Марк Романов - Суд Проклятых Страница 2

Я прихожу рядом со смертью и жизнью. Стоя между ними, как натянутая струна, что звенит на ветру.

И теперь я знаю, что отличало меня от капитана Моргана. За ним шли из любви и дружбы, а за мной — лишь по приказу.

И я приказываю себе жить, и помнить, и идти. Без веры, что смогу исправить, но с надеждой, что смогу попытаться.

Если мне поверят. Если услышат. Если рискнут.

И если за мной вернётся однажды хотя бы один человек, просто так, просто из личных побуждений, от чувства долга или желания найти меня, если это случится, я буду знать, что начало пути положено.

И буду знать, что это только начало…

Глава 1. Ни любви, ни жизни

Ты чувствуешь озон — это коронный разряд

Держи его крепче.

Как мотыльки на свече, на нем секунды сгорят —

Те, что остались до встречи…

Олег Медведев — Марш континентальных электриков

1.1. Ни любви, ни жизни

XXIII век

«Я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу!»

Эта мысль крутилась по кругу в голове, не желая уступать место каким-либо другим мыслям или образам. Внутренний крик достигал своего крещендо, обрывался и снова начинал терзать душу изнутри, острыми щипцами срывая робкий покой, начинавший теплиться после спада напряжения.

Он не знал, сколько ещё выдержит. Чёртова канитель последних событий, отрешённость от происходящего, вывернутые наизнанку мысли и желания. Его будто выпотрошили, высыпав на песок все внутренности, оказавшиеся на проверку только осколками разноцветного витража.

«Зачем вы это сделали со мной? Что вам от меня нужно? Что, что, чего вы хотите?!»

Временная смена вектора не принесла желаемого облегчения, и разум снова возопил о ненависти. Настолько жгучей и невыносимой в своём бессилии что-либо изменить, что он стиснул зубы. Последний раз такое случалось очень давно.

Кажется, в первый раз, когда его серьёзно ранили, и он увидел свою кровь, текущую между пальцами из рваной раны на животе. Единственное, что тогда спасло его от паники, было острым страхом увидеть выпавшие прямо в руки собственные потроха. Автохирург починил тело, но он лично заявил о желании оставить на животе тонкий изогнутый шрам. Как напоминание о пережитом, о собственном малодушии, о страхе и о своей уязвимости.

Он был смертным, и никогда не следовало забывать об этом. Даже тогда, когда ему выпало стать ненадолго богом, он, как показала дальнейшая практика, оставался смертным.

Сейчас спасения не было. Звёздная пыль, или проклятый, ненавистный песок, кружили повсюду облаком, не давая возможности что-либо рассмотреть дальше вытянутой руки.

«Кто ты, кто ты такой теперь? — новая мысль немного остудила разум, но продолжала нагревать истрёпанные нервы. — Кто ты такой? Как твоё имя?»

Ничего. Никакого ответа, никаких звуков. Только мерцающая пыль вокруг и звенящая тишина, от которой мысленные вопросы, казалось, звучали надрывно и оглушительно громогласно.

«Что у тебя есть, кому ты нужен, кто ты такой? Ты, дрейфующий в тканях живого существа по имени Вселенная? Кто ты, мелкая песчинка, решившая сломать привычный уклад жизни своего бога, всех богов, самой ткани пространства? Как твоё имя?»

Он понял, что уже не желает думать о ненависти. Теперь ему стало интересно размышлять о себе.

«Имя… я обязан вспомнить своё имя, — думал он, вглядываясь в осколки, разноцветным облаком роившиеся рядом с ним. — Здесь должен быть ответ».

Он протянул руку, или только подумал об этом, и взял в руку грязно-бурый кусок стекла. Это была кровь. Запёкшаяся, потемневшая, сожжённая до оплавленного куска. Кровь…. Своя ли, чужая ли — этого он не знал. Единственное, что он видел, таких осколков с оплавленными краями было гораздо больше остальных кусочков мозаики души.

Теперь настала очередь коричневого цвета. Покой, старость, мудрость, единение с собой. Мало, очень мало, считанные крупицы, и они всегда плавно перетекали, смешиваясь до размытых границ, в бурые пятна прошлых поступков.

Никаких имён, никаких званий, никаких мыслей. Где-то в глубине сознания попыталась снова воспрянуть задавленная интересом мысль о ненависти и панический крик о собственной несостоятельности. Но их быстро уняла внезапно пробудившаяся сила воли.

Сила и желание жить. Не просто плыть в неизвестности, не просто исполнять свой долг, влачить существование под гнётом приговора, но жить. Принимать решения, бросаться в события, словно в море с обрыва, задерживая дыхание, как при спуске курка стрелкового оружия.

Жить…

Внутри него зашевелилось нечто, похожее на память. Кажется, мысли об оружии, долге и наказании пробудили внутри него что-то необходимое для осознания себя.

Он коснулся зелёного осколка. Память о детстве, о беззаботной юности, надеждах и уверенности в своих силах. Железная воля к победе, вера и почти святое преклонение перед жизнью. Надо же, оказывается, когда-то он ценил жизнь во всех её проявлениях. Когда-то настолько давно, что множество бурого почти навеки схоронили под собой эти воспоминания.

«Люди… жизнь людей, моя жизнь, святость появления на свет, принадлежность к целому одной своей частью, радость и смех, новая жизнь и новые надежды не отнимать, но сохранять её».

Пальцы мысленно сжались в кулак, и он почти физически почувствовал, как острые грани зелёного осколка вспарывают кожу, но боль так и не пришла.

Фиолетовые кусочки интуиции, строгой формой разбитых на части стёкол вереницей мелких осколочков проплыли мимо. Он не удостоил их вниманием. Как и редкое крошево небесно-голубого оттенка, маревом кружащее чуть дальше других стёкол. Голубые мечты… разбитые, перетёртые в дисперсную пыль, без единого шанса снова стать хотя бы склеенным целым. Теперь из надежд и мечтаний прошлого он мог лишь спрессовать для себя небольшую форму для наращивания на ней чего-то иного.

К примеру, синего цвета внутреннего холода и тишины. Вот уж чего здесь было едва ли не столько же, сколько и бурого, так это тяжёлой, давящей, суровой синевы замкнутости и устремлений внутрь себя.

Где-то на периферии блеснул и тут же угас один единственный кусочек прозрачного стекла. Кристальная честь, уважение к павшим врагам, последние слова над телами погибших товарищей, свобода снов и прозрачные слёзы — кристалл горного хрусталя среди множества стеклянных крошек.

И лишь поймав его, этот крошечный осколок души прозрачного цвета, взглянув через него на остальное, он, плывший в густой черноте своего «Я», понял как на самом деле бесполезно его естество.

Оранжевые и жёлтые крупинки чистого интереса и желаний быть любимым медленно перекатывались среди прочих обломков, почти незаметные и неосязаемые.

Ни страсти, ни любви… ни порывов услышать биение родного сердца другого человека, ни внезапно нахлынувшей волны нежности к кому-либо, ни безумных порывов бросить всё и оказаться рядом с тем, кто любит. С тем, кто любим.

«Ненавижу, — подумал он и заплакал без слёз. — Чего вы от меня хотите? — выкрикнул он в пустоту и с ненавистью уставился на медленно вращающиеся вокруг своей оси цветные стекляшки. — Что я могу сделать для вас? — спокойно добавил он, слушая, как где-то далеко со скрипом закрывается тяжёлая дверь души на ржавых петлях. — Зачем снова вернулся полковник Марк Александрович Романов?»

Он вспомнил своё имя. И мерцающая звёздная пыль вместе с медленно крутящимися в ней частичками памяти и души ухнула вниз, увлекая его в открывшуюся воронку.

Он успел подумать о том, что это похоже на разверзшуюся пасть огромной бездны. Огромной голодной бездны, проглатывающей галактики, не говоря уже о какой-то никчёмной душе.

— Телеметрия в норме, производится подготовка к восстановлению периферической…

— Отменить. Приступить к постепенному выводу из стазиса с отложенным режимом…

Воронка клубящихся, мерцающих и подрагивающих осколков закручивалась всё сильнее, набирая обороты вращения, вплетая в себя пустоту извечного мрака космоса. Он падал. Сначала молча, затем пытаясь кричать и барахтаться, но всё же осознавая происходящее немного отрешённо. В какой-то момент среди круговерти цветных осколков, клочков темноты, далёких планет и звёзд появился совершенно неуместный объект.

Небольшой деревянный корабль, поставленный на гусеницы, вращался вместе с остальным душевным хламом, но замедлился и стал приближаться.

Его накрыло изумлением, будто прохладной волной воздуха среди жаркой пустыни.