Пол Ди Филиппо - Нечеткое дробление Страница 14

– Ну, например, чуваки типа Марио Савио и Джоан Баез. Джерри Рубин и Эбби Хофман. Грейс Слик и Мими Фарина. Джейн Фонда и Том Хайден. Дэвид Диллинджер и Папаша Берриган. Цезарь Чавес и Анджела Дэвис. Джерри Гарсия и Кен Кизи. Такой вот пипл...

Выражение лица Мунчайлд изменилось. Теперь она смотрела на меня с ужасом.

– В чем дело?

– Те, кого ты назвал, это ж все из банды Пятисот.

– Банда Пятисот? Что это такое?

– Что это такое? Худшей кучки предателей, перебежчиков, фашистов и лизоблюдов-империалистов свет не видывал! Да они грозили расправой Революции! Леди Саншайн либо казнила этих людей, либо изгнала из страны, и давным-давно!

Я чуть не задохнулся дымом, так что Мунчайлд пришлось подняться и похлопать меня по спине.

Отдышавшись, я проговорил слабым голосом:

– Да, времена меняются...

– О, святой Тимоти Лири, его цитировать вовсе не следует...

33

Всего лишь цветочки

В этой дурацкой камере мы с Мунчайлд провели целую неделю. Заняться было нечем, только курить дурь и трепаться. И из нашего подкуренного БББ я в конце концов прилично узнал про эту тощую девицу и ее жизнь.

Родилась она на пригородной ферме, которые теперь выросли на окраинах некогда главных, а теперь опустевших городов. Она не знала точно, кто были ее биологические отец и мать, потому что возле все время крутилось примерно по шесть человек каждого пола, которых она называла папами и мамами.

Когда Мунчайлд подросла, ее приставили к делу, и она стала выполнять работу по дому, собирала жуков с листьев, пропалывала грядки. (В ее Америке сельское хозяйство в основном было экологически чистым, небольшим по объему и требовало больших затрат труда.) В школу Мун ходила преимущественно зимой и освоила математику и чтение в достаточном объеме, чтобы составлять гороскопы и разбирать головоломки «Книги перемен». Она была мастерицей по части макраме и умела заводить патефон. Единственной песней, которую она знала, был заезженный шлягер тридцатилетней давности. Рок-н-ролл как форма искусства был сжат и высушен до крайнего конформизма.

– Так вы, ребята, никогда не слушали панк?

– Это песни малолетней шпаны?

– Не совсем. Были такие ребята, «Рамонес», – ну да ладно, забудь, – ответил я.

Такими косноязычными – косячноязычными – были все наши разговоры.

В мире Мунчайлд не было ни электричества, ни того, что требовало бы электропитания. Тут не было телевизоров, не было проигрывателей, не было радио, не было телефонов, не было света, не было обогревателей. Не было даже электрогитар! (Само собой, они даже мечтать не могли о CD-плеерах, факсах, персональных компьютерах или мобильных телефонах.) Строительство окончательно замерло и вся инфраструктура медленно умирала. Не было ни самолетов, ни поездов, моторизованного транспорта осталось крайне мало. Ангелы, столь ценные хранители статус-кво, катались на своих «харлеях», используя тающий дореволюционный запас бензина, выделяемый Головами, в чьем распоряжении имелся также небольшой парк машин, используемый ими для собственных целей. (Я догадывался, что некоторое количество бензина могли импортировать с Ближнего Востока уже после войны, но доказать это не мог.)

– Ого, – выдохнул я в одно прекрасное утро. – Прям Безумный Макс...

– Ты хочешь сказать, Максвел Силверхаммер? – откликнулась Мунчайлд. – Или Питер Макс?

В мире Мунчайлд недоставало антибиотиков и контрацептивов (были только кондомы из овечьих кишок). В совокупности с официальной государственной политикой Свободной Любви все это привело к всплеску венерических заболеваний. С ранних лет Мунчайлд видела немало уродливых случаев запущенного сифилиса и тому подобного. Вместе со всем прочим это склонило ее отвергнуть секс.

Да и ее сверстники не торопились волочиться за ней. Единственным, кто хотел, чтобы она занялась сексом, было государство.

– Давать нужно всем и вся, с восемнадцати, как только расколешь свою вишенку. Но я не смогла заставить себя. Головы дали мне после совершеннолетия еще год, чтобы наверстать упущенное, но ничего не вышло, и вот я тут.

– И куда тебя собираются отправить?

Мунчайлд всхлипнула и постаралась принять бравый вид.

– В траходром. Там обычно находятся около года. Это что-то вроде публичного дома, куда ходят те, кто не может снять себе цыпку или мужика. Я слышала, что там заставляют заниматься этим даже с сорокалетними!

Несмотря на официальное заявление, что все «старики» имеют равные права с остальными, я подозревал, что люди за тридцать подвергаются нарастающей дискриминации.

Я не стал объяснять Мунчайлд, сколько лет мне самому.

То, что я шпик из другого измерения, уже делало меня в ее глазах достаточно жалким.

34

Тут или где-то еще!

В одно прекрасное утро вместо завтрака из пораженной долгоносиком крупы, простокваши из козьего молока и мятного чая Тони заявился к нам с пустыми руками.

– Протри лицо и постарайся выглядеть любезным, Дурной Палец. И ты, крошка. Сейчас вы оба прокатитесь.

Эта новость вывела меня из наркотического ступора, в котором я благополучно пребывал.

– В чем дело, чувак?

– Вчера вечером нам принесли весть с побережья от леди Саншайн. Сегодня вы выезжаете к ней.

Мунчайлд взволнованно вскочила.

– Леди Саншайн сама будет разбирать наши дела?

Похоже, эта новость привела в недоумение даже Крошку.

– Так мне сказали. Виноградная лоза нашелестела мне, что леди захотела лично выслушать историю этого шпика о других мирах и сама с ним разобраться. Но мне шепнули, что на самом деле она считает его шпионом из Сквервиля. А что до тебя, то леди решила на твоем примере преподать всем урок на тему непослушания Закону Свободной Любви.

Мунчайлд громко запричитала:

– О Боже, мы обречены! Наверняка меня приговорят к пожизненному заключению в трах-трах-траходроме!

– Эй, прекрати! – шикнул я. – Мешаешь думать.

На самом деле я тоже начинал нервничать. Кто знает, что задумала для нас леди Саншайн? Тот, кто сумел свалить Джерри Гарсию, способен на что угодно!

Крошка вышел. Когда он вернулся, я уже придумал, как буду действовать.

Я буду протестовать.

Когда здоровяк-Ангел начал отпирать камеру, я принялся скандировать.

– Ни-хре-на-мы-не-пой-дем! Ни-хре-на-мы-не-пой-дем!

Крошка замешкался.

– Эй, приятель, прекрати! Чего ты разорался? Только осложняешь себе жизнь...

Мунчайлд подхватила, вскидывая над головой худой кулак.

– Эй, Эй, леди Эс, скольких загнала под пресс?!

Похоже, Крошка не знал, как себя вести в случае такой необычной, но явно антиобщественной выходки.

– Эй, ребята, прошу вас. Нам нужно торопиться.

Крошка нежно положил руку на мой локоть, и я заорал:

– Теряем сознание!

Сначала я, а следом за мной Мунчайлд без движения рухнули на пол.

– Ну что ж, сами напросились... – вздохнул Крошка.

Через несколько минут явились несколько Ангелов, и нас вынесли вон.

Снаружи уже собралась толпа. Я начал было выкрикивать новые лозунги, но потом сообразил, что до сих пор не знаю, в каком городе нахожусь, и быстро решил использовать классику, что должно было найти отклик:

– Освободите чикагскую пару! Освободите чикагскую пару!

Несколько голосов машинально подхватили рефрен, но тут Ангелы принялись расталкивать толпу, осыпая головы и спины весьма недружественными тумаками.

Нас с Мунчайлд, словно мешки с картошкой, свалили в коляски «харлеев» и умчали прочь.

35

Вейся, вейся, флаг уродов!

Мы позволили Ангелам отнести нас в здание суда. Внутри собралось огромное количество зрителей, которые, как я с удовольствием отметил, не все были настроены враждебно. Похоже, присутствовали и репортеры из «Национального оракула», судя по огрызкам карандашей и блокнотам из бумаги типа туалетной, зажатым в перепачканных чернилами пальцах.

Ангелы бесцеремонно свалили нас на стулья за столом, который, как я решил, отведен защите, и выстроились в ряд, образовав заслон между нами и толпой. За нашим столом уже сидел какой-то парень. На нем было с дюжину разноцветных ожерелий, а также майка со знаком «инь-ян». Парень здорово напоминал Джека Николсона в «Беспечном ездоке», только чуть крейзанутее. Сунув Мунчайлд руку, он наградил подсудимую радушным пожатием. Потом так же приветствовал меня.

– Привет, – сказал парень. – Добро пожаловать в Суд Народной Солидарности. Как мы тут любим говорить: «Если ваша аура чиста, вам бояться нечего». Меня зовут Йоссариан, я ваш общественный защитник. Вот вам писало.

– Писало?

– Точно. Вы, как вижу, выбрали стиль защиты типа «Весь этот суд – сплошь беззаконный фарс», поэтому, полагаю, вам уместно нарисовать на лбу свастику или еще что-нибудь оскорбительное. Может, хотите вырезать что-нибудь на лбу ножом, как Мэнсон? Здесь, в полевом ранце, у меня есть отличный десантный нож...