Фаза ингибиторов - Аластер Рейнольдс Страница 13

– Рассказал бы.

– Что ж, ладно. Ложись спать, и крепкого сна – я еще никогда не видела тебя таким усталым, как в последние дни. А завтра, если все будет хорошо, твоя пассажирка заговорит.

Поздним утром я вышел из своего кабинета и направился в лазарет, куда меня вызвала Киргиу, дежурный врач. Видимо, такой же вызов получил и Валуа – мы едва не столкнулись в каменном тоннеле, соединявшем две части Святилища.

– Альмы с нами не будет? – спросил я.

– У нее хватает проблем, друг мой, помимо твоей выжившей любимицы.

Я удивленно взглянул на него – нервный тон звучал непривычно в устах невозмутимого Валуа. Похоже, напряжение последних дней отразилось на всех нас, выставив напоказ наши слабости.

– Все те же странные шумы с сейсмофонов?

– Нет, хотя в данных обстоятельствах настроение они не поднимают. – Валуа понизил голос, хотя вряд ли кто-то мог нас подслушать. – Петр и Савл пропали.

Я понял, что он имеет в виду, пусть и надеялся, что ослышался. Петр и Савл – два наших сторожевых спутника-апостола, часть общесистемной сети раннего предупреждения.

– Пропали? В смысле, замолчали?

– От них не поступил сигнал состояния. Он посылается не по четкому расписанию, а в пределах окна, когда мы должны его принять. Окно было, а сигнала не было. Мы дождались, когда Михаил немного оживится, и послали запрос. – Видя мою растущую тревогу, он добавил: – Маломощный, в самом нижнем диапазоне, по обычному протоколу, нацеленный на Петра и Савла.

Я прошел несколько шагов и спросил:

– И что?

– Ответа не последовало. Такая команда обязательна к исполнению; если апостол ее получает, он подтверждает прием вне зависимости от активности Михаила или иных факторов, влияющих на работу. При серьезной поломке апостол имеет возможность перейти в режим самовосстановления. Такое уже случалось – после удара метеорита, достаточно малого, чтобы повредить спутник, но не уничтожить его. Иногда они возобновляют работу самостоятельно, иногда приходится лететь и чинить их. Но чтобы замолчали два одновременно…

– Что ж, у нас осталось еще десять – вполне достаточное покрытие. Конечно, если все они работают как надо. – Я успокаивающе похлопал Валуа по плечу, пожалев, что рядом нет никого, способного оказать мне такую же любезность. – Как-нибудь справимся, Морган. Это только на общем фоне кажется, что все плохо, но тут нет ничего такого, с чем мы не сталкивались раньше.

– И все-таки что-то не так, Мигель. Всерьез и по-настоящему не так.

Мы как раз подошли к лазарету, и Валуа кивнул на застекленный отсек, где держали пассажирку.

– Что-то не так с этой… если не ошибаюсь, Брианной Бетанкур?

Доктор Киргиу и ее коллеги готовились извлечь женщину из капсулы. Та уже была открыта, ее верхняя часть лежала в стороне, будто снятая крышка гроба. Врачи в халатах и масках рылись в капсуле руками в перчатках и какими-то инструментами. Высокая, сутуловатая Киргиу стояла сбоку, держа планшет, а ее коллега водил сканером вдоль капсулы.

Понять, что происходит, было нелегко. Кроме врачей, капсулу окружали тележки с мониторами, системы жизнеобеспечения (пока не работавшие, но пребывавшие наготове) и нагруженные мешками с разноцветными медицинскими растворами стойки.

Я нажал вделанную в перегородку кнопку интеркома:

– Доброе утро, доктор Киргиу. Спасибо, что позвали меня. Могу я узнать, как скоро она очнется?

Высокая женщина подняла взгляд от планшета, и из решетки над окном послышался ее голос:

– Она уже очнулась бы, если бы не наши анестетики, администратор. Как только она начала подавать признаки жизни, мы погрузили ее в сон. Надо проверить еще раз ее кровь и сделать последние анализы.

Пока пассажирка пребывала в анабиозе, врачи просверлили капсулу и взяли крошечный образец ткани. Этого вполне хватило, чтобы проделать ряд основных анализов и подтвердить (насколько это было возможно), что она человек, а не созданный волками конструкт. Врачи также проанализировали образец на известные нам заразные болезни, после чего взяли у Брианны кровь, костный мозг и спинномозговую жидкость. Вероятно, все это подверглось еще десятку тестов, слишком сложных для того, чтобы пытаться объяснить мне их суть. Киргиу повернула планшет экраном ко мне, там ползли туманные контуры знакомых частей тела: таза, ребер, плеч и черепа. Хоть я и не был хирургом, ничто из этого не выглядело искусственным даже при самом высоком разрешении сканера. Мозг не нарушали никакие имплантаты, на теле отсутствовали следы травм.

Киргиу вновь провела сканером вдоль туловища пассажирки.

– Стоп! – сказал я. – Я что-то заметил. Проведи немного назад, вокруг грудной клетки.

– Что ты заметил? – спросила Киргиу.

– Не знаю. Что-то сплошное, где-то в груди. Какое-то уплотнение, вроде имплантата. Размером примерно с кулак. Похоже на искусственное сердце.

– Там ничего нет, Мигель. – Она поводила сканером в интересовавшей меня области. – Кости, мышцы, легкие, сердце. Обычные ткани, обычные органы. Ничего механического.

– Клянусь, я что-то видел.

– Сканер все записывает. Я воспроизведу. Отмотать на тридцать секунд?

– Думаю, вполне хватит.

Киргиу снова пустила воспроизведение. Я не сводил глаз с экрана, пока мы не добрались до того момента, когда Киргиу по моей просьбе вернула сканер к грудной клетке.

– Там ничего нет, – осторожно повторила она, ожидая моих возражений.

Но сказать мне было нечего – я тоже видел запись, и в ней не обнаружилось ничего необычного.

– Хотя я смотрю через окно, – заметил я. – Может, какое-то отражение или игра света.

Женщина в маске с сомнением кивнула, возможно полагая, что на мне все еще сказываются последствия пережитого.

– Чтобы завершить все анализы, потребуется несколько часов. Но, с учетом соблюдения всех обычных гигиенических мер, не вижу причин не будить ее, если ты готов к встрече.

– Я готов.

– Хорошо. Скажем, через полчаса?

Между врачами возник просвет, и я впервые увидел пассажирку не через разделявшее нас зарешеченное окно в ее капсуле. Она показалась мне маленькой, бледной и хрупкой без металлической брони, непроницаемой для жара, холода или вакуума. Как и все мы, она была человеком – чрезвычайно уязвимым существом.

– Будьте с ней поосторожнее, – сказал я.

Кантор уже подготовил главный стол с увеличенным изображением окрестностей в радиусе двухсот километров. При таком разрешении Солнечный Дол был как жирный отпечаток пальца – скопление из двадцати пещер на глубине от двухсот до шестисот метров. От поселения расходилось около десятка радиальных линий