Станислав Бескаравайный - Гутенбергские пророки. Сборник статей о фантастике Страница 2

Если представить, как развивается Заир на традиционном «пути прогресса», то мы увидим воспроизведение нашей обыденности. Будущее-для-Заира – это складывающееся индустриальное общество, урбанизация и распространение характерной для больших городов культуры – только с национальной спецификой. Реализация догоняющих проектов развития. Где там будущее-для-нас? Оно вполне возможно, только будет присутствовать в виде незначительных, чисто импортных вкраплений. Представим внука вождя племени, который стал инженером на руднике. Решая комплекс задач, характерный для советских фильмов на производственную тематику, он вполне может советоваться со «слабым искусственным интеллектом» или получать развернутые аналитические прогнозы из «справочных программ».

Можно описать индустриальный город вполне современной страны – в «Доме дервиша» Й. Макдональда дана впечатляющая панорама Стамбула. Там тоже есть импортированное будущее, хотя оно куда разнообразнее, чем в африканских деревнях. Этот импорт уже трансформирован местной культурой, освоен ею: есть хай-тек религиозный фанатизм, а увлеченное собирательство антиквара переплетается с новейшим воздействием на психику человека при биржевых махинациях. Но «Дом дервиша» повествует не про возникновение будущего, а лишь про его укоренение. Неизбежная волна изменений накрывает очередное общество – и если оно достаточно сильно, а культура его сколько-нибудь устойчива, то волна схлынет. В языке появятся новые слова, в социуме новые структуры, в образе жизни людей – новые черты. Скажем, в повести М. и С. Дьяченок, описана фирма, персонал которой программирует сны. И в условиях современного большого восточноевропейского города возникают соответствующие этические дилеммы, а за ними возникнут и новые обычаи.

Фактор местной культуры может быть даже центральным для сюжета. Посмотрим на уже прошедшие «радикальные преобразования». Для шведов интересно узнавать, как Густав Ваза создавал централизованную шведскую государственную машину, или как Карл XII терял балтийскую империю. Для россиян – как Петр I реформировал государство. Сколько фильмов снято о той эпохе, написано сколько романов. Но интересны ли они читателям из других стран?

Если описывается очередной проект – именно эта очередность, вторичность – ограничивает восприятие. Тут начинает играть первостепенную роль именно литературные / кинематографические качества истории. Примером тому эпопеи с попаданцами, которые реализуют все те же догоняющие проекты, исправляющие историю России – уже сейчас ясно, что как только схлынет мода, останутся лишь несколько книг с типичными и хорошо поданными сюжетами.

В тех местах, где будущее проклюнется, где оно сформируется – состоится именно рождение.

Даже если перед нами исторический роман о становлении будущего – об уже прошедшей, состоявшейся научной революции – впечатление новизны чрезвычайно велико хотя бы потому, что показано, как из архаичных и для нас полузабытых, малоизвестных моментов, из капризов, фанатизма, предрассудков и вороха смешных заблуждений – рождает то, что сейчас воспринимается азбучной истиной. «Барочная трилогия» или «Криптономион» Н. Стивенсона основаны именно на этом эффекте. «Машина различий» Б. Стерлинга и У. Гибсона – научно-техническая революция ХХ-го века, которую переносят в викторианскую Британию. Мы видим рыцарство и пороки тех людей, не родившийся еще марксизм и умерший луддизм, причудливое сочетание религиозности, жадности и научного прагматизма – переплетаясь, они дают начало компьютерной эре на шестеренках.

Подобная трансформация – наиболее интересное и ценное, что есть в прогностической фантастике. Угадывается не какая-то одна черта будущего (вроде успешной борьбы с экологической катастрофой), не описывается единственная машина (робот, вертолет, «Наутилус»), не выводится единственный персонаж. Даже чистое конструирование суммы противоречий, которые образуют «рисунок» эпохи – это еще статическая задача. А вот выращивание нового мира на страницах книги – это уже отчасти инструкция по его созданию.

Если автор на материале культуры/среды показывает такое рождение будущего, то и среда, которая служила фоном и гумусом – уходит в бессмертие. Она становится своего рода «осевым временем». Теми годами в начале эпохи, по которым «сверяют часы», пока эпоха длится.

«Нейромант» У. Гибсона – на двадцать лет задал для фантастов ту эпоху, которая только сейчас стала заменяться новыми образами биотехнологической революции, да и то… Япония с её хайтеком, периферийный Маракеш, усыхающая Европа. Разумеется, можно сказать, что в том же «Нейроманте» присутствует смесь культур. Равно как в «Алмазном веке или букваре для благородных девиц» Н. Стивенсона. Настоящий фейерверк из уличных предрассудков, китайских государственных традиций, европейских и американских норм семейной жизни.

Географическая и культурная привязка «колыбели будущего» с одной стороны размывается, но с другой – очерчиваются контуры той сети городов, или же сайтов, или клубов, в которой это будущее зарождается. Европейская научная революция случилась не только в Баварии или Париже. «Республика ученых» – сеть переписки XVII-го века – включала сотни корреспондентов в десятке стран.

Будущее всегда рождается из мозаики, из коктейля. Важно – входите ли вы в эту мозаику, или нет. Создатели киберпанка дали очертания своей сети «исходных пунктов», тех цветных камешков, из которых должен родиться узор нового времени. И через тридцать лет после выхода «Нейроманта», можно восхититься – не просто тем, как много угадал автор, но тем, что мы все еще понимаем персонажей его произведения. Они не превратились в чистые абстракции, вроде истовых монахов или благородных рыцарей, ищущих поединков и расхваливающих образ своей прекрасной дамы. Значит тот мир, что создал У. Гибсон – в каком-то смысле все еще с нами.

От общего рассмотрения проблемы перейдем к частному – к нашим осинам.

Когда автор с постсоветского пространства начинает рассуждать о будущем, он оказывается на развилке: культурная традиция к которой мы принадлежим (и к которой принадлежит большая часть читателей) – она будет для этого будущего внутренней или внешней? Ведь будущее, которое рождается сегодня, прямо сейчас, сосредоточено в нескольких «сетях» мировой цивилизации, а в других местах есть лишь редкие угольки.

Если внешняя – то авторы обречены в той или ной степени подражать творчеству Й. Макдональда, который в последние годы дал очень хорошие образцы сочетания передовой науки и периферийной культуры. Другие варианты требуют упрощения и еще раз упрощения. Можно вспомнить то, как А. Беляев был вынужден помещать те открытия, которые не мог совместить с реалиями СССР 20-х годов, в другие страны. И в романе «Человек, нашедший своё лицо» мы видим стилизацию Голливуда – упрощенное и даже инфантильное представление о нравах и структурах тамошнего общества. Если же брать описание колониальной Индии в «Ариэле», то, не смотря на попытки придать ему реалистичность, оно тоже упрощено, приспособлено к требованиям цензуры и восприятию читателей. Сложность, серьезность чисто фантастических проблем «отрывается» от проблем общества, на фоне которого развивается сюжет. Даже С. Лем – автор, великолепно умевший выразить связь техники с развитием общества («Футурологический конгресс») – сплошь да рядом вынужден был прибегать к упрощениям, к ироническим уверткам («Звездные дневники Йона Тихого»).

Если внутренняя – надо придумать, как нас будет рождаться будущее: из научных городков, из сложностей с олигархией и бюрократией, из попыток импортозамещения, из больших международных проектов науки и энтузиазма «кулибиных». Понятно, что достичь мировых высот сразу во всех областях науки, техники и культуры – не получится. Либо успехи не выйдет распространить на все общество. Пример Союза достаточно показателен: лучшие ракеты и плохая обувь. Плюс – целый спектр новых проблем, которые в советской фантастике всерьез не решались. Например – межнациональные стычки. А еще отношение к большим деньгам, религиозные вопросы, представление о собственности на землю, авторское право… Роман о будущем вовсе не обязательно будет энциклопедией. Нет. Но герои там обязаны быть цельными, понимающими в жизни людьми. Важно понимать – описывать придется не уже состоявшуюся эпоху, вроде брежневского «развитого социализма», не сложившееся общество или «мира полдня» А. и Б. Стругацких.

В 50—80-е годы советские фантасты видели себя представителями передовой страны – и англо-американскую фантастику рассматривали как элементы конкурирующего проекта. В 90-е мы переживали катастрофу – мир будто распадался. Из «обоймы» западной фантастики пришли разнообразные зомби-апокалипсисы, а фэнтези стала «обезболивающим средством». Попытки переломить тенденцию, и продолжить описывать «цивилизационное лидерство» – выглядят, скажем так, малореальными. «Звезда Полынь» В. Рыбаков. Но за последние годы «окно возможностей», которое открывается в будущем постсоветскому пространству, обрело относительно устойчивые очертания. О конкретике этих очертаний спорят философы и политологи. Кто-то настаивает на «отдельной цивилизации», кто-то рассуждает о «региональном центре влияния» или «европейском выборе».