Мерси Шелли - Паутина Страница 17

ХРИСТИАНСКАЯ АНТИКОМПЬЮТЕРНАЯ ЛИГА (ХАЛ)

зовет тебя на борьбу с Дьяволом!

— говорилось в заголовке. Ниже шел текст мелким и почти старославянским шрифтом. Я пробежал его глазами — сначала история из Нового Завета о том, как дьявол искушал Христа в пустыне, затем абзац про то, что компьютерная реальность выдумана Антихристом, чтобы точно так же искушать человека. «В виртуальном мире все ненастоящее, это машина для распространения лжесвидетельств и бесовских наваждений!» — кричал листок. «Истинный Бог — не набор обманных картин виртуальности, которые сделаны людьми, как идолы. Истинный Бог реален, и его нет в киберпространстве, в этой вотчине Антихриста!» Дальше все повторялось на разные лады. Особое внимание уделялось личкам и другим электронным карточкам. Приводился фрагмент Откровения Иоанна, согласно которому Антихрист должен всех пронумеровать своими числами.

Эта аллюзия, неоднократно встречавшаяся в текстах современных христианских луддитов, заставила меня улыбнуться: я невольно вспомнил, какое количество различных номеров, кодов и паролей появилось у меня за последние 20 лет. Их число не сократилось даже с введением электронных карточек-личек. Если Антихрист действительно работает такими методами, ему пора к психиатру. Ведь он не просто нумерует людей, а нумерует их растущим числом числовых последовательностей. Надо бы использовать эту идею в выступлениях Отца Тука, борца против тирании Русской Православной Церкви.

Заканчивалась листовка ХАЛа весьма лаконично: «Все в Храм!» На обороте был изображен мужик с известным дорожным знаком над головой. Качество печати оставляло желать лучшего — понятное дело, борцы с компьютерами не могут ими пользоваться. Поэтому я не сразу догадался, что висящее над мужиком круглое тело — вовсе не дорожный знак, а известное устройство «ореол», перечеркнутое крест-накрест.

Несмотря на неуклюжесть этой наглядной агитации, я ощутил сочувствие к парню, который поджег рекламную Мадонну и раскидал листовки. Я всегда немного завидовал религиозным людям. У них есть идеалы, есть иррациональная штука под названием вера, не особенно нуждающаяся в доказательствах. Они тратят свою энергию может и впустую, но целенаправленно. И у них есть сподвижники, которыми движет та же страсть, и потому возникают отношения братства, чего у меня никогда ни с кем не возникало. Может, потому вслед за Малюткой Джоном я и создал Тука?… К тому же в борьбе с личками как системой тотального электронного контроля я был явно не на стороне тех, кому нужен такой контроль.

Но стоит ли идти сейчас в ОРЕОЛ, не покажется ли это подозрительным? Я еще раз оглянулся по сторонам.

Впереди по другой стороне проспекта шла женщина. Дойдя до угла, она свернула направо, к «Горьковской», и пропала из вида. Где-то я видел эти рыжие волосы и зеленый плащ… Ах да, в «Тетрисе»! Я сунул листовку в карман и быстро, почти бегом, дошел до угла.

Незнакомка была на той стороне, она шла в сторону Зоопарка. Я двинулся за ней.

Клетка 7. ТАНЕЦ

Приезжий, решивший прогуляться без карты по центру Москвы или Праги, легко заблудится в течение первого же получаса. Две улицы, начинающиеся как параллельные прямые, метров через двести незаметно расходятся и ведут в противоположные концы города. Случайно выскочить на красивую площадь можно так же легко, как упереться в помойку.

Иное дело — прямоугольные города, где не подводит школьная геометрия. Манхэттен нарезан своими авеню на такие же аккуратные кубики, как Васильевский остров — своими линиями, и в обоих случаях знаешь, что свернуть четыре раза налево — все равно что никуда не ходить.

Но и эта прямоугольность обманчива, как обманчива нумерация страниц в книгах. Ведь иная книга так и норовит открыться не там, где закончил читать, а совсем в другом месте, то ли напоминая уже прочитанное, то ли показывая, что будет. И помимо расчерченной на квадраты земли, есть другие стихи города — они просто ждут, когда гуляющий отряхнется от прямоугольных мыслей и будет готов сыграть в классики посложнее школьных.

И когда он готов, они показывают ему свой гипертекст. Порыв ветра в Нью-Йорке кидает его из Азии в Европу — запах жареного риса из Чайна-тауна сменяется запахом пиццы из Маленькой Италии, отчего гуляющему вдруг приходит в голову выяснить, что находится между итальянским и китайским кварталами, потому что на карте Евразии между этими странами находится нечто огромное, как шестая часть суши, и загадочное, как душа его жителей. И если гуляющий будет упорным в своих поисках, он узнает, что в кривом зеркале Большого Яблока это «нечто огромное» отражено в виде Grand Street, Великой улицы — очень маленькой, безлюдной и заваленной мусором.

В городе на Неве прямоугольники разбивает вода. Стоит пройтись пять минут по набережной — и правильный лист бумаги в клеточку превращается то ли в кораблик, то ли просто в рисунок гуашью, где плавные линии и яркие краски делают сетку клеточек незаметной, и уже не так сильно хочется идти умирать на Васильевский остров.

Но кроме размеченной улицами земли и несущего запахи воздуха, кроме стачивающей гранит воды и манящих ночных огней, есть еще одна, самая загадочная стихия, определяющая нетривиальные городские маршруты.

Первый раз такое случилось со мной, когда мне было десять. Я хорошо запомнил тот день — пасмурное, типично питерское преддождевое небо, которое может висеть над головой этаким перевернутым морем кефира целый день или целое лето. Мы с другим пацаном из нашего дома, Юркой, идем из молочного магазина. Мы собирались пойти на свалку, но меня послали за молоком. И вот я, выстояв длинную очередь, иду с полным пятилитровым бидоном обратно, а Юрка со мной, за компанию — во дворе все равно делать нечего. Мы идем и болтаем о новой проволоке для рогаток, которую Юрка нашел утром на автобазе. Эта новая проволока не гнется так легко, как та, что мы отыскали вчера, и рогатки выйдут на славу.

Вдруг Юрка спрашивает: «А куда это ты идешь?». Оказывается, мы свернули с дороги и идем не к моему дому, а совсем в другую сторону, по незнакомым дворам. А я еще тащу туда огромный бидон, который надо ведь отнести домой! Юрка кричит: «А-а, понял! Ты идешь вон за той девчонкой!» И я сам только в этот момент понимаю, что так и есть: я иду за девчонкой, которая стояла в очереди на два человека раньше меня, а теперь идет со своим бидоном домой впереди нас.

Потом такое случалось со мной многократно, и я сам над собой подсмеивался, понимая, что это уже привычка, что я не спешу с ними знакомиться, что мне доставляет удовольствие сама процедура преследования. В этом не было ничего общего со скромностью, застенчивостью или другими комплексами, не позволяющими подойти и познакомиться «в лоб». Скорее наоборот: небывалая легкость знакомств и быстрый переход от одной банальной фазы общения к другой случались в моей жизни слишком часто, начисто сметая все удовольствия Неизвестности и Непредсказуемости.

В молодости мне нравился «Пикник на обочине», но слово «сталкер» вызывало особые ассоциации. Еще до прочтения романа я знал, что в современном американском это значит «преследователь». Причем именно такой, который идет по пятам за женщиной. И лишь во вторую очередь, по старому, основному значению — «ловчий, рыбак или искатель сокровищ». Поэтому и «Пикник» я читал как особую эротическую метафору.

С годами в моей игре стали определяться свои законы, и наиболее удивительным был Закон Второй Встречи. Преследование обычно заканчивалось тем, что понравившаяся мне незнакомка заходила в здание, садилась в транспорт или пропадала из вида в толпе, так что я не мог больше идти за ней. В некоторых таких случаях я словно заранее знал, что больше никогда не увижу свою «жертву» снова. Это знание появлялось сразу после расставания вместе с уколом особой грусти, которую ни с чем не спутать. И хотя это набоковское «чувство невыносимой утраты на день-два» проходило довольно быстро, я еще долго помнил своих незнакомок — как ту маленькую, в морковном пальто и с розой в руке, за стеклом отъезжающего троллейбуса на Лиговском.

Но бывало и по-другому. Расставаясь с той, за которой я наблюдал, я не чувствовал грусти, хотя эта незнакомка нравилась мне не меньше других. И в таких случаях мы обязательно встречались еще раз, причем между первой и второй встречами проходило совсем немного времени. И во второй раз я уже знакомился по полной программе, узнавал телефон и прочие координаты, по которым ее можно найти. Так однажды я прошел несколько залов Эрмитажа вслед за симпатичной длинноногой блондинкой. Потом она резко свернула, и я больше не видел ее в музее — но вечером на Балтийском она вошла в вагон электрички и села напротив меня.

Так же было и с Ритой. Я увидел ее на концерте в «Октябрьском», и потеряв из виду, совсем не расстроился. Через три дня мы с ней одновременно вышли покурить на пожарную лестницу в общежитии, куда я заехал в гости к приятелю.