Андрей Столяров - Мир иной (сборник) Страница 14

Квинту даже фонари нынче не радуют. Она все так же молчит, стискивая оконный поручень. И лишь когда вагончик притормаживает в конце улицы, она, спрыгивая со ступеньки, негромко спрашивает:

– А ты заметил, что на площади не было ни одного эльфа? Платоша был, Кэп с Чубаккой примчались, как только услышали, музыкантов наших я тоже видела, программистов, художников, кое-кого из ремесленного квартала. Мальвина – и та, заметь, время нашла. А от эльфов – ни единого человека. Вот за что я их не люблю. С одной стороны, они как бы с нами, с другой – как бы отдельно от всех. У эльфов обязательно так. Никогда не знаешь, чего от них ждать.

Я вспоминаю, что эльфов на площади действительно не было.

– Ну… Альманзор, вероятно, сейчас советуется с общиной. У них ведь правило: сначала обсудить вопрос между собой. Давай подождем. Думаю, что уже завтра эльфы что-то решат.

– Нет-нет, – быстро говорит Квинта. – Я знаю: на эльфов полагаться нельзя. Что – Альманзор? Альманзор у них – не царь и не бог. Альманзор опять скажет, что «эльфы не вмешиваются в дела людей».

На это мне возразить нечего. Эльфы с подобными заявлениями выступали уже не раз. Тем более что у Квинты с эльфами особые отношения. Я помню, как Альманзор посматривал на нее, когда мы были у них. Так смотрят, только если имеется некий подтекст.

Совместное прошлое, например.

Впрочем, эту тему лучше не поднимать.

Мы доходим до края брусчатки и, свесив ноги, усаживаемся на нее. Между прочим, действие не такое простое, как может показаться со стороны. Обычно что-то одно: либо ты в пустоте ходишь, ступая как на асфальт, и тогда, разумеется, сесть, свесить вниз ноги нельзя, либо свешивай сколько хочешь, пожалуйста, но тогда есть риск, что провалишься при первом же неосторожном шаге за твердь.

Полетишь вверх тормашками, не в силах затормозить.

Очухаешься уже на Земле.

Таков закон восприятия.

Либо воздух, либо асфальт.

Мы с Квинтой можем и то и другое.

– Теперь все будет иначе, – сдавленно говорит она. – Это как плесень: если уж пятнышки появились, то от них никакими мерами не избавиться. Они так и будут неумолимо просачиваться сюда – сквозь мелкие щели, сквозь разногласия, сквозь наши слабости. В конце концов покроют собой весь мир… Куда нам бежать в этот раз?..

– Никуда, – отвечаю я. – Вот увидишь, мы останемся здесь.

Вокруг нас – черная бездна. Я притягиваю Квинту к себе и осторожно целую. Губы у нее в самом деле горячие, у них вкус той любви, которую предугадываешь во сне. А когда я, чуть осмелев, прижимаю Квинту сильнее, то опять чувствую исходящее от нее человеческое тепло. Значит, мне это не показалось. Аватара ее действительно понемногу подстраивается. Я слегка обмираю от необыкновенного ощущения, а когда мы, вынужденные вздохнуть, наконец отрываемся друг от друга, Квинта смотрит на меня так, будто надо мной просиял нимб.

– Что случилось?

– Ты улыбаешься, – говорит она.

– В самом деле?

– Да… честное слово!..

Значит, у меня аватара тоже подстраивается.

Это хороший признак.

– А ты – плачешь, – смущенно говорю я.

У нее из-под век выползает на щеку крупная серебряная слеза.

Невыносимо блестит.

– Конечно… Мы больше не сможем здесь жить…

Квинта встряхивает головой.

Слеза срывается со щеки и пронзительной искрой летит в темноту.

Уже через секунду ее не видно.

Теперь она будет лететь в одиночестве – миллионы лет…

Ночью меня будит кряканье вызова. Оно вторгается в мозг и пережевывает его до тех пор, пока я, чертыхаясь, не включаю линию связи.

Вызывает меня Обермайер. Глаза у него сумасшедшие, а редкий ежик на голове серебрится, как будто сбрызнутый светом луны.

Хотя никакой луны в городе, разумеется, нет.

– Я видел гремлина, – сообщает он.

Сон с меня сразу слетает.

– Ну – повтори, повтори!..

Обермайер медленно опускает и поднимает веки. Он делает так всегда в минуты сильного напряжения.

Голос у него тоже – скрипучий.

– Повторяю: видел собственными глазами… Неподалеку от Трех Тополей… Ты придешь?..

– Через десять минут, – отвечаю я.

Сна уже окончательно нет. Я лишь трясу головой. Неужели гремлины действительно существуют? До сих пор мы довольствовались только набором слухов, легенд, коллекцией сплетен, которые, как считает Платоша, зарождаются из ничего. Якобы кто-то где-то, естественно в полночь, заметил выглядывающую из-за угла страшноватую тень. Якобы – ведьму с птичьими кривыми когтями. Правда, когда отважился подойти, там уже ничего не было. Или четверо рокеров, возвращавшиеся под утро с очередного сейшена, видели сгорбленного урода, карабкающегося, как таракан, по отвесной стене. Рассказывали, что урод даже обернулся и злобно пискнул. Правда, подтвердить свой рассказ они опять-таки не смогли. Или один из туристов, зачем-то бродивший ночью, пожаловался потом, что его укусило некое мохнатое существо, имеющее громадные уши и огненные, пылающие во тьме глаза. Он из-за этого целую неделю болел. Были, кстати, и некоторые косвенные следы: поцарапанная штукатурка на двух-трех домах, погрызы, как от острых зубов, на дверях и воротах, выбитое однажды стекло трамвайчика. А, например, Аспарагус, с которым я был немного знаком, недавно выложил в блог очередную сенсацию: якобы у него дома был полтергейст, мебель сдвинута, шторы сорваны и брошены на пол, постель смята, будто на ней кто-то валялся. Это притом, что в квартиру не мог войти никто, кроме него.

Сообщение комментировали иронически. Аспарагусу в основном советовали меньше употреблять. А если уж перебрал, сидеть на Земле.

Но то – Аспарагус.

Джефф Обермайер, знаете, это совсем другой разговор.

На всякий случай я беру с собой меч. Это, конечно, глупо – чем может помочь красивая никелированная игрушка? Разве что слегка кого-нибудь напугать. Меч, однако, довольно длинный, тяжелый, с острым сужающимся концом, которым при случае можно и ткнуть. Как бы там ни было, но с мечом я ощущаю себя гораздо увереннее.

Обермайер действительно ждет меня у Трех Тополей. Это там, где Безымянная улица заканчивается Глухим тупиком. Место, надо сказать, не очень приветливое: каменная стена, огораживающая границу квартала ремесленников, задники четырех домов, которые хозяева поленились доделывать. Ни одного светящегося окна, ни одной двери, которая показывала бы, что здесь кто-то живет. А названо оно так, потому что в свое время тот же Дудила вдруг загорелся энтузиазмом и «высадил» на углу сразу три дерева. Аль его честно предупреждал, что из этого ничего не получится: мощности сервера недостаточно, чтобы поддерживать сложную динамическую конфигурацию. Надо либо использовать модель типа «мультяшка», уплощенный рисунок, фактически – простой аппликат, либо писать и встраивать в данный участок совершенно самостоятельную утилиту. То есть именно то, чем я занимаюсь последние дни. Но разве Дудилу переубедишь? Дудила унылый-унылый, но если уж что-то втемяшилось, его не собьешь. Вот и чернеют теперь на перекрестке три мертвых веника, три подагрических древесных скелета, как будто сожженные молнией. Ни листика на них, ни движения. Сучья раскинуты в стороны, точно от внутренней боли. Некоторым, кстати говоря, нравится. В блогах неоднократно высказывались, что это придает месту колдовской колорит.

Так или иначе, я вздрагиваю, когда от одного из бугристых стволов темным призраком отделяется Обермайер и, сделав три легких шага, перегораживает мне дорогу.

Он по-прежнему без берета. И его жесткий ежик по-прежнему отливает старческим серебром. И глаза у него по-прежнему расширенные, сумасшедшие, словно он знает то, чего не знает никто.

– Ну что, идем?

Я нервно пожимаю плечами.

Это только считается, что тупик тут абсолютно глухой. На самом деле в конце его, между домами, наличествует узкая щель. Двум встречным здесь разойтись трудновато, но если все же протиснуться, то попадаешь в сутолоку ремесленного квартала: вытянутые дворы, продолжающиеся один в другой, неожиданные повороты, за которыми открываются мелкие лавочки и мастерские. Непривычная в городе теснота, впечатление средневековья. Так и кажется, что сейчас вынырнут откуда-нибудь солдаты в кирасах.

– Здесь, – останавливаясь, говорит Обермайер.

Я лишь теперь замечаю, что в руках у него – тонкая никелированная цепочка, соединяющая между собой несколько шариков.

Вот те раз!

Оказывается, Обермайер ходит с нунчаками.

Мы напряженно вглядываемся в темноту. Впрочем, темнота эта, по сравнению с темнотой на Земле, весьма относительная. В городе и ночью все видно так, как будто он чуть-чуть озарен изнутри, как будто его просвечивает, вырисовывая детали, некий рентген. Аль утверждает, что это самопроизвольная адаптация: программа подстраивается под то, чего мы хотим. Мы хотим видеть ночью – значит мы будем видеть. А если не захотим – встанет непроницаемый мрак. Так или иначе, сумерки здесь необыкновенно прозрачны – я различаю даже блеск медных заклепок на ближнем строении. И не лень было хозяину их набивать? А если уж говорить о более далеких координатах, то прекрасно виден купол Стеклянной ротонды в квартале эльфов. Он так и переливается в пустоте. И отлично видна башня с часами, которые показывают сейчас половину четвертого.