Уильям Бартон - Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк Страница 18

— С меня довольно! — брызгая слюной, выкрикнул Кернер.

— С ВАС довольно? — взорвался Уэллс. — Я СЫТ ПО ГОРЛО вечными фокусами ваших презренных мошенников и лгунов, у которых только деньги на уме! Вы нарушили все свои обещания. Предатели! — Он рванулся вперед и спихнул проектор со стола. Жена и дочка Кернера отпрянули, услышав грохот, и тут же устремились прочь по трапу, ведущему в каюты. Харан, очевидно и раньше видевшая подобные сцены, спокойно стояла в стороне.

Кернер побагровел.

— Боже мой, — произнес он. — Зачем только я согласился и привез сюда свою семью? Разве можно подвергать их опасности общения с вами, вы же сумасшедший. Уверяю вас, если это будет зависеть от меня, вы больше никогда не будете работать в Голливуде.

— Негодяй! Мне не требуется вашего разрешения! Я буду работать…

Кернер ткнул пальцем в грудь Уэллсу.

— Знаете, что говорят во всех клубах города? А говорят: «Все хорошо, что покончит с Уэллсом». — Он повернулся к съежившейся секретарше: — Спокойной ночи, мисс Харан.

И вышел вслед за женой и дочерью.

Уэллс стоял на месте, как пригвожденный. Я отошел от окна и поднялся в кабину рулевого.

— Что там случилось? — спросил меня вахтенный.

— Мистер Уэллс только что столкнулся с айсбергом. Но не волнуйтесь, мы не утонем.

Rosebud, розанчик. Одинаково и по-немецки, и по-английски.

Моя мать считала себя художницей. Она была связана с Les Cent Lieux [23], сетью публичных художественных салонов, существовавших на средства Брюсселя, а я вырос в жалкой галерее в Швабинге, в которой она выставляла свои пресловутые изыски. Помню один из ее «шедевров» — скульптурное изображение женского влагалища, в середине которого, стоило встать перед ним посетителю, появлялись различные голограммы, в том числе рот мужчины с усами над верхней губой. Рот открывался и шептал: «Rosebud».

Я понимал, что изображение взято из архива, что мужчина, который шепчет слова, не немец, но кто он именно, я не знал. И лишь когда уехал из Мюнхена, чтобы поступать в киношколу Нью-Йоркского университета, впервые увидел фильм «Гражданин Кейн».

Я собирался стать художником, воплотить мечту, которую не смогла воплотить мать; порвать со старушкой Европой и унылым двадцатым столетием. Я был сообразителен, талантлив, умел убеждать людей. Я мог обрисовать потенциальным спонсорам такие перспективы будущего сотрудничества искусства и коммерции, что они сами рвались отдать мне все свои деньги. К двадцати шести годам я снял два собственных фильма: «Бастионы одиночества» и «Слова Христа красным цветом». Второй фильм даже завоевал приз за лучший оригинальный сценарий на кинофестивале в Триесте в 2037 году. Мое имя еще мало кто знал, и в дамки я так и не вышел. Кроме избранного узкого круга, мои фильмы смотрели немногие.

Сам себе я говорил, что зрители дураки, а мир вообще катится в тартарары, настоящему искусству в нем нет места; деньги делают только те, кто поставляет публике дешевые развлечения. Потом люди стали путешествовать во времени, и для киноиндустрии это стало полным крахом. Теперь, чтобы сделать коммерческий фильм, нужно было заручиться контрактом с Элизабет Тейлор или Джоном Уэйном. Я устал от такой жизни. Когда мне исполнилось тридцать лет, я как-то взглянул на себя в зеркало, плюнул на все и устроился работать в «Метро» [24] агентом по выявлению и поиску талантов.

Звучит вполне правдоподобно, да? Но можно взглянуть на мою карьеру и с другой стороны. Это как с теннисом. Я всегда неплохо играл в него, только удар слева был слабоват, сколько я ни тренировался, он у меня так и не получался. В критический момент в каждой партии противник подавал мне мяч налево, и когда я его отбивал, то всегда задевал за самый верхний край сетки, и мяч рикошетом летел назад. Это был мой предел; гением на пустом месте не становятся. То же самое с фильмами. Поэтому я и отправил все пленки, диски и даже приз кинофестиваля в Триесте в кладовку.

Я как раз разбирал вещи в кладовке и раскладывал их по коробкам, когда мне позвонили из агентства рекламы. У меня сильно болела голова, словно кто-то прокалывал спицами мозг, а тут еще явилась хозяйка квартиры, Мойра. Все, что можно было продать, я давно уже продал, и все равно должен был ей за полгода.

Загудели очки, лежавшие на ночном столике, у меня голова чуть не разорвалась.

Мойра, стоя в дверях, скептически заметила:

— А я думала, тебя давно отключили.

— Так и есть.

Нащупал очки, сел, широко расставив ноги, на пол и надел их. Живот свело. На противоположной стене появилось изображение Гвенды, моей электронной секретарши. Я сам составлял программу ее внешности — вылитая Луиза Брукс [25].

— Вас разыскивают «Вэнником Лимитед», — сказала Гвенда. — С вами хочет говорить Роузтраш Вэннис.

Я снял очки.

— Мойра, дорогая, оставь меня одного минут на пять, пожалуйста.

Хозяйка усмехнулась:

— Хорошо бы она одолжила тебе денег. — И вышла.

Я порылся в свалке на ночном столике, нашел неиспользованный шприц и сделал себе укол. Сердце бешено забилось в груди, но глаза открылись окончательно. Я снова надел очки и сказал:

— О'кей.

Гвенда исчезла, на ее месте появилось красивое лицо Вэннис.

— Дет? Это ты?

— Я. Как ты меня нашла?

— Мне пришлось оплатить твои телефонные счета. Можно на тебя взглянуть?

По виду моей спальни сразу было заметно, что меня собираются выселять, и мне не хотелось, чтобы она все это видела, да и меня тоже.

— Нет… я в очках. Что тебе нужно?

— Хочу подкинуть тебе работу.

После того как я помог Стерджесу сбежать со студии, Вэннис пообещала мне, что работать я там больше никогда не буду. Хоть ее речь и пестрела фразами из фильмов Николаса Рэя и Квентина Тарантино, но интересовали ее не фильмы, а деньги, а из-за меня компания потеряла немалые средства. За последние полгода никто не хотел брать меня на работу.

— У меня много дел, Роузтраш.

— Так много, что некогда заплатить за телефон?

Я сдался.

— Что ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты наконец разыскал этого Уэллса.

Хоть я и основательно выпал из жизни, но весь город гудел о том, как гоняются за Орсоном Уэллсом. Четыре раза за ним засылали в прошлое специальных агентов, они пытались завладеть им — в разные моменты его жизни, но у них так ничего и не вышло. «Нет», — ответил Уэллс, когда ему было 42 года, несмотря на то что после «Печати Зла» его изгнали с «Юниверсал» [26]. В следующий раз агенты выходили на него в 1972 году, когда Уэллсу было 57 лет и Полин Кел окончательно испортила его репутацию. Он снова ответил: «Нет». «Метро» даже послала в 1938 году Дарлу Рашнамурти, с тем чтобы она соблазнила 23-летнего вундеркинда. У Дарлы и молодого Уэллса был бурный роман, но она вернулась тоже ни с чем, разве что привезла видеозапись сексуальных сцен, которую показывали с большим успехом; позже она написала книгу мемуаров. Я все это знал, а Роузтраш знала, что я знаю, но какая разница — мне ведь нужна работа.

— Можешь выслать мне денег через Сеть? — спросил я.

— Сколько?

Я подумал о Мойре.

— Ну… пока тысяч десять — пойдет?

— Через час получишь. И к этому времени должен быть у меня в офисе. Договорились?

— Буду.

Спустя неделю, накачанный нужной информацией, побритый и прилизанный, я стоял в офисе Вэннис, готовый к путешествию во времени. В сумке у меня лежали вещи, какие носили в 1942 году, и переносной аппарат для путешествия во времени. Я кивнул Норму Пейджу, сидевшему в кабине управления, снаружи у блестящих поручней стояла Вэннис.

— И давай на сей раз без провалов, Дет.

— Разве я хоть раз подводил тебя?

— Можно составить список…

— Десять секунд, — сказал из кабины Норм.

Вэннис ткнула в мою сторону пальцем, словно это был пистолет, сделала вид, что нажимает на курок, и процедила мужским голосом:

— Бутон розы — живой или мертвый! — И в тот же миг все вокруг исчезло.

Единственное, что отличает мою работу от работы обыкновенного агента, это возможность самостоятельно планировать свои действия и импровизировать на месте. Сначала надо все хорошенько подготовить. Нужно изучить своего кандидата. Ведь вы будете убеждать его оставить в прошлом всю прежнюю жизнь; вряд ли кто-либо может легко пойти на такое. Нужно выбрать момент, когда человек находится в унынии, когда у него что-то не клеится, но в то же время талант его должен быть на высоте.

Все складывалось как нельзя лучше. Я прошел на корму и выкурил еще одну сигарету. Табак, утраченная роскошь двадцатого века. Никотин слегка ударил в голову, но я слышал, как Уэллс кричит в салоне на Харан, как он расправляется с остатками проектора. Слышал, как она послала его к черту. Луна повисла высоко в небе, поверхность моря бороздили небольшие волны, тихо бившиеся о борт яхты, державшей курс на юг. Сзади в кильватере отражались огни Сан-Педро.