Джордж Эффинджер - Поцелуй изгнанья Страница 16

Но царь, который был человеком горячим, подумал, что умник обманывает его, и приказал увести его и обезглавить. Так пришел конец умному человеку.

— Это что — мораль специально для меня? — спросил я.

Нура улыбнулась:

— Нет, история еще не окончена. И умный человек тут вовсе ни при чем. Я даже не дала ему имени. Короче, весть обо всем этом разнеслась по городу Аш-шаму, пока не достигла слуха злого имама. Злой имам понял, что может получить руку царской дочери и полцарства, поскольку тоже слышал слова Абу Куруша. Он побежал в приемную царя и вскричал: «Этот вор — твой собственный имам, Салим!»

Царь усомнился в том, что это правда, но послал солдат к дому Салима, где они и нашли остальное золото. Они схватили Салима и в цепях увели в самое глубокое, самое грязное подземелье. Салим знал, кто мог его выдать, и проклял свою глупость, что не послушал предостережений и освободил злого имама.

Салим томился в своей мрачной камере один день и одну ночь, а затем вспомнил о словах волчицы. Он достал волчий ус и поджег его. В мгновение ока она появилась перед ним.

«Чего ты желаешь?» — спросила она.

«Я хочу, чтобы ты освободила меня из этой ужасной темницы, как я освободил тебя из колодца», — сказал Салим.

«Вечером ты будешь свободен», — сказала волчица, протиснулась под дверью камеры и исчезла.

Прошло много часов, и вот настал самый темный час ночи. Внезапно из комнат юного сына и наследника царя раздались вопли ужаса. Царь вбежал в комнату и увидел, что волчица держит своими острыми, длинными клыками ребенка за голову. Как только царь, его воины или советники пытались приблизиться, волчица громко и яростно рычала. Никто не мог помочь юному царевичу.

Весть разнеслась по дворцу. Тюремные стражники громко ее обсуждали, и Салим услышал их слова.

«Отведите меня к царю, — сказал он, — и я спасу царевича».

Стражники рассмеялись в ответ, говоря, что храбрейшие из них ничего не смогли сделать, так что может сделать этот простой проповедник? Наконец Салим уговорил стражей привести его к царю. Они поспешили к комнате ребенка. Как только Салим вошел, волчица начала вилять хвостом и повизгивать, словно собака, что радуется при виде хозяина.

«Волчица уйдет, не причинив царевичу вреда, — сказал Салим, — если дать ей сердце бывшего имама Аш-шама».

Царь приказал солдатам поторопиться, и те быстро побежали в город и разыскали злого имама. Они схватили его, притащили во дворец и отрубили ему голову. Затем разрубили ему грудь, вырвали сердце и положили его в золотую чашу. Салим поставил золотую чашу перед волчицей. Та лизнула ему руку, взяла в пасть сердце злого имама и убежала прочь из дворца. Царь был так рад, что простил Салима и дал ему в жены свою дочь!

Я немного подождал, чтобы удостовериться в том, что история, наконец, окончена.

— Значит, я должен вырвать сердце у доктора Садика Абд ар-Раззака? — спросил я.

— Да, и скормить его псам! — гневно сказала Нура.

— Даже если в городе уже давно ничего такого не делают? Во всяком случае с теологами. Не с Гитлером или Ксарди-ханом.

Нура озадаченно посмотрела на меня.

— А кто они такие? — спросила она. Я улыбнулся:

— Не бери в голову.

Она взяла пустую тарелку и чашку и вышла из шатра. Почти сразу же вошел Фридландер-Бей. Он сел на песок рядом со мной и стиснул мою руку.

— Как себя чувствуешь, дорогой мой? — спросил он.

Я был рад его видеть.

— На все воля Аллаха, о шейх, — сказал я.

Он кивнул.

— Лицо твое обгорело на солнце и обветрилось. А что стало с твоими руками и ногами после того, как ты меня нес! — Он покачал головой. — Я приходил к тебе каждый день, даже когда ты лежал без сознания. Я видел, как ты страдаешь.

Я испустил глубокий вздох:

— Это было необходимо, дедушка.

Он снова кивнул:

— Я пытаюсь выразить свою признательность. Всегда…

Я поднял свободную руку: — Пожалуйста, о шейх, не надо создавать неловкости нам обоим. Не благодарите меня. Я сделал то, что мог для спасения наших жизней. Любой сделал бы то же.

— И все же ты измотался сверх всякой меры, ты поставил под угрозу свой разум и свою жизнь ради меня. Я устроил тебе эти проклятые имплантаты, я сделал тебя моим оружием. А ты отплатил мне бесконечной отвагой. Мне стыдно.

Я закрыл глаза на несколько секунд. Если бы эта сцена продлилась еще немного, это стало бы так же невыносимо, как то путешествие по пустыне.

— Я не хочу больше об этом говорить, — сказал я. — У нас нет времени для эмоций. Единственная наша надежда выжить в этой заварухе и вернуться в город, чтобы вернуть себе положение, состоит в том, чтобы сосредоточиться на плане действий.

Папа почесал подбородок, на котором серая щетина уже превратилась в неровную бородку, и задумчиво пожевал губу. Он явно принял какое-то решение, поскольку с этой минуты снова стал прежним Фридландер-Беем, которого мы все в Будайине знали и боялись.

— Бани Салим нам бояться нечего, — сказал он.

— Хорошо, — отозвался я. — Но я не знаю, где они стоят.

— Они взяли на себя заботу о нас, пока мы не доберемся до Мугшина. С нами будут обращаться как с почетными гостями и выказывать всяческое уважение. Мы должны постараться не слишком злоупотреблять их гостеприимством, поскольку они будут отдавать нам свою еду, даже если будут из-за этого голодать. Я не хочу, чтобы такое случилось.

— Я тоже, о шейх.

— Я никогда раньше не слышал о Мугшине и думаю, что это всего лишь кучка хижин и шатров вокруг большого источника к югу отсюда. Мы ошиблись, думая, что сержант в Наджране приказал выбросить нас в середине Пустой четверти. Вертолет залетел гораздо дальше, чем мы думали, и нас выбросили в северо-восточной части Песков. — Я нахмурился. — Так бедуины называют эту огромную пустыню, — объяснил Папа. — Они никогда не слышали названия Руб-аль-Хали.

— Не все ли равно, где нас выбросили, — сказал я. — Если бы нас не подобрали Бани Салим, мы давным-давно бы умерли.

— Нам следовало идти в другую сторону, к востоку. Мы ближе к Оману, чем к западной границе.

— Да мы и до Омана не добрались бы. Мы все еще собираемся ехать с Бани Салим на юг?

— Да, племянник мой. Мы можем им доверять. Это в нашем положении значит больше, чем время или расстояние.

Я осторожно подтянул колени: только чтобы посмотреть, работают ли ноги. Ноги слушались, и я был рад этому, хотя после двух недель усиленного отдыха они были словно ватные.

— Вы подумали, что мы будем делать, когда доберемся до Мугшина?

Он смотрел поверх моей головы, как будто издали видел Будайин и наших врагов.

— Я не знаю, где находится Мугшин, и даже шейх Хассанейн не может мне этого показать. У Бани Салим нет ни карт, ни книг. Некоторые из бедуинов уверяли меня, что от Мугшина через горы можно добраться до приморского города Салалы. — Папа коротко усмехнулся. — Они говорили о Салале так, словно это прекраснейшее место на земле, что там всяческая роскошь и удовольствия.

— Горы, — с несчастным видом сказал я.

— Да, но небольшие. К тому же Хассанейн обещал найти нам в Мугшине надежного проводника.

— А затем?

Папа пожал плечами:

— Как только мы доберемся до побережья, мы сможем отправиться кораблем до города с посадочной площадкой для суборбиталок. По дороге мы должны быть чрезвычайно осторожны, потому что за нами будут шпионить…

Вернулась Нура. На сей раз она принесла какую-то одежду.

— Это вам, шейх Марид, — сказала она. — Не соизволите ли вы надеть чистую одежду и пройти со мной?

Не хотелось заставлять работать мои ноющие мускулы, но отказаться не мог, Папа встал и вышел из шатра. Нура вышла вслед за ним и опустила передний и задний пологи, чтобы я мог спокойно одеться.

Я медленно встал, готовый отложить попытку на следующий день, если почувствую острую боль. Встряхнул чистую одежду. Во-первых, здесь была потертая набедренная повязка, и я быстро обернул ее вокруг себя. Я не знал в точности, как носят ее мужчины Бани Салим, и, похоже, мне этого не покажут. Сверху я надел длинный белый халат, который бедуины называли тоб. Бедняки в городе носили что-то очень похожее, и я знал, что Фридландер-Бей часто надевал такое одеяние, демонстрируя свое происхождение. Поверх тоба я надел длинную белую распашную рубаху с широкими длинными рукавами. Здесь была и чистая хлопковая кафия для головы, но мой акаль где-то потерялся. Я обернул голову покрывалом и подоткнул концы на манер южных бедуинов. Затем натянул свое ныне потертое и выцветшее в странствиях голубое одеяние, которым так восхищались Байт Табити. Среди одежды не было сан-Далий. Я понял, что мне придется идти босиком.

Приятно было чувствовать себя снова одетым и готовым к действию. Когда я выходил из шатра, меня несколько занимало то, как я выгляжу, поскольку моя одежда делала меня похожим на богатого шейха из упадочного, хрупкого мира Руб-аль-Хали. Я сознавал, что все люди в лагере смотрят на меня. Меня ждали Фридландер-Бей, Нура и ее дядя Хассанейн. Шейх Бани Салим широко улыбнулся мне в знак приветствия.