Винсент Килпастор - Беглый Страница 15

А тут — будто заграница. Восток времён полковника Лоуренса.

Много баранов с тупой ненавистью в глазах, адын верблют — взгляд совершенно отмороженный, немец Манфред, взгляд добрый, и четыре вонючих слесаря из Йоркшира, судя по глазам, баранов в прошлой жизни.

В речи английских слесарей, я улавливаю только «Фукин кунт, мэйт, джюста фукин кунт!». Все. Больше не слова по-английски не понимаю. Хотя уже пошёл девятый год изучения. Какой же я тормоз!

Мы приехали, чтобы воздвигнуть, или как уточнялось в английской версии контракта «с эрегировать», завод по превращению хлопка в стерильную медицинскую вату. Такой вот чудесный проектец.

Хорезмийцам обещали чудо — сюда засунете хлопок, а вот отсюда вылезет чистейшая медицинская вата. Никто не заострялся на такой мелочи, как перекись водорода, необходимая для отбеливания хлопка, придётся заказывать за тысячи километров — либо из немытой России, либо из доброй старой Англии. Продать такой заводик гостеприимным хивинским сельчанам, было все равно что подарить наркоману новенький шприц и сказать: «Ну вот, все проблемы твои, в основном, решены!»

Целый день я пытаюсь вникнуть в смысл слов, значение которых мне неизвестны и на русском, а потом донести смысл до людей которые этого русского особо не постигли. Я ещё очень слаб в английском, совершенно не понимаю в технологиях обработки хлопка, а в школе высокомерно не учил узбекского. Такой вот им попал дешёвый медиатор.

Много приходится рисовать наглядных схем, и я понимаю, что и художник из меня очень посредственный.

Вечером итого хуже. Все собираются в зале местного дворца бракосочетаний, добротно слепленного из местной же саманной глины. Второй этаж «дворца» — десяток комнат без замков в дверях, слабое подобие постоялого двора.

Немец и англичане сильно морщась тянут турецкое пиво Эфес, страшный дефицит, за которым директору завода приходится мотать каждую неделю в областной центр.

Немец и англичане, морщась, жрут жирный, но шикарно приготовленный плов из свежезакланного ягнёнка.

Англичане день и ночь матерятся. Матерят хлопок, местную воду, директора завода, пиво Эфес, плов, узбеков вообще и немца в частности. Легенда что русский мат самый матершинный в мире — выдумана в кгб. Послушайте английских футбольных хулиганов с юга. Завянут уши.

После седьмого-восьмого раунда Эфеса — англичане обязательно напоминают немцу, что именно Англия взяла верх во второй мировой, и схватив пригоршню банок, расползаются по своим «номерам».

На пятый день непрерывной пловной диеты тихий немец, при виде вносимого в зал блюда с классически выложенным горкой пловом, вдруг восстал.

Он сказал фразу которую я пронесу с собой всю жизнь:

— О! О! Майн либе готт! Блёфф! Блёфф агейн? НОУ! Ноу блёфф! Кэн ю плиз аск зем кайнд локаль пипль мэй би зей хэв сам ЙОООГУРТ?

В этой фразе была сама бездна непонимания и вечной разорваности между Востоком и Западом.

Испокон веков хорезмийцы молодого ягненка резали из огромного уважения к гостю уровня падишаха, а вот сантехнику Манфреду из какого-то Шляккен-Шлюппена захотелось вдруг «сам йогурт».

Цивилизация Хорезма возникла приблизительно в середине 2 тысячелетия до нашей эры. Это произошло позднее рождения древнего Египта и Вавилона, но в очень похожих природных условиях.

Тот факт, что здесь в отличие от Германии ничего не изменилось, говорит о том, что представление о культуре здесь совершено иное. Хорезмийцам похоже наплевать и на наш йогурт, и на наш твитор, и на наше Эм-Ти-Ви.

Отрада у меня здесь одна.

Наш персональный повар-и-прислуга-за-все, Керим, каждый вечер приносит клейкую, тягучую на разрыв, сыроватую головку местного, благороднейшего и тонкого как хороший ризлинг, гонджубаса. Эта головка и выбрасывает меня катапультой из всего бесконечно замедленного кошмара в стиле «Один день сурка».

Мои движения становятся осторожны и легки, как у испуганной лани. А ещё есть телефон оплаченный директором, и я устраиваюсь с ногами в запятнанное плюшевое кресло и набираю номер. Кульминация моего дня. Звонок любимой.

Интервенты рассаживаются полукругом поодаль, и, потягивая эфес, в полголоса обсуждают, дала ли ты мне уже по телефону или нет, делают ставки, как скоро я побегу «доставлять себе удовольствие».

Хотя я говорю по-русски, моя счастливая рожа и возраст явно выдают смысл каждого сказанного слова.

А ты тогда жила у Олеськи.

Как ты там оказалась? Почему у Олеськи?

Ах да-да.

Помню…

Ты ведь не ташкентская у меня была, из благородной Бухары, да ещё и иранских непокорных кровей. Да нет — что вы сразу изобразили себе Шахерезаду? Скорее питерская девочка, волею политбюро выросшая в сени минаретов под горячим южным ветром.

Что касается внешности — то манерой, голосом, жестами, мимикой, характером — наверное, Чулпан Хаматова, а вот внешностью скорее Николь Кидман. Причём обе — пушистые целки, разумеется. Вашу нежность не изведал еще даже бритвенный станок.

Я позвонил тогда Олеське ведь, а не тебе — и полжизни нашей совместной потом пришлось внушать — судьба мол — вишь, как ты кстати трубку то тогда взяла? А? Я ведь всю жизнь ждал что такая девушка трубку поднимет. Олеська? Да что — ты, это забытое прошлое, полное ошибок.

Тебя кажется изгнали с какой-то очередной съёмной квартиры, и ты была несчастна, бездомна и ужасно одинока.

Наши диалоги давались мне с огромным трудом. Ты раздавила меня своим словарным запасом, и совершенно не девичьим интеллектом. Чувствовалось воспитание и интеллигентность в энном поколении.

Моя гордая крепость жителя столицы с английского факультета была уничтожена почти мгновенно. Упреждающим ударом. Хотя и обращённые в дым соцветия конопли тоже предавали всему глобальную многозначительность.

Дело в том — проповедовала по телефону ты — что вы, «англичане», поступили в институт по папиному звонку, а мы, «французы», — по призванию.

Спорить с тобой было трудно. Золотая медаль и полный вперёд к красному диплому. А у меня только Джим Моррисон и апоплексический гандж Керима.

Я безумно как-то сразу в тебя хрупкую, телефонную влюбился. Нельзя конечно не учесть располагающих факторов — заточение в Хорезме, твой почти детский голос, глубина знаний с одной стороны и детская же робкая наивность со стороны практической. Жесточайший гандж, а особенно факт что и у Стаса, и у дяди Витолса тогда были постоянные подруги — которых, если верить красочным рассказам, они бессердечно и регулярно ласкали.

Я тоже хотел «постоянную подругу», так же примерно сильно, как в детстве хотят свой первый настоящий велосипед.

А тут мне так повезло — умная, красивая, робкая, нежная, нуждающаяся в моей защите и новой жилплощади. Страшно было даже мечтать о чем-то большем. Бест бай.

Исполнившись благородных чувств, я дал себе слово, что сниму тебе удобную квартиру на все мегабаксы, заработанные на хлопковатной каторге.

Верх коварства! Таким образом, я сразу заполучал прекрасную персидскую наложницу и круглосуточно открытый гадж-клуб для наших со Стасом, Витолсом экзерсисов. Место где можно «убиться», а протрезвев, явится в родительский дом.

Но это поверь не суть. Я все же мучительно влюбился в тебя своей первой настоящей юношеской любовью. Влюбился — это главное.

Я был ищущим сладострастия восточным деспотом — ты моя беззащитная, непуганая и не целованная танцовщица, мы уже тогда оба знали, что это всего лишь вопрос времени.

Самого ближайшего времени.

И, не выдержав муки оставшихся восьми дней, пообещав англичанам настоящего, а не турецкого пива, спрятав в носки два ломовейших олимпийских косых для Витолса и Стаса, я вылетел на пропахшем медовыми августовскими дынями Як-40 к тебе в Ташкент.

Мой первой переход с наркотой через спецконтроль.

Кто бы мог подумать, что с годами это войдет во вредную привычку.

У меня тряслось все снаружи и внутри. Если бы кто-то в этот момент крикнул у меня за спиной, я наверное забился бы на полу аэропорта Ургенч в слюнявой эпилептической судороге. Самое главное, чтобы в зал не вошли специально обученные собаки. И выкинуть теперь эту дрянь из носков так сложно — все смотрят только на меня.

Пронесло…

Вернее — пронёс все что мне требовалось. Я летел в Ташкент героем, к сказочной принцессе и добрым друзьям. Так что у меня серьёзно было что обмыть в тот наш первый вечер.

Помнишь тот вечер? Мы выпустили из белой бутылки джина с тоником.

Тебя, девочку из интеллигентной строгих правил семьи, я поволок в лучший валютный бар. Тогда ещё было такое понятие — «валютный бар». Валютный — понятие на грани шика и криминала.

Инвестировал в эту атаку почти всю недельную зарплату. Нужен был блиц-криг.