Константин Аникин - Нульт: 02: Неспящие в Воркуйске Страница 16

   Инфинити пожала плечами и нацелилась на другой.

   — Погоди-ка, — остановил ее Казимир. — Увеличь масштаб. — Инфинити снова навела манипулятор на странный ящик. Увеличила изображение, резко раздвинув сведенные вместе указательный и большой пальцы.

   Ящик был вмурован в бетонное покрытие.

   Казимир просиял.

   — Это не дивчина, это какой-то целый клад, — сказал он, широко улыбаясь, — Молодчина, Инфинити! Это оно, черт его дери!

018: Паутина

   Этот день Человека-Паука начался как обычно. Но был ли это день? Кругом была обычная непроглядная темень. Человек-Паук протянул руку, включил свет. Часы, скрученные им с какой-то приборной панели, показывали 8.30, но это была чисто умозрительная цифра — он просто подогнал часы под свои циркадные ритмы. Человек-Паук, кряхтя, вылез из гамака.

   Подошел к столику из деревянных коробок. Оделся, в свое латаное-перелатанное тряпье. Перед треснувшим зеркалом расчесал волосы и бороду расческой, наполовину утратившей зубы. Совсем уже седой, грустно подумал Человек-Паук, созерцая свое отражение. Собрал свои длинные, почти до плеч, волосы в хвост и перехватил резинкой.

   Отломил кусок от плитки сушеной прессованной спирулины и, без всякого выражения на лице, тщательно прожевывая и запивая водой, съел свои витамины. Пошел в спортзал. Такой же сырой бетонный мешок, как и все остальные комнаты его «квартиры» — там стояла самодельная штанга, гантели, висел турник и кольца. Человек-Паук размялся и начал зарядку. Подтягивания. Отжимания. Гантели на бицепс, жим штанги на пресс, и т. д. последовательно, на все группы мышц. Отработал программу по-полной. Выравнивая дыхание, Человек-Паук разглядывал свое мокрое от пота тело. Ни грамма жира, рельефная мускулатура, сплошные жилы. Превосходная форма, особенно учитывая его обстоятельства. И как часто бывало, в его голове возникала гаденькая мыслишка: зачем это все? Но Человек-Паук знал, что если он хоть немного начнет развивать эту мысль, она моментально загонит его трясину затяжной депрессии. И Человек-Паук ее решительно задавил.

   Он включил электрокотел, нагрел воды, принял душ, использую в качестве мыла глицерин, который варил из лягушек. Трубный глас в его животе возвестил, что неплохо было бы поесть. Человек-Паук подождал, пока высохнут волосы, надел брезентовый плащ и резиновые сапоги-болотники, взял сачок с ведром, и пошел за завтраком. Или за обедом. Или за ужином.

   Он шел по шпалам, и, размахивая сачком в такт, громко пел:

   — There is! А house! In New Orleans! They call! The Rising! Sun! Па-пара-парарам!

   Он пел старый хит группы The Animals, который у него крутился в голове, с самого пробуждения. Странное дело, эта музыка, приходящая из сна. Кто ставит пластинки? Почему, например, именно «House Of The Rising Sun»? Это была не самая любимая песня Человека-Паука у «Энималз». Она казалась ему слишком пафосной, патетичной. Но сейчас она почему-то была самое то. Голос его отражался эхом от черных стен туннеля, освещенного разномастными лампами. То, что, он, вероятнее всего, никогда не увидит больше восходящего солнца, наполняло его голос дополнительными трагичными обертонами.

   Когда-то в Воркуйске-8 пытались построить метро. Ничего, конечно, не получились. Слишком много воды, туннели обваливались. Успели построить коммуникации, соединяющие основные заводы с Южным Терминалом, начали, было, прокладывать туннель до Иглы, и тут до всех дошло, что метро под болотом не проложишь. Метро забросили, кое-кого из руководства посадили, чтобы знали, как в пустую расходовать народные средства. Человек-Паук был в этом подземелье совершенно один.

   У заржавевшего в бурую пыль подземного бура, он свернул в боковую шахту. Она шла вниз и кончалась небольшим прудом, который образовался после его неудачной попытки докопаться до поверхности. Человек-Паук тогда напоролся на подземные воды, часть туннелей затопило, а сам он чуть не утонул. После этого он окончательно смирился с тем, что навечно заперт здесь.

   Он подошел к берегу пруда, размотал сачок. Здесь Человек-Паук разводил рыбу. Он покормил рыбу мотылём, зачерпывая извивающихся красных червячков алюминиевой кружкой из корыта. Поверхность воды забурлила. Человек-Паук, подтянул сапоги, зашел в воду, и начала орудовать сачком, вытряхивая бьющиеся в агонии скользкие рыбьи тела в жестяное ведро. На обратном пути он зашел в еще одно место, там, на гнилых деревянных балках, росли грибы, мясистые серые плодовые тела без ножек, хрен знает, как они назвались, но есть можно. Рыба и грибы. Два его основных блюда. И единственных. Он вернулся домой, прошел на кухоньку. Доведенными до полного автоматизма движениями освежевал рыбу, почистил грибы, поджарил все это на электроплитке и толи позавтракал, толи пообедал, толи поужинал.

   Всё. Все ритуалы исполнены. Теперь можно было начинать жить. Если это можно назвать жизнью. Нет, нет! Не думать об этом! Человек-Паук вытер губы, и пошел в аудио пещеру, большой зал со сферическим потолком. Он выбрал его, потому что здесь была практически идеальная акустика. Человек-Паук был тонким ценителем воздушных вибраций.

   У дальней стены стояла его гордость, его смысл жизни — его хай-фай. Точно в аудиоцентре установлено старое, продавленное, кресло, в котором он слушал музыку. Еще здесь был рабочий стол, весь заваленный радиодеталями, за этим столом Человек-Паук занимался бесконечной модернизацией своей аудиосистемы. Кроме этого ему здесь было нечем заняться. Раньше он еще много снимал, в пещере была небольшая ниша, вход в которую был завешен куском брезента, там была его фотолаборатория.

   Человек-Паук откинул полотнище, заглянул внутрь. Все в пыли. Фотоувеличитель кюветы, пинцеты, красные лампы, посеревшие от времени пачки фотобумаги, пакеты с фотографическими химикатами — все это давно стояло без дела. Человек-Паук давно не фотографировал. Некого. Его специализация — женский портрет, ню, но у него давно не было модели. Но раньше…. Человек-Паук смотрел на стены пещеры, завешанные многочисленными фотографиями. Черно-белые отпечатки под стеклом, разного размера. Фотографии замученных им женщин. Отпечатки смерти. Тщательно задокументированная агония его жертв. Человек-Паук похищал женщин и здесь, в этой пещере, с наслаждением мучил их и насиловал, все тщательно фотографируя на память. Человек-Паук с удовольствием разглядывал свои снимки. Он очень гордился своими фотографиями. У него был, что называется, глаз. Всегда тщательно выверенная композиция, незатасканные ракурсы, игра света и тени — все на месте. В уголке каждой фотографии номер, написанный от руки, номер жертвы. Всего он успел убить семнадцать сучек. Все они были здесь, кроме сучки-номер-один. Ее он убил спонтанно.

   Человек-Паук медленно шел вдоль стен, разглядывая фотографии, увитые паутиной. Человек-Паук специально вбивал в стены гвозди, чтобы паучкам было удобно вить свои тенты. Ему очень нравился этот эффект — таинственно мерцающая паутина, поверх изуродованных женских тел. Человек-Паук любил пауков, а пауки любили его. В его пещере их было множество. Человек-Паук пригладил бороду. Воспоминания…. Даже их у него почти не осталось. Время, неумолимо, как абразивный порошок, полирующий линзу, стирало его память, и теперь, когда он смотрел на поблекшие отпечатки прошлого, в его голове не возникало ничего, кроме руки с ножом и кровавых пятен. Человек-Паук почувствовал знакомое шевеление внутри головы, в районе затылка. Он всегда шевелился от этих мыслей. Шевелился. Это максимум. Паучок в его голове давно спал. Поджал лапки, окутал себя коконом, Иногда он не чувствовал его месяцами. И он очень скучал по нему. По тем славным временам когда, они были единым целым и охотились на ночных улицах Воркуйска… Азарт, сладкий запах страха их жертв…. Человек-Паук поймал одного паучка, мелкого, бледного, почти лишенного пигментации. Паучок спокойно сидел на его ладони. Они его не боялись. Человек-Паук вздохнул, и посадил его обратно.

   Мало кто любит пауков. Фобия, на уровне генов. А Человеку-Пауку они нравились. С детства. Они завораживали его своим совершенством. Идеальный организм, идеальная машина убийства. В голове его не укладывалось, как, эволюция, этот слепой механизм, могла создать такой шедевр? Как в этих крошечных ганглиях, умещаются сложные расчеты, необходимые при постройке паутины? Как возникли все эти чудеса приспособляемости? Все это видовое разнообразие?

   Великое множество тайн, который он когда-то мечтал раскрыть. Ребенком он мог часам сидеть и наблюдать за крестовиком на паутине. Он читал про них, спиртовал в баночках, рисовал в дневнике наблюдений за природой. Позже, когда увлекся фотографией, стал фотографировать. Вообще, он был увлекающейся натурой. Родители, друзья, все думали, что после школы он будет поступать на биофак, но он пошел учиться на инженера. На самом деле ему хотелось повторить это биологическое совершенство в механике. И, плюс к тому, у него была склонность к техническим наукам. На вступительных экзаменах в политехнический, он встретил свою будущую жену. Как же её звали? Человек-Паук не мог вспомнить, ее имя было надежно похоронено под слоем паутины. Он влюбился в нее с первого взгляда. Сейчас он не помнил не только ее имени, но даже лица, на его месте было только какое-то смазанное пятно. Но она была красавицей, он помнил, что она была красавицей. Все так считали. Мужчины были от нее без ума. И она искренне считала, что все мужчины на свете существуют только ради нее. Человек-Паук любил ее без памяти, но они были, что называется, разные люди. Он, стеснительный интроверт, с невыразительной внешностью, имел мало шансов. К его увлечениям она была тоже равнодушна. Она зевала, когда он с жаром рассказывал ей об особенностях поведения тропических пауков-птицеедов. Мило, говорила она, равнодушно перебирая его фотографии. Он обожал ее фотографировать. Изводил на это прекрасное лицо, которое теперь не мог вспомнить, километры пленки. Она позировала неохотно. Жалко ей было своей красоты. Она засыпала во время прослушивания новых пластинок, которые Человек-Паук покупал на толкучках у, как говорили на комсомольских собраниях, зарубежных агентов влияния. Единственное увлечение, которое она признавала, была она сама.