в которое я должен был проследовать, комнатой, а не офисом. Я решил, что видимо часть здания было отдана под гостиничные номера, в которых селились иногородние сотрудники во время командировок в столицу. Объяснение выглядело вполне логичным, в связи с чем я решил вычеркнуть представшую передо мной картину из реестра странных событий сегодняшнего дня и внести ее в реестр всего лишь любопытных.

Руководствуясь полученными указаниями, я повернул направо и стал искать номер 832 на дверях комнат. Желанная цифра была обнаружена в самом конце коридора. Не найдя никаких приспособлений для оповещения о своем присутствии, я просто тихонько постучал костяшками пальцев по двери.

– Войдите, – ответили мне из номера. И я вошел.

Сразу за дверью, без какого-либо предупреждения в виде коридора, начиналась большая комната, которая представляла собой самый настоящий, по-голливудски типичный кабинет психолога. Половина всех стен до самого потолка была заставлена стеллажами с книгами. По центру располагался большой рабочий стол из дорогого дерева и типичного вида кушетка. Такие всегда показывают в популярных фильмах, когда по сюжету герой ходит к психологу. Но все бы было ничего, если бы не внешность самого обитателя кабинета. Из-за стола навстречу мне встал настоящий Зигмунд Фрейд. В возрасте, с бородой, в жилетке, с умным серьезным лицом немецкого мыслителя, точь-в-точь как на черно-белых портретах. Я с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. Это мне удалось не до конца, в связи с чем я стал очень активно по-идиотски улыбаться.

На мой физиономический посыл Станислав Олегович ответил гораздо более умной и очень приятной улыбкой. Затем он пожал мою руку, тоже очень интеллигентно, снабдив приветствие простыми, но, как мне захотелось думать, искренними словами:

– Здравствуйте, Андрей, спасибо, что пришли. Прошу вас, присаживайтесь, – указав на одно из кресел напротив своего стола, добавил он.

Я сел. Кресло оказалось гораздо удобнее, чем выглядело на вид. Бывает такая сидячая мебель, которую можно оценить, лишь воспользовавшись по назначению. Выглядит она частенько неказисто, кажется, что сидеть будет крайне неудобно, поскольку сочетание всех этих кожаных подушек, деревянных резных подлокотников и спинок не дает даже намека на эргономичность конструкции. Но после того, как на это чудо мебельного ремесла случается сесть, на ум сразу же приходит банальность про то самое золото, которое не блестит. Напротив стола стояли два таких кресла, и после того, как я, воспользовавшись предложением, уселся на одно из них, хозяин устроился на другом. Поскольку стол был огромных размеров, а кресла стояли по краям, мы оказались друг напротив друга, на достаточно почтительном для первой беседы расстоянии.

– Итак, – начал Станислав Олегович. – Расскажите о себе.

При этом он взял со стола не менее классический, чем вся остальная обстановка, блокнот в кожаном переплете и приготовился делать пометки. Польщенный настолько глубоким интересом к своей персоне, я принялся рассказывать. Причем все подряд. Где родился, как жил, где работал. Собеседник старательно что-то писал в своем блокноте. Уложился я минут в тридцать. В течение всего моего монолога Станислав Олегович продолжал проявлять живейшей интерес к моей персоне, в некоторых местах даже вставлял восхищенные междометья.

После того как я закончил свою устную автобиографию, психолог довольно долго молчал и что-то писал в блокноте. Мне всегда было интересно, что психологи там пишут. Наверно, что-то типа «пациент такой-то, при первой встрече проведен стандартный опрос, автобиография тридцать минут, в процессе рассказа выявлены нестандартные реакции» и тому подобное. Еще мне было интересно, конспектировал ли он мой рассказ, если да, то не проще ли было воспользоваться диктофоном. С другой стороны, если бы я был психологом, для меня было бы главной проблемой в принципе запомнить всех своих пациентов. Ведь их, наверное, не меньше нескольких десятков, и у каждого свой сдвиг. Так что я бы записывал в блокнот сразу под именем пациента, что с ним стряслось и что я ему наобещал, чтобы при следующей встрече не попасть впросак. Чтобы скоротать время, я стал высчитывать в уме, сколько может быть пациентов у среднего психолога, с учетом сорокачасовой рабочей недели, длительности одного сеанса час, плюс обед. Получалось, что много и без блокнота никак не запомнить.

– Итак, – прервал мои мысли Станислав Олегович. – Теперь, если позволите, я задам вас несколько вопросов.

– Позволю, – согласился я.

– У вас бывают осознанные сновидения?

– Это когда во сне я понимаю, что сплю, но продолжаю видеть сон и даже управлять им? – уточнил я.

– Именно так, крайне точное определение, – обрадовался собеседник.

– Да, регулярно.

– И как вы к этому относитесь? Вас это пугает, радует, приводит в замешательство, вы делаете все, чтобы продлить это состояние или, напротив, прервать его как можно скорее?

– Это очень интересно, не могу сказать, что я его стараюсь продлить, но только потому, что не знаю, как это делать. В общем, я отношусь к таким сновидениям крайне положительно, – ответил я.

Честно говоря, раньше я думал, что такого рода сны бывают у всех. Теперь же, поскольку из вопроса психолога следовало обратное, у меня появился еще один пункт в перечне признаков собственной уникальности. Кто бы мог подумать, что после тридцати еще могут остаться неизученные факты, касающиеся особенностей собственной персоны.

– Прекрасно, – озвучил свое заключение Станислав Олегович и сделал какие-то пометки в блокноте.

– Насколько я осведомлен, вы обладаете весьма ярким и оригинальным представлением об окружающей действительности, – продолжил он. – Не могли бы вы мне его хотя бы в общих чертах изложить, причем, если возможно, с момента его появления в вашем сознании.

– Давайте попробую, – согласился я. Внимание специалиста к моей теории льстило мне еще больше, чем внимание к моей личности, поскольку представляло из себя фактически признание моих интеллектуальных достижений.

– Итак, все началось еще в институте, – начал я с самого начала.

Дальше я самозабвенно пустился в изложение своей теории Большой Игры, причем в исторической ретроспективе моей собственной жизни. И то, как я лежал в далекие студенческие годы на раскладушке под впечатлением от сделанного открытия. И то, как я изнывал от вынужденного безделья на первой своей работе, и как это подвигло меня на продолжение исследовательской деятельности. И про все те доказательства, которые попадались мне затем на каждом шагу, формируя во мне уверенность в состоятельности моей теории. Ближе к концу своего рассказа я даже выдвинул теорию об особенностях собственного мозга, позволяющих делать неожиданные выводы из большого количества накопленной информации.

Говорил я достаточно долго и, на мой взгляд, на удивление хорошо. Я вообще заметил, что окружающая здесь обстановка как-то располагала к обстоятельным рассказам. Мысли получались стройные, красивые и завершенные. Я был просто в восторге от своих ораторских способностей, поэтому не спешил закругляться, с наслаждением обрисовывая каждую деталь эволюции моей удивительной, как мне теперь казалось, теории.

В течение этого рассказа Станислав Олегович выглядел еще более заинтересованным, чем при изложении моей биографии, а в конце взял гораздо большую паузу на писание в блокноте, в течение которой у меня снова появилась возможность что-нибудь обдумать в тишине.

На этот раз мои мысли стали скользить по поверхности составленного мною только что рассказа в попытке спрогнозировать впечатление, сформировавшееся у психолога. И тут у меня произошло очередное озарение, из тех, происхождением которых я так гордился в своем рассказе. Я понял, что совершенно очевидный вывод, который должен сделать после моего повествования специалист, так это то, что меня следует как можно скорее сдать в дурку. Ведь по сути, если откинуть всякую философскую шелуху, я только что признался в том, что уверен, что живу в Игре! И ведь самое страшное, что это, похоже, действительно так. Просто до этого момента эта уверенность была у меня внутри, была моим личным делом, а следовательно, как бы не влияла на мою «нормальность». Но только что я ее сделал публичной, подробно изложив все факты, причем не кому-нибудь, а специалисту по отклонениям. И теперь она уже не может быть кусочком моего внутреннего мира, теперь это захватит меня всего, и я стану официально чокнутым. Зачем я это сделал? Зачем я вообще сюда пришел? Неужели я не мог спрогнозировать заранее последствия? Все эти мысли множество раз прошли в моей голове за те несколько минут, которые мой собеседник потратил на записи в блокнот, и привели меня в полное замешательство. Настолько сильное, что на лбу выступил холодный пот, а все силы стеклись в центр груди и сжались там в испуганный комок. Последний раз нечто подобное я испытывал еще в школе, когда в процессе обычной диспансеризации зубной врач не только обнаружил две дырки у меня в зубах, но и решил их тут же вылечить. Тогда мне удалось избежать болезненной процедуры, пообещав, что у меня есть знакомый дантист и я непременно к нему обращусь. Но что я могу сделать сейчас? Сказать, что пошутил и как можно скорее сбежать отсюда, пока этот врач не вызвал санитаров?