Синдикат (СИ) - Николаев Игорь Игоревич Страница 14

Бес злился и паниковал одновременно, пытаясь сдерживать обе эмоции. В довершение всех наваливающихся проблем он понял, что не слышит падение капель на верандовую крышу, а должен бы. Это значило, что начались неприятности с программной спайкой, а может быть и дегенерация композированных соединений нервов с электроникой. Лишенный квалифицированного и очень специфического обслуживания никель Беса ветшал, деградировал. Еще год, максимум два — и сталевар необратимо превратится в калеку, а боевые кондиции потеряет намного раньше. Нечего предложить на рынке труда — нет денег на «Три К» — … дальше можно было выбрать из длинного списка разных возможностей. Все они были разнообразны, но с общей чертой — заканчивались очень плохо. Проблема была вполне решаема, требовалось лишь одно — много денег.

— Тебе так нравится человеческое обслуживание? — спросил для завязки разговора Бес.

— Да. С живыми веселее.

— Ясно. Тогда к делу.

— Вот он.

Кадьяк протянул Бесу сложенный вчетверо листок, не обычный «формат 11», а оторванный по перфорации кусок телетайпной ленты. Почему-то именно к ней питали симпатию «графы» и «бароны», цифровые преступники эпохи трестов.

Одноглазый боец кинул осторожные взгляды по сторонам, не заглядывает ли кто через плечо, не целится ли объективом издалека. Никого не обнаружил, что, разумеется, не гарантировало безопасность от слежки и прослушки. Можно было обойтись без взглядов, но Бес ощутимо нервничал и чувствовал себя «разобранным».

— Не люблю осень, — нейтрально сообщил Кадьяк, глядя, как Бес затормозился над сложенным листком сероватой и очень тонкой бумаги с некрасивыми разводами на местах сгибов. — Ваш ноябрь вызывает лишь одно желание. Надеть на голову мусорный пакет, вставиться синтезметиком по самый поршень и умереть за углом советской «панельки».

— Красиво сказал, нуарно, — пробормотал Бес, чувствуя, что буквально физически не может заставить себя развернуть мятый лист. — А пакет, чтобы не видеть блевотный мир, или чтобы мир не видел блевотного тебя?

— И то, и другое, думаю. Мне нравится русский язык, — хмыкнул канадо-итальянец. — Мне вообще нравится заучать новые языки. Это удобно, практично и не позволяет мозгам закостеть.

— Изучать. Закостенеть, — машинально поправил Бес и расправил бумагу, нервно, дергаными движениями, надрывая на сгибах. Если Кадьяк и подумал что-нибудь по этому поводу, мысли он оставил при себе.

Шумная пара тем временем переключилась на официантку, предъявляя за недостаток уважения. Сначала больше по привычке, но быстро разгоняясь, чуя слабость подвернувшейся под руку добычи. Дело шло к вызову администратора и далее по накатанной, с битьем посуды и выставлением заведения на башмалу. Это было странно, учитывая, что место располагалось пусть и не в центре города, но в хорошем районе, давно пора было вмешаться охране ресторана или милиционерам.

Кадьяк чуть наклонился вбок, и тут Бес запоздало понял, что канадо-итальянец с самого начала присел так, чтобы кооперативный оказался между ним и чоткими пацанами в демонстративных куртках из искусственной кожи с баллистическими вставками. А теперь иностранец, соответственно, выглядывает из-за живого щита, чтобы рассмотреть парочку более внимательно. Бес и так пребывал в дурном расположении, а теперь огорчился еще больше из-за столь впечатляющей демонстрации утраты своих профессиональных навыков. Раньше он бы этот момент вычислил сразу.

Кадьяк ничего не говорил и в общем, не делал. Он просто сидел — голова склонилась к правому плечу — и смотрел на разбушевавшихся «топиков». Первые несколько мгновений ничего не происходило, затем парни, наконец, заметили пристальное, можно даже сказать демонстративное внимание со стороны. Кадьяк уставился, не мигая, без всякого выражения, положив руки в перчатках на край стола, бычки занервничали. Судя по всему, совсем уж тупым одноразовым мясом они не были, да и момент, когда можно и нужно было с ходу лезть на рожон, оказался сам собой упущен.

Бес поморщился и сдвинулся вместе со стулом вбок, уходя с линии возможной стрельбы. Кадьяк, не меняя позы, перебрал пальцами, тихонько, словно отыгрывая на невидимых клавишах, это был единственный жест наемника, в остальном фигура никелированного бойца казалась неживой, будто из пластмассы.

Один из буйных все порывался кинуть что-нибудь энергичное, броское, было прямо видно, как из него рвалось «че уставился!» или наподобие того, столь же эффектное. Второй, видимо поумнее, одергивал корефана и вообще адекватнее оценивал диспозицию. Бес тяжело вздохнул и развернулся полностью, одновременно вытаскивая из глазницы шарик видеокамеры. Уставился на дебоширов, чувствуя, как ловко, можно сказать с теплотой прильнул к боку пистолет. Захотелось попросить Кадьяк дать отстрелять на пробу барабан-другой из его допотопных громыхал, чтобы проверить, так ли уж хороши реплики классических стволов. Можно в тире, а лучше за городом, на каком-нибудь автомобильном кладбище, до которого еще не добрались металлисты-утилизаторы.

Бес почувствовал, как от мысли о пушках и патронах кривоватая, но искренняя улыбка сама собой растягивает губы. Сталевар, как сказал бы поэт, заглянул вглубь себя и с легким удивлением снова обнаружил там желание кого-нибудь убить. Прямо сейчас, без рефлексий и раздумий о последствиях. Чтобы забрать чью-нибудь жизнь (желательно плохого человека), испытать вспышку эмоций, переживаний, в которых пусть на время, но растворятся как сахар в кипятке горестные мысли о нервах, деградации, а также бюджетном дефиците.

Кожаное бычье разом умолкло, как по команде. Кадьяк смотрел, Бес улыбался, похожий на куклу чревовещателя — ухмылка заканчивалась где-то под линией скул, выше лицо казалось мертвым, как раскрашенная пластмасса. Не было ни какого-то противостояния взглядов, ни измерения воль, два сталевара просто наблюдали за внезапными оппонентами, ожидая их реакции. Дебошир, тот, что поумнее, буквально силой выволок партнера из-за стола, разве что рот ему не затыкая. Сурово оглядываясь, показательно сжимая кулаки, парочка ушла, в меру торопливо, однако не настолько, чтобы казаться беглецами с поля боя. Ну, по крайней мере, в собственных глазах.

Бес со скрипом двинул стул обратно, Кадьяк вернулся в прежнее положение. Официантка материализовалась у стола кибернетиков как будто телепортировалась прямиком с кухни. Бес отметил, что девушка очень похожа на давнишнюю, в дискаче со шлемами. Клонируют их, что ли?.. А также, что никакие защитники так и не появились. Скорее всего, ресторан просрочил какие-то выплаты местной коалиции или мильтонам. Даже рядовая милиция все больше превращалась в какую-то корпорацию парамилитаров, что без бумажек с голографическими портретами Ленина-Сталина-Кирова и пальцем не шевельнет.

— Что пожелаете? — негромко спросила девушка и пообещала. — За счет заведения.

— Воды, — негромко попросил Кадьяк. Бес ограничился кивком, дескать «и мне того же».

Бес обождал, пока стаканы окажутся на красивых салфетках, похоже ручной вязки. Кооперативному понравилось это место, захотелось прийти как-нибудь еще. Здесь уютно совмещались модерн и консерватизм, даже пластмассовая мебель была красиво раскрашена в теплые цвета благородного дерева. Жаль будет, если ресторанчик влетит под какой-нибудь погром.

Выждав еще несколько секунд, пока кардиоводитель успокаивал зачастившее сердце, одноглазый уже без спешки и оглядывания через плечо рассмотрел фотографию, скверно распечатанную на листе самой дешевой бумаги.

— Да, это он, — сказал, наконец, Бес, аккуратно складывая фото по прежним сгибам.

— Очень, очень плохая, «горячая» краденка, — прокомментировал Кадьяк, сделав небольшой глоток. Удивленно посмотрел на стакан, приподняв бровь. — А хорошо. Как из родника отлито. Добрые дела награждаются.

Кооперативный боец с отсутствующим видом продолжал сворачивать листок, раз разом, пока тот не превратился в твердый брусочек. И думал.

Значит «краденка», то есть совсем недавно спертая или взломанная база данных, информация напрямую с цифровых станций треста. На этом барон, то есть хакер весьма высокого уровня, действительно мог погореть, тресты не любят когда кто-то ищет сведения о гроссмейстерах. Если, конечно, наемник не солгал. Но Кадьяк очень высоко ценил свою репутацию и берег ее всемерно. Или, может быть, создавал эффектную видимость нерушимых принципов?..